– Иначе говоря, чтобы до вас окончательно дошло, что живыми вам от него не уйти, – понял Гордей.
– Точно, – кивнул Леший. – Оказалось, что прихватили они Локтева на проститутке-малолетке и в участок привезли. Это мы там были нелегально, и в случае провала родина о нас и слыхом не слыхивала, а вот у него была дипломатическая неприкосновенность. Ему нужно было только требовать встречи с представителем посольства и все. Да, после этого его отправили бы на родину, может быть, из партии исключили…
– И поделом! – добавил Гордей.
– Не спорю, тогда с этим было строго, – согласился Леший. – Но Локтев выбрал другой путь. Этот карлик-урод очень веселился, когда нам все это рассказывал. Он говорил, что Локтева не били, не пытали. Ему просто пригрозили, что посадят в камеру к уголовникам, и те его смазливую мордочку попортят, а может, и не только ее. Блефовал этот урод, конечно, потому что видимость законности в отношении дипломатов там все-таки соблюдалась.
– То есть его не били, не пытали, а только пригрозили, и этот слизняк перепугался до смерти? – недоверчиво спросил Гордей.
– Да. Он до того дорожил своей внешностью, что сам предложил доносить им обо всем, что ему станет известно. Вот он нас и сдал. Мы, естественно, стояли на своем, что, мол, ни сном ни духом… И тогда… – Леший немного помолчал – видимо, эти воспоминания были до того ужасны, что он не мог спокойно говорить о случившемся даже сейчас. – В общем, они там ребята простые, незатейливые. С полиграфом и сывороткой правды не заморачиваются. Они по старинке действуют, дедовскими методами, проверенными временем. Загнали нас в комнату, у которой одна стена стеклянная, потом одного из нас выдернули и… Короче, когда за стеклом свет зажгли, стало видно, что там другая комната. А в ней крысы… Много, очень много. И как оказалось, очень голодные. А потом нашего туда втолкнули и, судя по тому, как он блестел, его каким-то маслом облили. Что там началось, говорить не буду. Скажу только, что очень чистенький скелет остался, хоть как учебное пособие выставляй. Глаза-то мы закрыли, а вот уши заткнуть из-за наручников не могли, и крик этот нечеловеческий у меня до конца жизни в ушах звучать будет. Он меня до сих пор среди ночи поднимает. Это дело твоих рук, Мефи.
– Не верьте ему! – истошно надрывался Назаров. – Я ничего никому не говорил. Я их не предавал! И потом, это была нормальная страна с цивилизованными людьми!
– Заткнись! – заорал на него взбешенный до предела Гордей, и вид его был до того страшен, что Назаров счел за лучшее действительно замолчать.
– Загнали нас потом в крошечный сарай, где даже сесть было невозможно, и урод этот сказал: «Думайте. Время вам до утра». Ни воды, ни еды нам не дали. Ночь на дворе, а жара немыслимая, духота в сарае была страшная, пить хотелось так, что язык к нёбу прилипал, а мы анекдоты до утра травили, и ни у кого из нас и мысли о предательстве не возникло, потому что понимали: одним только словом можем обречь на лютую смерть тысячи человек. А на следующий день этот садист нам другое представление устроил. Мы все раскаленные, потные… Вот он второго из нас приказал все в ту же комнату за стеклом втолкнуть, только на этот раз там змеи были. Замерзли, наверное, потому что все клубочком свернувшись лежали. А тут тепло почувствовали и к товарищу нашему поползли. Посмотрел он на это и крикнул: «Простите, если что было не так, ребята!» – и начал по этим змеям топтаться. Конечно, несколько из них его укусили, и умер он, хоть и в муках нечеловеческих, но быстро. А урод этот нам опять: «Думайте до завтра». Когда нас обратно в сарай вели, третий мой товарищ, самый здоровый из нас, шепнул: «Лучше уж сразу», – и на охрану бросился. Несколько человек положил, прежде чем его застрелили, и остались мы вдвоем с командиром – его-то специально не трогали, понимали, что он больше всех нас знает, а потому и наиболее ценен. И тогда взялись за меня.
– Это там тебя так? – глухо спросил севшим, хриплым голосом Гордей.
– Где же еще? – усмехнулся Леший. – Командира в одной комнате держали, а во второй за стеклом – меня. Положат на пол, руки-ноги к кольям привяжут и ядовитого паука размером с тарелку на грудь сажают. Он по тебе ползает, а ты лежишь и даже дышать боишься, только сердце в горле стучит, как бешеное. Или в яму с голодными крысами по пояс засунут, и они жрут тебя.
– Тогда-то ты голос и сорвал? – понял Гордей.
– Да. А потом командир заболел. Нам перед командировкой обязательно прививки делали, чтоб мы ничего не подцепили, так что я не знаю, что с ним было. Он прямо-таки горел, бредил, все жену звал, дочек. А незадолго до смерти пришел в себя и прошептал: «Сцепи зубы, но выживи. Отомсти за всех нас». И я поклялся, что отомщу. Вот так я и остался один, и знал, что жив буду до тех пор, пока молчу, да и они понимали, что от мертвого меня толку не будет, так что перешли к другим методам, – он хрипло рассмеялся, – убеждения, но по сравнению с предыдущим это были уже детские шалости.
– Как же ты выжил? – с болью в голосе воскликнул Гордей.
– Ненависть помогла. Говорят, что любовь жить помогает, а меня вот ненависть спасла, – объяснил Леший.
– К этому гаду? – спросил Гордей.
– Сначала к нему, а потом еще кое к кому, – загадочно ответил Леший.
И никто не стал просить его уточнить, что он имел в виду, потому что и Гордей, и Гуров понимали, что и до этого дойдет.
– Как я уже говорил, – между тем продолжил Леший, – у подпольщиков везде свои люди были, в том числе и в контрразведке, не на ключевых постах, но все-таки. Смотрели они на то, что с нами делали, и с ужасом ждали…
– Вдруг кто-то из вас не выдержит?
– Да. А еще спешно переворот готовили. И когда он начался и они здание контрразведки взяли, то мой гниющий полутруп в джунгли в лагерь повстанцев вывезли, чтобы я им руки не связывал – по всему городу бои шли и в госпиталь они меня везти побоялись, – там все здания по нескольку раз в день из рук в руки переходили. Ну а потом гражданская война уже на всю страну перекинулась. Вот в джунглях меня местный колдун и лечил как умел, а что из этого вышло, ты, брат, уже знаешь. Диктатор, конечно, сбежал…
– А что с этим карликом стало? – спросил Гордей.
– На клочки разорвали, потому что его еще больше, чем диктатора, ненавидели, – объяснил Леший. – И по всегдашней традиции все документы, что в контрразведке были, сожгли, чтобы ничего от старого режима не осталось, в том числе и тот паспорт, с которым я приехал.
– Как же ты можешь обвинять меня в предательстве, если у тебя никаких доказательств нет? – несколько воспрянул духом Назаров и даже в наступление перешел.
– А они мне нужны? Да я сам живое доказательство. Или ты решил, что я тебя в полицию сдам? – делано удивился Леший. – Нет, Мефи, у меня с тобой другой разговор будет. С глазу на глаз.
– Это беззаконие! – завизжал Назаров.
– Заткнись! – взревел Гордей.
Не удержавшись, он врезал ему, но не изо всех сил, а так, чтобы тот только замолчал, потому что преступник во время суда должен в сознании быть – как же иначе?
– Это не беззаконие. Это возмездие, – поправил Назарова Гуров, подходя к Лешему и становясь рядом с ним.
– Господин полковник, Лев Иванович. Вы же не допустите самосуда. Пусть меня посадят в тюрьму. Сдадут меня в полицию. В следственный комитет, в прокуратуру. Где ваша честь офицера? – надрывался Назаров.
– А где ваша была? – невинно поинтересовался Гуров и заметил: – К тому же я в отпуске и нахожусь здесь как частное лицо. А еще хочу вам напомнить, что, раз уж вы так хорошо осведомлены о связях Ивана Александровича, то должны понимать, что в СИЗО вы не заживетесь, и смерть ваша легкой не будет. Но, если вам так хочется попасть в СИЗО, это можно устроить. Нанятые вами Степан и Игнат охотно дадут признательные показания, и вас обвинят в попытке похищения человека из корыстных побуждений, сиречь, ради выкупа. А то, что вы его потребовали бы не в денежной форме, ничего не меняет. – Назаров попытался было что-то сказать, но Лев Иванович не дал ему и рта открыть. – Да знаю я, что вы мне возразить хотите – что у вас ничего не получилось. Так это сути дела не меняет. Срок вы все равно получите, а уж я постараюсь, чтобы он был максимальным. Попадете вы на зону. И стараниями Ивана Александровича, за что я его ни в малой степени не осуждаю, уют вам там создадут невыносимый – вот уж где над вами покуражатся. И полезете вы, Роман Филиппович, в петлю совершенно самостоятельно. Так что не стоит ко мне обращаться. Вы лучше вот его, – он кивнул в сторону Лешего, – как господа бога, умоляйте: вдруг он убьет вас быстро? Но это вряд ли, – подумав, заметил он.
Лев Иванович уже понял, чем кончится для Назарова этот разговор, и его это нимало не покоробило – предательство должно быть наказано, сколько бы времени ни прошло, потому что, как он считал, такие преступления срока давности не имеют, и то, что свидетелей не осталось, для него абсолютно ничего не значило.
