– Мы ничего не можем с этим поделать. Ты же знаешь, как они накажут всех нас. Ты же помнишь о цене, которую придется заплатить.
– Да, помню. – Руфи пришел в возбуждение. – Неужели ты не понимаешь? Именно таким способом они и делают из нас рабов. Я думал об этом и понял: это единственное объяснение. Мы можем бежать, только заплатив эту цену. Немногие пострадают, зато все прочие обретут свободу.
– И ты пойдешь на это? – спросил Бомен. – Я бы не смог.
– Почему? На войне люди гибнут. А это и есть война. Многие из нашего народа уже убиты. Если мы не будем сопротивляться, то ради чего они умерли?
– Я не могу пойти на такое, Руфи.
– Тогда ты обречен. Ты потерпел поражение. Теперь ты настоящий раб.
– Я так не думаю…
– Так и есть! Ты такой же, как все прочие. Ты сдался!
– Руфи, я знаю, они убили твою маму…
– При чем здесь моя мать? Дело во мне! Она умерла. А я жив! И передо мной – целая жизнь. И перед тобой, Бомен! Неужели ты, по крайней мере, не станешь им сопротивляться?
– Стану. Но еще не пришло время.
– Не пришло время. Жди. Терпи. Кругом только это и слышно. Никто ничего не хочет делать, поэтому ничего и не меняется.
Руфи рывком вскочил на ноги и неожиданно протянул юноше руку.
– Прощай, Бомен. Ты был лучше всех.
Бо пожал протянутую руку.
– Не будь опрометчивым, Руфи, – сказал он. – Помни, что ты не один.
– В конце концов, каждый из нас одинок в этом мире. Теперь я это понял.
Сказав это, Руфи исчез в темноте.
Бомен смотрел ему вслед, в голове роились тревожные мысли.
– Я должен был сказать ему что-нибудь еще, – произнес юноша вслух. – Но что тут скажешь?
Серый кот с упреком покосился на него. Бомен так привык к постоянному присутствию кота, что часто вслух разговаривал с ним (хотя по-прежнему считал, будто это только беседа с самим собой; Дымка весьма раздражали эти его монологи).
Юноша вновь приступил к своим упражнениям.
– Смотри, кот! Смотри на посох!
Бомен смог поднять посох так, как это когда-то сделал отшельник, и заставил его опуститься в руку.
– Поверь мне, – вздохнул Дымок, – если ты видел хотя бы один летающий посох, считай, что видел их все.
– Это сила Певцов, кот. Когда-нибудь я тоже стану Певцом.
– Когда-нибудь? А если прямо сейчас?
– Не смотри на меня так странно, кот. Я вот думаю, разумен ли ты?
– А почему бы тебе не выяснить это?
– И еще я спрашиваю себя: а вдруг ты понимаешь каждое мое слово?
– Пощади меня!
– Подними лапу.
Дымок обдумал предложение. С одной стороны, это крайне унизительно. Лапу, видишь ли, подними. Что он, котенок какой? С другой стороны, Дымок должен найти способ заставить этого ребенка из пророчества научиться нормальному общению.
Всем своим видом показывая, что в его движении нет ничего от младенческого нетерпения котенка, и равнодушно зевая, кот поднял лапу.
Бомен уставился на Дымка.
– Ты понимаешь меня?
– Наконец-то! Не пора ли поработать над тем, чтобы ты понимал меня?
– Перевернись на спину.
– Ладно. Хотя я не собираюсь шлепаться на землю и сучить в воздухе лапами, так что этого даже не проси.
Движением, исполненным внутреннего достоинства, Дымок перевернулся на спину. Несколько мгновений Бомен молча смотрел на кота. Затем осторожно опустился на колени рядом с ним.
– Прости, что раньше не оказывал тебе должного уважения, – произнес юноша. – Я еще слишком мало знаю о жизни.
Так-то лучше. Дымок был тронут. «А мальчишка-то не столь глуп, как кажется», – подумал кот. Он приблизился к Бомену, поднял хвост и в знак доброго расположения потерся о его ноги.
– Не будешь ли ты так любезен подвинуться поближе и немного посидеть спокойно, – сказал юноша. – Мне хотелось бы понять тебя.
Дымок сделал, как просили. Мальчишка был вежлив – и кот просто не мог отказать ему.
Бомен опустился на локти, чтобы лицо оказалось на уровне кошачьей морды. Сначала Дымок почувствовал, как защекотало усы, и отвернулся. Однако юноша терпеливо искал положение, при котором и ему, и коту было бы удобно общаться, и, найдя его, уперся правым виском в кошачий лоб. Некоторое время оба хранили молчание.
Бомен очень старался. Сначала он очистил свой разум. Затем несколько мгновений сидел молча, ни о чем не думая. Очень осторожно юноша попытался проникнуть в разум кота.
Бомен почувствовал, как Дымок вздрогнул.
– Я не хочу причинять тебе боль, – сказал юноша.
Дымок никогда раньше не сталкивался с подобным. Отшельник просто разговаривал с ним. Здесь было что-то совершенно другое. Как и сказал мальчик, он пытался понять Дымка.
– Слишком быстро, – произнес Бомен. – Помедленнее.
Дымок постарался замедлить поток чувств, бурлящих в нем.
Это оказалось не так уж легко. Чувства кота постоянно питались новыми впечатлениями, звуками, запахами, мгновенными вспышками движения, не давая его бдительности затупиться. Все, что окружало кота, представляло собой или угрозу, или добычу. Тело Дымка все время, даже во сне, пребывало в движении. Словно туго закрученная спираль, кот в любое мгновение был готов наброситься на возможную добычу или спасаться бегством. Помедленнее, сказал мальчик. Не так-то это просто, помедленнее.
Кот постарался успокоить свои чувства. Внезапно из глубин памяти возникло ощущение близкого тепла, тихое повизгивание, невыразимое удовольствие. В памяти кота небо над ним кружилось, пахло сладким и излучало тепло. Дымок извивался, пытаясь ощутить рядом, как в тот далекий день, такие же извивающиеся тела своих братьев и сестер, – и вот наконец оно пришло. Дымок лежал на сухих листьях в песчаной норе, а мать ворочалась, стараясь устроиться так, чтобы все котята могли достать до сосков. Испуганный невыносимым ощущением счастья, пришедшим из глубин памяти, Дымок потерся головой о голову Бомена и жалобно замяукал. Юноша тоже уловил воспоминание или по крайней мере то, что чувствовал кот, вспоминая.
– Ничего, ничего, – мягко проговорил Бомен, – успокойся.
– Ах, что это я, – сказал Дымок сам себе. – Что ты делаешь со мной, мальчик? Я так долго был один.
– Был один, – повторил Бомен. Он слышал.
– Ты слышишь?
– Слышу. Я слышу тебя.
– Ого, мальчик! Прав был отшельник!
Нетерпеливо, благодарно кот начал облизывать щеку и лоб Бомена, чувствуя соленый вкус человеческой кожи.
– Ну, наконец-то я тебя понимаю, кот.
– Хороший мальчик. Замечательный мальчик.
Дымок вновь принялся облизывать Бомена, пораженный тем, что сказал. Что с ним – ведь это всего лишь память, не более чем эхо детских ощущений.
– Ты пришел, чтобы сказать мне, что я должен делать? – спросил Бомен.
– Да, – ответил Дымок.
– Так скажи мне.
– Ты должен научить меня летать.
Дымок почувствовал, что Бомен отодвинулся в сторону. Кот заглянул в темные глаза юноши, смотревшие на него с пониманием и легкой иронией. Затем Бомен рассмеялся.
– Но я и сам этого не умею.
– Просто немного тренировки, – сказал кот. – И немного желания.
Они не успели продолжить разговор – в ближайшей деревне тревожно зазвонил колокол. Вскоре к нему присоединились другие колокола, в домах зажигались огни. Бомен резко поднялся на ноги.
– Что-то случилось.
Солдаты с мрачными лицами рыскали повсюду с фонарями в руках, проверяя всех, кто им попадался. На пути к казармам Бомена трижды останавливали и каждый раз его номер сверяли и отмечали. Поэтому он не скоро вернулся домой, где никто не спал, – люди беспокойно толпились в бараке. Вскоре юноша узнал, что вызвало такой невиданный переполох. Один из рабов исчез.
Офицеры приказали проверить комнаты. Однако все уже знали, что случилось. Как только Бомен присоединился к ним, Пинто прошептала ему на ухо:
– Это Руфи Блеш. Он сбежал.
Клерки с конторскими книгами двигались вдоль шеренги испуганных рабов, проверяя имена и номера. Они выясняли, кто из родственников сбежавшего находится этой ночью в обезьяньем фургоне. Грисы приходились кузенами Блешам. Пиа Грис, девушка, чья помолвка состоялась в последний вечер перед гибелью Араманта, в эту ночь находилась в клетке номер одиннадцать.
– Нет, они не посмеют! Они не сделают этого!
В сопровождении солдат главный клерк во главе целой команды двинулся по дороге. За ними следовали рабы. К своему ужасу, люди обнаружили, что стражники уже добавили дров под фургон, где находилась Пиа Грис. Неподалеку в темноте красным пятном горела железная жаровня.
Семья Хазов была здесь вместе со всеми, серый кот вился вокруг ног Бомена.
В клетке номер одиннадцать находились двадцать мужчин и женщин. Прошло совсем немного времени, и все мужья, жены, родители и дети находившихся в фургоне собрались рядом с клеткой, полные ужаса перед предстоящим наказанием. Никто не сделал никакого официального объявления, никто никому не угрожал. Стражники действовали словно бы без приказа. Таннер Амос держал руку своей юной жены сквозь решетку – он был уверен, что ничего страшного не случится.
