Парень, молодой, недальновидный, — и что? Это что-то значит? Жизнь длинная, исправится? А если я в это не верю, то что? Если я не верю, что в наступившем хаосе в принципе возможно исправление человеческого нутра? Это ведь он сейчас запуганный такой, сам себя проклясть готовый за этот визит. Божится, что никогда никому и словом не обмолвится. А послезавтра? Одумается когда на трезвую голову? И пустой желудок командовать начнет? Не спланирует ли он операцию похитрее Игорька? Запасов-то достаточно, за три дня никак не пожру. А жаба, как известно, существо душащее. Так что девять из десяти, что не стоит оставлять завистника в живых.
Втянув ноздрями воздух, я даже покрепче сдавил рукоять, но потом…
Тогда я еще был добрее. Гуманнее. Как убить перепуганного до смерти пацана? Сам же таким когда-то был, нищеброд.
— Пшел вон! — говорю, и от парня в тот же миг не осталось в кладовой и запаха.
Остаток ночи я провел тупо, как станок, выполняя определенные задачи. За ноги выволок из дома Игорька — худощавого, блондинистого, дебелого, навскидку примерно студента-пятикурсника. В нагрудном кармане обнаружил пачку «Примы», зажигалку, связку ключей. Все, кроме сигарет, бросил ему за пазуху. Тело перекинул через борт пикапа «тойота хай-люкс», выведенного мной из предпоследнего бокса.
Девку бросало то в жар, то в холод, ни подняться, ни пошевелиться она не могла. Лежа в коробках, она иногда издавала звук, напоминающий овечье блеяние, иногда тихо звала какого-то Деню, иногда просто стонала. Без медицинского вмешательства она не жилец, а мы прекрасно понимаем, что никакого медицинского вмешательства быть не может.
С ней я не церемонюсь. Черт его знает почему, но жалость во мне даже не промелькивает.
Единственное, что меня коробит, так это то, что я не могу ее дорезать. Не могу просто присесть и вскрыть ей глотку или воткнуть нож в сердце. Принципы не позволяют добивать раненого. Черт бы меня взял, я не мясник!
Взяв с лужайки гипсового гнома, возвращаюсь в кладовую. Ее взгляд не из тех, что отпечатываются на внутренней стороне сетчатки навсегда. Страх, боль, необратимость, просьба. А-а, видели уже. Через пару дней я о ней не вспомню.
Падая, улыбающийся гномик своим широким подножием расплющивает ей голову. Ногами она размазывает лужу, что натекла с-под нее ранее.
Когда я ее волок за ноги, след за ней тянулся ужасный: кровь, мозги, желчь. Но убирать здесь я и не думал. Все, хана уютному дому с большой библиотекой.
Забросив девку, Деню (наверное, это был он) и их железки — оружие типа — в кузов, я завел машину. С бензином еще пока вопрос не стоит так остро, можно и побаловать себя покатушками по ночному городу. Это вот после предстоящей зимы, когда за полторашку семьдесят шестых ссак пятнадцатилетнего пацанчика грохнут и за ухом не почешутся, экономить будем. А сейчас — раздолье. Поэтому я без всякого ущерба для собственной жадности давлю по Немировскому шоссе не считая каждый литр, что пожирает трехлитровый жлоб под капотом.
Правда, в полнейшей темноте — освещение дороги фарами может дорого обойтись.
Съехав на территорию заваленной заправки, которую при неудачной попытке вскрыть угостили искрой, я остановился у колонок. Выбравшись из машины, в приветственном жесте машу рукой в окошко обгоревшей хибары, где сидел кассир.
— Привет, парни. Как ночка? Задрали эти гонялы, верно? Не спится, блин, — обошел пикап, откинул задний борт. — Наверное, шизанутые из калина-клуба снова заезжали, да? Сколько их в этот раз было, машин десять? Калина рулит и все такое, да?
Вытаскивая первой девку, мне показалось, что она дернулась у меня в руках. Теплая еще.
— Не шевелись, милая. Полный бак, братишка, «шелл-пауэр», — обращаюсь к обгоревшему трупу в спецодежде, сидящему у колонки. — Стекла мыть не надо.
А ведь знаю, что это признак подкрадывающейся к мозгу шизы, но не дать волю языку в такие моменты — все равно что не дернуть кольцо запасного купола, если не раскрылся основной.
Надо. Вот и говорю.
— Я это… ребята тут пока побудут, ладно? Кофейку им, если можно.
Вытащив все три тела, я бросил их в резервуар, который после взрыва вздыбился из-под асфальта и стал похож на лопнувший фурункул. Конспирация эта, если честно, была ни к чему, я мог их выбросить да хоть за забор и не опасаться уголовной ответственности или общественного порицания. На все претензии — смелый фак. Но я ведь уже говорил, действовал как станок. Просто поступила откуда-то извне в мозг такая команда — убрать тела, вот я их и убрал.
— Приходите в мой дом, мои двери открыты… — напел я, закрыв борт.
Вернувшись, я отчетливо понимал, что из дома Семеныча нужно валить. Без промедления. Но, подойдя к оценке ситуации трезво, все ж пришел к выводу, что спешка теперь уже мне не на руку. Во-первых, через час начнет светать. При свете дня совершать такие оборудки может только сумасшедший. Ясное дело, у меня были на примете запасные хаты, куда в случае ЧП можно было б переметнуться, но делается это все не так. Нельзя просто так подъехать к дому и начать из машины выгружать ящики со шпротами. Это вам не времена интернет-заказов. Тут занюхает один, а придут пятеро. Грохну пятерых, придут пятнадцать — в таких делах число растет в геометрической прогрессии. Замахаюсь я нож точить. Так что подобные движки нужно совершать тихо, даже без намека на палево. И без шума мотора. А когда на часах без десяти пять, поздно пить «Херши».
Во-вторых, весь скарб в кузовок пикапа не поместится. И даже на заднем сиденье будет маловато места. То есть, если хочу забрать все за одну ходку, придется шпиговать так, чтоб мешок сахара сидел рядом на пассажирском кресле, как верный пес. А в окнах сзади под потолком маячили шелестящие упаковки с макаронами.
И тогда: во, кто жирует! Салман, сукин сын! Надо бы его с фюрером сблизить…
Вывод? Правильно, спать. А там кошка не ходи. Потом чего-нибудь придумаю.
А «потом» наступило, как мне показалось, спустя минуту после того, как я закрыл глаза. Разбудил меня бой стекла, и я не сразу избавился от мысли, что это был отзвук из абсурдотеки моего подсознания.
Посему же и гомон, состоящий в основном из вызывающих реплик, я поначалу воспринял как продолжение сна, уж настолько он казался пережиточным. Первое чувство, будто на митинг какой у стен мэрии попал. Да такой, где, как минимум, неудовлетворенные торгаши с базаров задействованы.
Когда стекло на первом этаже осыпалось вновь, до меня наконец дошло, что это не сон. Поднявшись с кровати, я на ватных ногах подошел к выводящему во двор окну. Мать честная! Да это ж чисто возмущение крестьян у панских ворот!
Натягиваю черную майку и натовские штаны, раскамуфлированные под топографические особенности Ближнего Востока, — свою обычную форму, в которой чувствую себя удобней всего. Пихнув за пояс нож и короткий револьвер Семеныча — даром что «травмат» и без пуль, — я быстро спускаюсь. Нужно унять эти маяки, пока, чего доброго, весь район не сбежался.
По пути у меня возникло стойкое ощущение связанности между событиями этой ночи и появлением этих горлодеров у высоких ворот пока еще моих владений. И что там у нас со связующим звеном? Уж не парня ли, отпущенного мною, работа? Нажалился мамке небось, выплакался?
Завидев меня, шагающего к ним по прямой подъездной дороге, делегация из человек восьми-десяти затихла. Издали вижу, обычные люди, не из зэков, начавших было сбиваться под короной авторитета Каталова, и не из ментов, тоже где-то, по слухам, скучковавшихся, ну и, разумеется, на «догов» ничем не похожи. Обычные гражданские, в домашней одежде: женщины в спортивных костюмах, халатах, мужчины в джинсах-рубашках, лица раздражительно-озабоченные, за спинами прячут наскоро заготовленное оружие вроде металлических труб. Огнестрелов не видать.
На высоких прутяных воротах болтается тяжелый навесной замок. Это уже я как раз для такого случая его кинул. Теперь понимаю — не зря.
— Ну и чего шумим тут?! — пытаясь выглядеть как можно более невозмутимо, рявкнул я.
— Нет, ну вы посмотрите-ка на него, а? — Толстая тетка с тяжелой грудью, тонкими, съеденными в домашних скандалах губами и грубыми чертами лица, уперев руки в бока, сразу обозначила кто лидер в их жилищно-коммунальной банде. — Рожу какую отожрал, пока дети в округе голодуют, и еще спрашивает чего шумим?!
— Давно в зеркало-то смотрела, худышка?
Толпа ожила, посыпались матерно-презрительные обвинения.
— Ты за что их убил, подлюга?! — Стоявший возле нее мужичок с обвисшим от длительной диеты брюшком громыхнул по воротам железным прутом. — За сардин банку?!
Ага, не обознался мой третий глаз — парень все-таки слился. И картина более прояснилась. Значит, малый не впервой попался, свою роль сыграл умело. Соврал так, что я поверил. А затем побег домой и быстренько доложил, что планец провалился. Он-то с Игорьком небось с благословения этой оравы на мою кладовку пошли, раз они так организованно на пикет собрались. Хотели сначала по тихой, шпану подослали. А не получилось, пришли публично претензию заявить.
