— Это не объясняет одного — пребывания на хуторе воскресшей «русалки», которую якобы видел мой друг Генрих фон Ляйбниц.
— Но зато утверждение барона дает нам законное основание посетить этот хутор и провести на нем обыск!
— Правильно. И мы сейчас же туда поедем. Я ведь теперь, слава богу, хорошо знаю туда дорогу. А по дороге заедем к барону и возьмем с него письменное заявление о том, что он опознал в прекрасной «хуторянке» убитую «русалку».
— Я готов, графиня!
— И возьмите с собой пару ребят покрепче, инспектор: мне что-то не нравится поистине партизанское расположение этого хуторка. Правда, мы ездили туда глубокой ночью, и при свете солнца картина может оказаться куда более мирной, но осторожность не помешает!
Как только стало возможно, то есть после оформления всех формальностей, они выехали на двух полицейских машинах. Апраксина ехала в передней машине вместе с инспектором Миллером.
— Нам все равно ехать мимо Блаукирхена, — вдруг сказала она, — так давайте свернем и проедем по главной улице мимо дома Махарадзе.
— Согласен, графиня. А что, интуиция подсказывает вам, что мы можем увидеть нечто примечательное?
— Ну почему же именно интуиция? Просто мы все равно должны будем свернуть с автобана, так почему бы не сделать этого сейчас?
Как ни скромно оценивала свою интуицию графиня Апраксина, а предчувствия ее не обманули, и когда они, несколько снизив скорость, проезжали мимо чугунной ограды дома Махарадзе, она заметила в просвете между кустами идиллическую картинку: на газоне перед террасой стоял большой белый зонт, а под ним сидела Анна рядом с белой как лунь худенькой старушкой, а спиной к дороге и лицом к ним — какой-то мужчина.
— Так я и думала, — задумчиво сказала Апраксина. — В этом доме уже меняются прежние порядки. Жаль только, с дороги не видно, кто там сидит с ними третий. Впрочем, и лица старой княгини с такого расстояния не разглядеть, к сожалению…
Они проехали городок и продолжили путь — на этот раз в имение барона фон Ляйбница. Снять с него допрос по всей форме было делом двадцати минут; тому, что барон Генрих фон Ляйбниц обнаружил живую «русалку» почти через две недели после обнаружения ее мертвого тела, решено было пока не придавать значения: опознал и опознал! По окончании процедуры снятия показаний с ее мужа баронесса Альбина фон Ляйбниц подала всем участникам прохладительные напитки, поле чего полицейские и Апраксина направились уже прямо к озеру Тегернзее. Достигнув Бад Визее и проехав его почти насквозь, свернули на боковую дорогу.
И тут они снова увидели одинокую белую виллу на склоне. При свете дня она производила гнетущее впечатление, она оказалась заброшенной: пустые глазницы окон мрачно глядели на проезжающих из-под навеса деревьев, ворота были сорваны со столбов, крыша провисла.
— Остановитесь на минутку! — сказала инспектору Апраксина. — Боже мой, я узнаю это место! Вы знаете, инспектор, что здесь было еще совсем недавно? Американская диверсионная школа! Здесь американцы готовила шпионов для засылки в СССР. Сотни наивных борцов с коммунизмом, желавших послужить освобождению родины, рвались попасть в нее. Американские инструкторы производили строжайший отбор, проверяли их прошлое, выясняли способности к диверсионной работе, тщательно их готовили, а затем на самолетах без опознавательных знаков доставляли через границу СССР и там сбрасывали с парашютами. И только один из них, некто Кудрявцев, остался жив, чтобы рассказать правду: их там уже ждали сотрудники советских органов. Более шестидесяти русских горе-диверсантов были схвачены и доставлены прямиком с места падения в подвалы КГБ. Одни из них были расстреляны, других принудили к двойной игре: они передавали по рации то, что им диктовали гэбэшники. Потом сгинули и они.
— Кто же их провалил? Американцы?
— Нет, англичане. Так называемая «кембриджская пятерка» двойных агентов. В Кембридже в те годы было два увлечения — гомосексуализм и коммунизм, так вот все они были коммунистами и педерастами. Они использовали данные американской разведки, поскольку находились на самом верху английской. Самые известные среди них Филби и Блейк.
— Вы имели отношение к их разоблачению?
— Да. Вы недавно спрашивали меня, есть ли на моем счету провалившиеся дела? Так вот это — одно из них. Негодяи успели сбежать в СССР до ареста: Филби умер в Москве в своей постели, а Блейк жив до сих пор, хотя и приговорен английским судом заочно к 54 годам тюрьмы — по году за каждого проваленного им агента.
— Печальное место…
— Да, очень. Но я рада, что здесь теперь одни руины. Пусть стоят, как памятник холодной войне и тем русским дурачкам, «кто неумно любил, но крепко!».
— Шекспир?
— «Отелло». Едемте дальше, инспектор.
Они тронулись и вскоре подъехали к лесу. Лес, через который шла дорога к хутору, даже и днем производил довольно мрачное впечатление, — может быть, по контрасту с залитыми солнцем открытыми местами и нарядными курортными городками. Но когда лесная дорога кончилась и они выехали в холмы, картина вновь приняла буколический характер: днем одинокий хутор вовсе не казался угрюмым и нежилым, а даже совсем напротив, очень оживлял зеленый холмистый ландшафт красной черепичной крышей, золотистым деревом дворовых построек и даже разноцветным бельем, сушившимся на веревке между двумя высокими липами.
Обе полицейские машины поднялись на холм и подрулили к самым дверям дома, благо ограды вокруг него не было никакой. Полицейские окружили дом, а Миллер с Апраксиной подошли к дверям и постучали. Им долго, минут пять, не открывали, а затем послышалось шлепанье босых ног, и сонный женский голос спросил:
— Кто здесь? Чего надо?
— Долго же тут спят, уже почти полдень, — заметил Миллер и громко потребовал: — Открывайте! Полиция!
За дверью громко ахнули, она широко отворилась, и перед инспектором Миллером и графиней Апраксиной предстала… воскресшая «русалка»! Как и положено настоящей русалке, она была одета лишь в просвечивающую ночную рубашку, а ее длинные, доходящие до пояса волосы были распущены по плечам и спине. И она была красива, очень красива; она выглядела сейчас куда лучше, чем там, на мокрой траве возле прудика в Парадизе!
— Господи боже мой! Невероятно! — сказала по-русски графиня Апраксина, во все глаза разглядывая прекрасное и странное видение.
— А, так вы тоже русская! — хрипловатым голосом сказала по-русски «русалка». — Ну и чего это от меня понадобилось полиции? Я ничего не знаю!
— О чем вы «ничего не знаете», милая девушка? — спросила удивленная Апраксина.
— А ни о чем и ничего не знаю! — грубо отрезала «милая девушка». — И вообще я здесь не хозяйка и не могу впустить вас в дом! — Демонстрируя решительность, она подняла ногу и уперлась ею в косяк двери.
— Ну-ну, не надо так волноваться, — миролюбиво сказал инспектор и, похлопав девушку по голой ноге, легко устранил ее с дороги. — Прошу вас, графиня!
— Ишь ты, графиня! — Девушка фыркнула и прошла за ними в дом. В довольно просторной прихожей она их опередила и распахнула перед ними одну из дверей.
— Можете посидеть здесь, в гостиной, и подождать хозяина: он должен вот-вот подъехать. Можете даже телевизор пока посмотреть.
Это была типичная для баварского сельского дома гостиная: деревянные стенные панели, пышные герани за окнами, диван и кресла из цельного дерева, довольно грубоватые на вид, низкий столик перед ними, тумбочка с орущим телевизором напротив; на столике стояла большая бутылка с кока-колой и пустой стакан с почти растаявшим кусочком льда на дне.
Инспектор подошел к телевизору и выключил его.
— Я бы на месте этого легавого не очень тут хозяйничала! — сказала девушка вполголоса.
— А кто хозяин этого дома? — спросила Апраксина.
— Вот это здорово! — засмеялась девушка. — Вваливаетесь в дом и не знаете, кто его хозяин? Ну, если вы — графиня, то наш хозяин князь, между прочим, князь Георгий Ираклиевич Бараташвили. Вот он приедет, и будете сами с ним разбираться. И если что не так, то предупреждаю, мало вам не покажется! А я хочу спать и поэтому пойду в свою комнату и лягу. Возражений нет?
— Я думаю, есть. Тем более что вы и не спали вовсе: у вас, милая девушка, грим с лица не снят.
— Какой еще грим?
— Краска. Макияж.
— Так бы и сказали… Ну, спала я в макияже.
— Во-первых, вы определенно снимаете его аккуратно перед сном, а во-вторых, если бы вы вдруг случайно легли, не сняв грима, то есть макияжа по-вашему, он бы у вас размазался.
— А может, я сплю стоя, как лошадь! — отрезала девушка.
— А сказать вам, зачем вы, завидев в окно нашу машину, разделись, натянули на себя ночную рубашку и теперь притворяетесь, будто спали перед нашим приходом? Вам нужно было время, чтобы спрятать кого-то или что-то.
