Все шло согласно плану. Члены группы занимались чтением, смотрели телевизор, иногда играли в карты. Кора была любовницей шефа, поэтому официально имела право проводить с ним ночи, остальным девушкам запрещалось вступать в близкие отношения с парнями, что соблюдалось так же строго, как и запрет на алкоголь, даже в виде пива.
Они ждали связного, который должен был изложить план операции и дать сигнал к ее началу. В послеобеденное время по приказу руководителя проходили идеологические дискуссии. Группа «21» миланской колонны была самой надежной и кристально чистой в идейном отношении группой готовых на все смертников. О каждом из них Тангенс имел полную информацию, они же, само собой разумеется, о нем ничего не знали, кроме псевдонима. Люди из этой группы провели уже несколько операций, все они прошли успешно и без потерь. Однако они не были лишь роботами, нацеленными на совершение террористических актов, а прежде всего — борцами за идею. Именно борцами они себя и чувствовали и поступали так, как должны поступать солдаты, выполняющие определенное задание на территории, занятой врагом. Этим врагом было государство. Государство исторически скомпрометировавшей себя формации, какой является капитализм. А также государство реального социализма, которое было для них синонимом нереализованных возможностей. Недавно они дискутировали над проблемой отхода европейских интеллектуалистов от левых партий на примере эволюции Сартра. Разочарование этих людей свидетельствовало о том, что левые проиграли. Вот почему необходимо последовательно и бесповоротно разрушить структуру государства, и прежде всего государства капиталистического.
— Человечество охватило безумие вооружений, — сказал руководитель группы, — но когда мы констатируем этот факт, то лишь упрощаем вопрос. Не человечество вооружается, а вооружаются государства. Если спросить у любого трудящегося человека в мире, согласен ли он с тем, чтобы у него забирали заработок, а эти деньги предназначались на производство смертоносного оружия, то каждый ответит, что он хотел бы другого. Так вот, не обычные люди совершают преступление, вооружаясь, а структуры государства. Если мы начинаем борьбу, если отвергаем обязательные для всех законы, то делаем это исключительно для того, чтобы спасти человечество от самоуничтожения. Правда, существует проблема жертв. От наших рук гибнут и будут гибнуть виновные и невиновные, но что значат отдельные жертвы по сравнению со стоящей перед нами святой целью?
— Все мы рождаемся, чтобы жить, — сказала Кора, — в том числе и дети из развивающихся стран, где царствует голод. Заранее известно, что половина из них должна умереть, а та часть, которая выживет, жить будет в два раза короче, чем люди богатого Севера. Неужели тот факт, что люди мирятся с этим явлением, не является бо́льшим преступлением, чем наши террористические акты?
— Риторика, риторика, — ворчал Кола́, самый молодой член группы, бывший студент университета в Монпелье, исключенный за то, что бросил гранату со слезоточивым газом в зал, в котором заседал ученый совет. Это был протест против ограничения государственных субсидий на стипендии. — Мы без конца оправдываемся друг перед другом, пытаясь найти объяснения нашим действиям. А ведь перед тем, как оказаться в «Огненных бригадах», каждый из нас сам должен был принять решение. Вот тогда и надо было обо всем этом думать.
— Неправда. Мы не автоматы, убивающие ради убийства, — возразила Кора. — Мы солдаты, осознавшие цель, ради которой боремся.
Комендант «Огненных бригад» все больше раздумывал над тем, какую в действительности роль выполнял в организации Рико. Это не заурядный провокатор, рассуждал он, вспоминая все операции, которые в прошлом могли быть парализованы полицией, если бы она и в самом деле имела своего человека в их организации. И все же то, с какой легкостью и самоуверенностью Фабиани вынуждал его, Тангенса, проводить конкретные акции, вызывало опасения. Даже самую большую и наиболее эффектную операцию, к которой они готовились, невозможно было провести без его помощи. В Риме вот-вот должны сообщить о назначении сенатора. День этот так близок, что Пирелли вынужден был отказаться от поездки в США, куда его звали срочные дела. Рико стал почти членом семьи сенатора, поэтому знал много, очень много. Когда он в первый раз предложил использовать сенатора в качестве детонатора политической бомбы, Тангенс сам поразился смелости плана. Но, подумав, признал, что это самая лучшая идея, которая когда-либо приходила ему в голову. Смелый путь, который выбрал Рико, чтобы сблизиться с дочерью Пирелли, убедил профессора в том, что он имеет дело с незаурядным человеком. Замбетти не упустил возможности сам проверить некоторые данные из американского прошлого Рико, что не составляло труда во время очередного совершаемого во славу науки путешествия в США. Все совпадало, Рико не обманывал. Однако… Что-то Тангенсу не нравилось, — уж больно некоторые дела шли гладко. На всякий случай он не посвящал его в подробности плана похищения, хотя должен был, разумеется, принять во внимание предложения этого человека. Без всякого сомнения, после похищения сенатора полиция в первую очередь займется человеком, который часто бывал в этом доме. Значит, Рико должен иметь алиби, подтвержденное дочерью Пирелли. Поездка по делам фирмы — хорошая идея, а еще лучше, что дочь сенатора по собственной просьбе будет его сопровождать.
Профессор Замбетти, как обычно, остался в институте, чтобы поработать до позднего вечера. Поэтому у него было время, чтобы еще раз продумать весь ход операции. Он посмотрел на часы, было около десяти вечера. Профессор поднял трубку и набрал номер.
— Говорит Роберт, добрый вечер. Можно попросить Монику? Уехала? Неужели… А я ей дал конспект, который мне срочно нужен. Ах, нет, господин сенатор, это я охрип, немного простудился… Да? Можно так рано? Спасибо, большое спасибо. Буду точно в восемь пятнадцать. Простите за беспокойство.
Положив на место трубку, он вытер со лба пот и усмехнулся. Все остальное теперь уж совсем просто — надо отдать приказ о начале акции. Тангенс набрал еще один номер. «Слушай, старик, утром меня не будет в мастерской. Мне в восемь пятнадцать надо быть у дантиста».
С этой минуты уже ничего отменить было нельзя. Обстоятельства будут развиваться без его ведома и участия. В шесть часов утра на квартиру, где находится группа, явится связной. Телефон там уже отключен. Никто, кроме тех, кто участвует в операции, не имеет туда доступа. В семь тридцать машина «скорой помощи» будет стоять в трехстах метрах от дома Коры. Пять минут спустя женщина-врач, два санитара и водитель выйдут из здания, перед которым стоит «скорая помощь», в это здание они вошли пятнадцать минут назад черным ходом. Там в подсобном помещении для них уже приготовлены халаты и другие принадлежности. В восемь тринадцать машина «скорой помощи» остановится недалеко от дома Пирелли. Минуту спустя врач, сопровождаемая водителем, позвонит в дверь, а водитель, стоя немного в стороне, скажет: «Это я, Роберт…»
Профессор тщательно закрывает дверь мастерской, бросает обычное «Buona notte[26]» сторожу и садится в свой автомобиль. Дома он велит Конни приготовить ему что-нибудь выпить, а сам идет принимать ванну. Конни говорит ему через дверь, что с сегодняшнего дня она начала работать.
— Ты? Начала работать? — удивился Замбетти. — Так неожиданно, не предупредив меня?
— Это сюрприз. С сегодняшнего дня я преподаю в английской школе. Ты рад?
Черта с два! Там она будет сталкиваться неизвестно с кем и наверняка с кем-нибудь подружится, думает профессор. Начнутся общения, совместные ужины, от которых ему придется увиливать, она станет более самостоятельной.
— Конечно, — говорит он, — я рад. Тебе не будет так одиноко днем.
Конни подает ему на подносе бокал виски. Замбетти, сидя в ванне, выпивает его одним духом.
— Похоже, тебя мучает жажда, — смеется Конни, — но оставь немного места для шампанского. Оно как раз сейчас замораживается.
Чувствуя свежесть после ванны, закутанный в халат, профессор подходит к окну и раздвигает занавески. Огни фонарей желтеют неярким блеском. На город опускается ломбардский, неприятный зимний туман. Завтра весь транспорт будет двигаться в замедленном темпе, люди будут раздражены. Но Замбетти знает, что и этот вариант предусмотрен планом. На такой случай выбрана трасса с меньшим движением. Времени будет достаточно.
— Знаешь что? — лениво обращается он к Конни. — Не выбраться ли нам на лыжи в Альпы? Я взял бы несколько дней отпуска. Хотя да, ты ведь начала работать…
— Я все думаю, не слишком ли в тебе много желания мучить других, — говорит Конни. — Ты ведь знаешь — я обожаю лыжи. И теперь, когда я начала работать, ты делаешь мне такое заманчивое предложение. Вот если бы ты сказал это вчера…
