удовольствия, если он съест его не торопясь. Олег уверил ее, что он и не собирается торопиться и намерен получить удовольствие от завтрака в полной мере. Лиля, зная, что он сделает все по-своему, принялась мыть детскую комнату и террасу и отправилась в беседку, только когда убедилась, что муж закончил завтрак и бритье. Олег мирно читал субботнюю газету; наполовину выкуренная сигарета лежала на блюдце. Он взглянул на жену, когда она подошла к столу. «Давай послушаем новости. Принеси-ка приемник». Закипая от ярости, Лиля пошла за транзистором и поставила его на столе у локтя мужа.
Когда новости закончились, Олег задвинул антенну приемника, нарочитым движением влил в себя остатки холодного чая из чашки, уронил газету на траву и сделал последнюю попытку побесить жену. «Я, пожалуй, схожу на станцию, куплю „Правду“», — сказал он, но она не намерена была больше отступать, и ему пришлось направиться к забору.
Сначала он взглянул на заржавевшую калитку. Справиться с ней удалось бы едва ли, проще было прорубить отверстие в изгороди. Дети с обеих сторон забора, более наблюдательные, чем это представлялось их родным, подкрались поближе. Лиля ощущала взгляд Полины Ефимовны с ее порога. Казалось, нескольких ударов топора будет достаточно, чтобы повалить одну секцию забора и образовать проход. Но осмотр изгороди показал, что все будет не так просто. Чтобы подобраться к подгнившему частоколу, Олегу надо было вырубить облепивший его кустарник. Он подумал было о лопате, прислоненной к стене, но Полина Ефимовна, вышедшая из дома понаблюдать за представлением, покачала головой, вернулась назад и вынесла двуручную пилу. С этой минуты и до того момента, когда проход был наконец прорублен, пропилен и очищен от растительности, она оставляла Олега лишь затем, чтобы сходить за тачкой, а потом отвезти ее, заполненную колючими ветками, куда-то за дом. Семь раз она нагружала тачку доверху и семь раз возвращалась с пустой тачкой. Зрители разошлись — Лиля пошла готовить обед, а дети вновь завели свои бесконечные разговоры через калитку. Но когда от кустов остались одни корни и ничто не мешало топору ударить по изгороди, все вновь собрались, чтобы увидеть финал. Он прошел в той же вялой атмосфере, что и все представление: столбы оказались слишком шаткими, чтобы их можно было срубить, и их пришлось с неимоверными усилиями выдирать из земли. Когда они легли на землю, дети двинулись к образовавшемуся уродливому проему и встали у него, глядя друг на друга. Полина Ефимовна расправила концы белого нейлонового банта, завязанного на круглой Милочкиной головке, и словно нехотя подтолкнула ее; таким же непроизвольным движением Лиля чуть придержала за одежду Валю и Федю. Потом дети освободились и, захлебываясь от крика, бросились навстречу друг другу.
На даче началась новая жизнь. Милочка приходила каждый день. Ее молчаливое присутствие, ее пристальный взгляд ощущались непрерывно — и когда Лиля кормила своих детей, и когда она пичкала их витаминами, и когда пыталась увлечь их французскими сказками и песенками. Милочка отвергала всякое предложенное ей угощение; так же отказывалась она слушать или заучивать contes et chansons[42]. Лиля поеживалась от взгляда ее голубых глаз, и с течением времени ее симпатия к Милочке отнюдь не возрастала; скорее уж она испытывала к ней неприязнь, возмущенная тем влиянием, которое та оказывала на Валю. Ей чудилась насмешка даже в невинной Милочкиной переделке французских слов на русский лад. Так, mon fils[43] стал Мофисочкой, а ma fille[44] Мафиечкой, и эти прозвища полностью заменили имена Феди и Вали, так что вскоре уже и родители перестали обращаться к ним как-нибудь иначе. Элоиза с неизбежностью превратилась в Елочку, а маленький веник стал Веничкой.
Вещи, принадлежащие жильцам ее бабушки, не произвели на девочку благоприятного впечатления. Лиля всегда полагала, что подруги простят ей треснутое зеркало, гребешок с недостающими зубьями, груду поношенной обуви — все сгодится для одного дачного сезона, — но оценивающий Милочкин взгляд выставил их во всем своем убожестве. Однажды Лиля даже застала ее за тем, как она щупала байковое одеяло на Валиной постели, точь-в-точь как старуха, приценивающаяся к товару на вещевом рынке. В тот вечер Валя села за ужин с угрюмым и недовольным видом.
— Милочка говорит, что у них в Магадане были стеганые одеяла с шелковыми покрывалами, — пробормотала она, когда мать велела ей выпить стакан молока.
— В Магадане, — отозвался Федя. Над головами детей родители обменялись удивленными взглядами.
Когда дети уснули, Лиля ждала, что муж что-нибудь скажет, но разговор ей пришлось начинать самой.
— В Магадане? Неужели Полина Ефимовна была там в лагере?
— Магадан большой город, — отвечал Олег, не отрываясь от газеты. — Там должно быть и постоянное население.
— Ты прекрасно знаешь, что я говорю не о городе. Но что же такое могла натворить Полина Ефимовна? Может быть, в лагере была ее дочь, а она отправилась туда, чтобы забрать Милочку?
— Может быть, — сказал Олег.
— Но Милочка была тогда совсем маленькой. Что же значат ее разговоры о шелковых покрывалах и позолоченной мебели?
— Бабушкины сказки, — сказал Олег, не прерывая чтения.
Валины игрушки постепенно перекочевали к Милочке в обмен на ее жалкие сокровища. Вместо большого мяча снова появился маленький. «Милочка говорит, что им удобнее играть», — объяснила Валя. Это и в самом деле было так, но куда же делся большой? Из Валиного ящика с игрушками исчезли две лучшие книжки с картинками, а взамен Лиля с отвращением обнаружила искусственный цветок мака, поясок из искусственной кожи без пряжки и добродушную голову плюшевого медвежонка, лишенного туловища.
— А это что такое? — воскликнула Лиля, держа в руке лоскуток темно-синего плюша, на который были нашиты позолоченные бусинки.
— Милочка говорит, что из этого получится красивое платье для Елочки, — вызывающим тоном ответила Валя.
И наконец, однажды исчезла и сама Елочка, а в ее колыбельке, завернутый в темно-синий лоскуток, лежал Веничка. Лиле пришлось признать, что черные пуговки, нашитые на его пухлое личико, были весьма выразительны. Она могла понять, почему Вале он казался таким симпатичным.
— Но ведь у Елочки тоже очень красивые глазки, — возразила она.
— Да, но они всегда одинаковые. А Веничка грустит, когда мне грустно, и улыбается мне в ответ.
— Ах, Мафиечка, а разве мама не грустит вместе с тобой?
— Ты иногда не замечаешь, а Веничка всегда.
Запрещение покидать свою территорию еще оставалось
в силе, и некоторое время Валя и Федя не заходили на задний двор. Но когда дворовый пес Полкан перестал лаять на них, а вместо того стал вилять хвостом, запрет ослаб, и Лиля вынуждена была
