— багровый омар на овальном блюде, гроздь винограда в компотнице, тушка цыпленка, форель в чешуе, волнистое золотое желе и трехдюймовая глянцевитая французская булочка.
Ольга Дмитриевна продолжала держать коробку открытой, наслаждаясь экстатическим восхищением невестки. «Я играла ими в детстве, — сказала она. — Наша мисс Поллок привезла их из Лидса. Посмотри! — Она опустила крышку и перевернула коробку так, чтобы Ирина смогла прочесть надпись на внутренней стороне: For ту sweet little pupil from her fond ‘Miss Allie’[46]. — И Коля играл ими. Он был очень аккуратен, ни одна не потерялась. Когда омар отклеился, он стал разыгрывать сцены, будто омар ест с других тарелок, но потом снова приклеил его на место. Отдай их тем детям, которые играют в дом. Я хотела подарить их Машеньке на день рождения, но она их обязательно потеряет. Да у нее и так все есть».
— А если я их не встречу? — ревниво спросила Ирина. Эти прелестные безделушки были слишком ценны, чтобы позволить им покинуть семью. Да и Николай играл ими когда-то.
— Так оставь их до следующего раза, когда снова приедешь сюда, — спокойно произнесла Ольга Дмитриевна.
Ирина словно почувствовала на языке оскомину от не изжитого до конца противостояния. Она еще помнила те времена, когда этот тон, спокойный и властный, вызывал у нее слезы ярости. Даже сейчас олимпийское спокойствие Ольги Дмитриевны, ее твердая уверенность в том, что отданное ею приказание будет исполнено, не могли не вызвать раздражения у невестки.
Старческий голос продолжал монотонно гудеть.
— Может быть, к тому времени новый мост достроят, и грузовику не придется ехать в объезд. — Она закрыла глаза, и Ирина подумала, не заснула ли она, но глаза снова открылись, и Ольга Дмитриевна резко произнесла: — Я вовсе не хочу сказать, что вам надо хоронить меня в Москве. Я хочу, чтобы меня похоронили здесь, в деревне. Прасковья Егоровна знает, что делать. Скажи Коле.
Она повернула голову на подушке, и на этот раз Ирина поняла, что она действительно заснула. Ирина оглядела комнату, чтобы удостовериться, все ли она сделала для свекрови перед уходом. На комоде стояла свеча и рядом с ней коробок спичек; Ирина перенесла их на тумбочку, непроизвольно закусив губу. Еще одно угрызение совести. Коля провел много времени, оборудуя ночник над изголовьем матери и протягивая провода, чтобы Бабушке было удобно включать и выключать свет. Но оказалось, что плоские зубцы вилки новой лампы не входят в круглые отверстия розетки; он купил новую, но она все еще лежала завернутая в ящике стола Ирины, и если Бабушка спалит себя до смерти, то виновата в этом будет Ирина. На цыпочках она пошла к двери, но обернулась на звук, исходивший с кровати.
Ольга Дмитриевна лежала с открытыми глазами и смотрела на невестку.
— Положи на тумбочку эти библиотечные книги, — не очень внятно произнесла она. — Я обещала сделать к ним бирочки к завтрашнему дню. — Ирина взяла с комода несколько томиков в коленкоровом переплете и положила их на столик. — И мою авторучку, — продолжал настаивать старческий голос, — и ярлычки. Они в верхнем ящике, в самой глубине. Ты оставила мне спички?
— Да, мама. — Ирина нагнулась и поцеловала дряблую, мягкую щеку. — Спокойной ночи, мама. Спите хорошенько. Я скоро приеду снова. На следующей неделе.
Под полуприкрытыми веками блеснули глаза, но Бабушка ничего не ответила и никак не показала, что восприняла дежурную ласку и дежурное обещание.
Ирина открыла дверь на кухню, чтобы поговорить с Прасковьей Егоровной.
— Мне не хотелось отбирать у нее спички, — тихим голосом сказала она. Прасковья Егоровна уверила ее, что сама возьмет их перед тем, как лечь спать. Если Бабушке что-нибудь понадобится, она может постучать в стенку.
— Вы не забудете? — обеспокоенно спросила Ирина. На это Прасковья Егоровна ответила вопросом: неужели Ирина думает, будто она хочет, чтобы ее дом сгорел? И этот ответ вполне успокоил Ирину.
На полутемной деревенской улице Ирина остановила маленькую девочку: ей показалось, что это та самая светловолосая девочка, что снимала платок.
— Это ты с девочками играла в дом на берегу реки, когда я приехала? — спросила она.
Светлые глаза плясали под белобрысыми бровями.
— Мы играли в свадьбу. (Свадебный подарок! О, как кстати!)
Ирина вытащила из чемоданчика плоский сверток и вручила его девочке.
— Бабушка… я хочу сказать, бабушка Вовы и Машеньки… посылает это вам к столу.
Неуверенным жестом девочка взяла сверток, прошептала «спасибо» из-за складок своего платка и пошла прочь, не оглядываясь на Ирину.
Ирина не могла удержаться от мысли о том, с какой шумной радостью принимали подарки ее собственные дети, забыв, как быстро остывал их интерес к новой игрушке и как быстро она оказывалась сломанной или потерянной. Пронзительный крик заставил ее обернуться. Девочка бежала вприпрыжку, держа сверток высоко над головой, и кричала, обращаясь к закутанным фигурам, стоявшим у соседней калитки: «Дуся! Надя! Смотрите, что у меня есть!»
В городских парках кусты сирени набухли почками; на углах продавали тюльпаны, а Ирина все не могла найти времени, чтобы выбраться в деревню. Из открыток, которые Прасковья Егоровна добросовестно посылала каждую неделю, Ирина знала, что с Бабушкой все в порядке; а теперь, со дня на день, вся семья собиралась выехать за город на все лето. Уже были найдены купальные костюмы и летние одежды, Вове и Машеньке купили новые сандалии, отыскали и приладили веревкой крышку к корзине, в которой перевозили кошку Мурку. Оставалось только заказать грузовик и всем вместе отправиться на дачу, со столами и стульями, кастрюлями и сковородками, с новым холодильником. Заказать грузовик было делом Николая, но каждый вечер, вернувшись с работы, он сообщал, что отъезд откладывается. Один раз у него не было времени, чтобы позвонить по телефону; другой раз он был так загружен работой, что все вылетело у него из головы; то телефон был занят весь день, то никто не отвечал в гараже. Николай говорил даже, что весь этот переезд на дачу — устаревший пережиток: больше хлопот, чем толку. Следующим летом дети поедут в пионерлагерь, а они с Ириной в дом отдыха в Крыму.
К ужасу Ирины дети закричали от радости.
— А как же Бабушка? — спросила она.
— Бабушку возьмем с собой.
Лишь один вопрос отрезвил детей: а как быть с Муркой?
Но, во всяком случае, этим летом от дачи им было никуда не деться. И вот однажды вечером Николай сказал, что на следующее утро, ровно в девять часов, грузовик будет стоять у подъезда. Детей позвали со двора и велели мыть руки
