Шли дни. Лето в этом году было удивительно сухим и жарким. В воздухе стояло дрожащее марево от невыносимого зноя. Обстановка в сотне палаточников тоже накалилась до предела. Проверки тренировок палаточников аштугом стали почти ежедневными. Харбин постоянно переживал, дёргался, срывался, и, на всякий случай, ужесточил тренировки своих бойцов до крайности.
Однажды, во время очередной такой тренировки, Филиппа получила настолько сильное повреждение в рукопашном бою, что не смогла подняться с земли, так и осталась лежать поломанной куклой. У неё, как раз, были женские дни, и живот, и так, немного болел. Но хуже было то, что дополнительная ткань между ног очень мешала подвижности, а нервный, в последнее время, Детка часто не рассчитывал силы. Мощный удар увальня в живот Филиппы выбил из неё весь дух, вырвал короткий отрывистый вскрик и свалил без сознания. Аштуга, в этот момент, на тренировочной площадке не было. Харбин, заметив, что боец не понимается и не приходит в себя, приказал Детке быстренько отнести пострадавшего с глаз долой, в казарму, стараясь скрыть от Хилберта неприятное происшествие.
Хилберт, уже привычно завернув к палаточникам и не обнаружив синеглазого, решил, что тот дежурит. Наутро он не увидел его на первой тренировке и немного насторожился. На второй тренировке, после завтрака, аштуг снова заглянул к палаточникам, бегло осмотрел бойцов и отметил, что среди них парнишки не было. С этого момента Хилберт следующие полдня и всю ночь не находил себе места. Утром, снова не найдя среди бегущих синеглазого, аштуг решительно пошёл с проверкой в казарму палаточников и нашёл там парня больным, скрюченным на своей койке.
Немедленный жесткий допрос дежурного показал, что на одной из тренировок парнишку слишком сильно ударили и наутро он просто не смог подняться, но ехать в лазарет на осмотр категорически отказался.
- Немедленно готовьте повозку. Я сам отвезу пострадавшего бойца в лазарет, - приказал Хилберт.
Филиппа, побледневшая от страха, как стена, тут же сползла с кровати и заявила, что прекрасно себя чувствует.
- Готов немедленно отправится на тренировку! - звенящим от переживаний голосом отчиталась она, выпрямившись в струнку.
Живот у девушки, действительно, уже почти не болел, она хотела всего ещё денёк полежать, так сказать, пользуясь случаем, в кое-веки поваляться, бездельничая. И принесло же этого аштуга! Что он к ним прицепился, как репьях к собачьему хвосту!
- Немедленно ляг! Палок захотел? - гаркнул Хилберт.
Но палки показались Филиппе всё же лучше, чем лишение жизни, после того, как в лазарете обнаружат, что она - девушка! Поэтому даже угроза наказания не остановила её от того, чтобы, замирая от собственной наглости, решительно отказаться от отправки в лазарет.
Хилберт решил, что мальчишка, видимо, по каким-то личным причинам, панически боится лекарей и лазаретов. Он так умоляюще, жалобно, и, в то же время решительно смотрел на него своими синими глазищами, что аштуг уступил. В тот момент Хилберт ещё даже представить себе не мог, как часто он будет уступать при взгляде в эти глаза.
- Но что ж... Разрешаю день постельного режима в казарме, - недовольно сказал он, - Но, если на следующий день не станет лучше, то поедешь в лазарет без разговоров.
На следующий день Хилберт нашёл синеглазого среди двигающейся толпы бойцов на утренней пробежке. По бокам парнишки смешно перебирали ногами его странные дружки: большой делал всего один шаг, когда маленькому нужно было три.
Аштуг внимательно приглядывался к тому, как бежит Фил. Накануне, в казарме, он выяснил имя пострадавшего. Он охотно отправил бы его ещё на день отлежатся в постели, но выглядел синеглазый хорошо. Хилберт про себя решил, что присмотрится к нему в течение дня, и, если парень будет выглядеть плохо, лично отвезёт его в лазарет, даже если придётся связать строптивца. Но к счастью для Филиппы, ей действительно стало намного лучше.
- Ты решил сменить Харбина? - спросил Хилберта его правая рука в отряде, туг конной сотни.
- С чего ты взял? - удивился аштуг.
- Да, ты в последнее время так палаточников контролируешь... Сплошные проверки. Харбин уже сам не свой и парней своих совсем загонял. Есть планы?
Именно после этого разговора, вечером, Хилберт серьёзно задумался над сложившейся ситуацией, всё про себя понял, и напился до беспамятства. Тогда ему было безумно тяжело...
Но шли дни, и он смирился. К Харбину ходить перестал - нечего создавать проблемы своему синеглазому. Но отказаться от каждой возможности, при оказии, найти парня взглядом не смог.
Сегодня синеглазый опять бежал рядом с принцем. Эта новая дружба его синеглазого с Фредериком решительно не нравилась Хилберту. Он уже пожалел, что на эмоциях определил принца в палаточники. Для себя аштуг решил, что, когда через неделю они отправятся в первый боевой поход, он найдёт повод перевести принца в нормальную сотню при первой же возможности.
Во время тренировок Хилберт обходил сотни проверяя готовность. К палаточникам зашел лишь к вечеру, когда самостоятельно тренировалась только половина сотни, а остальные были на работах. Сразу поискал взглядом своего синеглазого – не нашёл.
Фредерик, что неудивительно, положил в ряд всех своих напарников по рукопашному бою, при чём, дрался сразу с тремя или четырьмя.
Синеглазый появился на тренировочном поле неожиданно. Хилберт заметил, что выглядел он сегодня неважно. Парень сел на бревне, подобравшись и нахохлившись, как совёнок, скрестив руки на животе.
- Снова болит живот? – тихо спросил Хилберт, подойдя со спины. - Нужно было-таки свозить тебя в лазарет.
Совёнок, от неожиданности, перепугано взмахнул крылышками и свалился на землю. Тут же подхватился.
- Нет, не болит. Просто отдыхаю, - глаза перепуганные, голос дрожит.
- Я такой страшный?
- Да!
Хилберт вопросительно поднял бровь.
- Нет!
Обе брови.
- То есть… не очень… - совсем запуталась Филиппа. – Разрешите вернуться к тренировке.
- Разрешаю, - вздохнул Хилберт.
Филиппа резво подбежала к Фредерику, который после серии приёмов опять остался стоять один, его противники, постанывая, валялись вокруг.
- И что ты только среди приличных палаточников делаешь, изверг? – пробурчала Филиппа, становясь в стойку.
Глава 21.
Генриетта с ленивой тоской смотрела в узкое окно, на белую каменную стену и раскидистое одинокое дерево старой сливы перед ней. Эта, не меняющаяся, день ото дня, картина в оконной раме надоела девушке до оскомин в зубах. Но, что поделать! Когда она сидела за письменным столом, выполняя очередное задание воспитательницы или переписывая, в наказание, какой-нибудь длинный свиток с правилами поведения, это – всё, что было доступно её скучающему взгляду через единственное окно в комнате.
Хилберт, отправляя её в это, самое дальнее, их поместье, лично распорядился о строгом режиме дня для младшей сестры, поэтому на одинокую сливу Генриетта каждый день смотрела в полдень, сразу после обеда. В этот час, если была ясная погода, солнце стояло высоко в небе и щедро заливало дерево своим светом, а если лил дождь, можно было наблюдать, как капли упруго бьются о листья и скатываются вниз.
Дни томительного изгнания девушки в эту полную глушь медленно, как гусеница на сливе, переползали один в другой, похожие друг на друга, как бусины на нитке. Генриетта видела, как ранней весной на дереве набухли почки, и как потом, проклюнулись крошечные листочки. Отстранённо любовалась, как слива цвела и её цвет опадал, укрывая землю под ветвями ровным розовато-белым слоем. Потом дерево густо зазеленело, а на веточках появились маленькие продолговатые плоды с сизым налётом.
«Сейчас они пока ещё зелёного цвета, но скоро подрастут, потемнеют, а после и вовсе станут синими. Я и это увижу?», - подумала Генриетта и уронила голову на сложенные на столе руки. – «Сколько ещё мне тут маяться?»
