— Докатились…
— Недоразумение, — убежденно ответил Крамов.
Он говорил об этом так уверенно потому, что с некоторых пор изменил мнение о Дроздове.
Книга по психологии, которую посоветовал ему прочитать командир полка, на многое открыла Акиму глаза. Да, «твердая рука» — это вовсе не разговор только в приказном тоне, насаждение духа старой казармы: «Приказал — выполняй!» И все.
Необходимо не «взнуздывать», а терпеливо формировать характер. И, конечно же, стремление постичь внутренний мир солдата — не мягкотелость, как думал он прежде.
Человека надо узнавать!
Отрицательные эмоции легче вытеснить положительными, чем снять.
Недавно, на привале, Владлен читал своим товарищам по отделению «Витязя в тигровой шкуре». Крамов поразился, с каким чувством Грунев произнес слова: «Не давай врагам Отчизны угрожать родному краю!»
А позже услышал, как Дроздов говорил Груневу о своих ненавистных дядьках-пьянчугах. «Я бы всех пьяниц…» — зубами скрежетнул.
Самому же сержанту Виктор рассказал о собаке Тайфун, оставленной в Таганроге. И столько было нежности в его рассказе, так мягко светились глаза, что Аким подумал: «Нет, он хорошей души человек».
Да, их надо узнавать!
Разве этих парней подгонишь под один ранжир? И зачем? В природе нет даже двух одинаковых листьев на дереве… Что же говорить о людях?
Дроздов — сангвиник, Грунев, пожалуй, — меланхолик. Разные жизненный опыт, темперамент, характер… Дроздов не терпит нравоучений. А на Грунева безотказно действует тон доброжелательный, спокойный, немного учительский, что ли. Ведь как научил его Крамов строевой ходьбе? Поставил рядом с собой, когда вокруг никого не было, и сказал:
— Запросто пойдем. Так, как вы дома по улице ходили. И думать о шаге не надо.
Они пошли словно два друга.
— А теперь — ногу потверже ставьте. И руками отмашку, в такт, как я. Ну вот, все просто и хорошо. Верно?
Грунев почувствовал, что шаг у него стал армейский, и даже заулыбался от удовольствия.
Грунев ценит участливость. Когда ему окажешь:. «Ничего, не унывайте», он из кожи вон лезет, чтобы заслужить одобрение, не подвести. Поможет, если попросят, бессребреник…
В поступке нельзя видеть только внешнее, а надо доискиваться до источника. Это даже лейтенант понимает. Неужели ж самому Ковалеву неясно?
Все это промелькнуло в мыслях сержанта мгновенно.
— Недоразумение, — повторил Крамов командиру полка так настойчиво, что тот, поглядев с недоумением, сухо сказал:
— Вы свободны..
Недавно у Акима с Дроздовым неожиданно произошел доверительный разговор.
Акиму пришло из дому письмо, в нем — фотография сестренки Дуси, в седьмом классе она. Когда Крамов рассматривал эту фотографию, рядом оказался Дроздов, Аким показал карточку ему.
— Ух, ты, дзыга! — добро воскликнул Дроздов. — А мне вот тоже прислали. — Он полез в карман, осторожно развернул пакет. — Это — мать, это Люда, ну, сами понимаете… Это — Евгения Петровна, с завода. И Тайфун…
Дроздов начал говорить о своей заводской воспитательнице: «Такой человек!..»
Зачем же командир полка с плеча рубанул?
Экспертиза объявила, что рядовой Дроздов совершенно трезв. Значит, переутомился, и потому был сонлив, бледен, отвечал невпопад.
Ковалев, узнав об этом, стал темнее грозовой тучи и так посмотрел на Борзенкова, что старший лейтенант готов был провалиться сквозь землю.
— Выстройте свою роту, — приказал Ковалев.
На плацу мела поземка. Низко нависло серое небо. Ковалев вызвал к себе Дроздова. Солдат, зло сжав зубы, встал перед ним.
— Рядовой Дроздов! — внятно, так, что все слышали, произнес подполковник. — Произошла ошибка. Вы ни в чем не виноваты, я снимаю с вас взыскание.
Дроздов встрепенулся, поднял глаза, еще не веря тому, что слышит.
— Приношу вам свои извинения, — закончил командир полка.
Строй колыхнулся, будто по шеренгам прошла снежная волна.
У Дроздова задрожал подбородок.
— Я же честно… — тихо сказал он.
Аким вздохнул с облегчением. Лейтенант Санчилов неотрывно смотрел на своего командира полка.
* * *
Вечером Ковалеву удалось выкроить часа два для работы над повестью, это занятие его все больше увлекало. Владимир Петрович «начинен» был блокнотами: в одном он делал пейзажные зарисовки, в другом — портретные.
В дороге, ночью, записывал интересные выражения, любопытный диалог, сюжет. Это были кладовушки заготовок. Кто знает, пригодится ли что-либо из подобных запасов.
Вероятно, существовал какой-то неписаный закон притяжения слов к бумаге. Чтобы преодолеть его, заставить слова оторваться от бумаги, проникнуть в сердце, следовало подключить к восприятию и слух, и зрение, и обоняние, и тактильные ощущения читателя.
Просто грамотный человек в письме к другу напишет: «У нас весна».
Художник, возможно, скажет: «Сегодня я вышел на балкон. Солнце нагрело железные перила. Со стороны реки доносились гудки теплохода. Пахло весенней, талой водой, набухшими почками. На мотоцикле промчалась девушка в сиреневом костюме».
Надо научиться рисовать словами, сливать в одну гамму звуки, запахи, краски. Наверно, в этом главный секрет.
Владимир Петрович перечитал только что написанную страницу.
Было бы несправедливым видеть в старом офицерстве только отрицательные черты.
В мемуарах Русанова есть фигура поручика Зубковского из офицерской династии, прославившейся еще во времена Бородинского сражения.
Второго августа 1914 года у города Сокаль 13-я конно-артиллерийская батарея оказалась на открытой позиции, в поле. Свистят пули. Но Зубковский стоит между двумя орудиями в полный рост, потому что десять пар солдатских глаз тревожно посматривают, как их поручик ведет себя в первом бою?
А позже, когда иссякли снаряды, Зубковский с орудийной прислугой бесстрашно бросается с обнаженной шашкой с криком «ура» на подступивших немцев и выходит победителем. Поручика награждают георгиевским золотым оружием.
Правда, Русанов утверждал, что многие офицеры, которых он знал, были лишены инициативы. Полагали, что в бою достаточно опираться на «слушаюсь» и «как прикажете», что не существовало войскового товарищества.
Но это уже особая статья.
— Володя! Давай пить чай, — слышится голос Веры из соседней комнаты.
Черт возьми, даже любимый голос не всегда кстати.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.
Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.
— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…
Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.
— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.
Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»
Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.
— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?
Ответ: Только одна… — смерть.
Ввиду начавшейся двенадцатой в этот день атаки немцев докладчик от заключительного слова отказался».
Васильев помолчал. Медленно спрятал листок в карман кителя.
— И еще хочу рассказать вам о сталинградском Данко…
Майор сделал шаг вперед, остановился напротив Дроздова.
— Идут бои у стен завода «Красный Октябрь». Шестьдесят дней и ночей. Матрос Михаил Паникахо из 193-й дивизии, увидя фашистский танк, прорвавшийся на центральную улицу поселка, бросился наперерез. В руках у него — бутылка с горючей смесью. Пуля разбила бутылку. Михаил стал гореть. Но второй бутылкой ударил по решетке моторного люка. Взорвал танк и погиб сам.
В зале мертвая тишина.
«Вот это люди», — восхищенно думает Дроздов.
«А как бы я… если под Сталинградом?.. — мысленно спрашивает себя Грунев. — Я бы мог?..»
Сержант Крамов хмурит брови: «На учениях ясно станет, чего мы стоим».
— В предстоящих вам «боях», — тихо заканчивает майор Васильев, — вы отчитаетесь перед Родиной… «Бои» пройдут на земле, обильно впитавшей кровь ваших отцов и дедов…
* * *
Ковалев приехал в полк по сигналу «Тревога!». Дежурный по части капитан Градов после официального доклада, понизив голос, доверительно сообщил:
— Старший посредник полковник Гербов у вас в кабинете…
