На солнечной стороне Орво и Армоль режут лахтачью кожу на ремень. Прежде чем кожу нарезать, ее несколько дней вымачивали в крепком настое человеческой мочи, чтобы удалить из нее остатки жира и сделать мягкой. Армоль держит обеими руками вонючий, выскальзывающий из пальцев кусок кожи, а Орво остро отточенным ножом вырезает ровную полоску ремня, который кольцом ложится у его ног. Мужчины лишь изредка, во время перерывов в работе, обмениваются словами, ибо дыхание режущего должно быть ровным, чтобы линия получалась прямая и ремень был одинаковой толщины.
Разговор начал Армоль. Он поначалу не знал, как приступить к нему, но теперь почти не умолкал, и Орво приходилось часто останавливаться, чтобы не испортить ремень.
– Почему бы не прогнать его? – спрашивал Армоль. – Пускай уходит туда, откуда пришел, или селится в другом селении, где люди привыкли к белым людям.
– А как же Пыльмау? – говорит Орво, принимаясь точить отражающее солнечный луч лезвие ножа.
– Ей всегда можно найти мужчину, – небрежно бросает Армоль. – Кто-нибудь возьмет ее второй женой.
Орво перестает точить нож и пристально смотрит на Армоля. Тот, не выдержав взгляда, опускает голову.
– От чужого человека может плохо быть нашим людям, – упорно твердит Армоль.
– Что опасного в безруком? Уж не боишься ли ты его? – насмешливо спрашивает Орво.
Армоль вспыхивает и бросает кусок кожи в деревянную кадку.
– Я бы его не боялся, будь у него даже четыре руки! – кричит он. – Но я не хочу таиться, когда мне нужно общаться с нашими богами, не хочу, чтобы чужие глаза, которые не понимают нашей жизни, насмехались над нами, когда мы соблюдаем наши обряды. Вспомни, Орво, как он смотрел на нас, когда мы приносили великую жертву на льду у Берингова пролива? Не наш он человек!
– У всякого народа есть свои обычаи и привычки. Может быть, так и смотрел на наш обряд Сон, но я то этого не приметил. Зато все слышали, как ты громче всех хохотал, когда первый раз увидел, что Сон чистит щеткой зубы и полощет рот водой, словно днище байдары после перевозки свежего мяса. Ведь было так? – Орво с улыбкой смотрит на Армоля.
Армоль, не слушая, продолжает:
– Пусть так, но я о наших людях забочусь. Мне дела нет до Сона и его соплеменников. Есть они – хорошо, нету их – обойдемся и без них! Веками жили!
– Жили – это верно, – соглашался Орво. – Но сегодня мы живем не так, как вчера, а завтра будем жить совсем иначе, чем сегодня. И мне кажется, что за последние годы даже дни укорачиваются… Нам, людям, которые живут вдалеке от больших народов и их дорог, тоже надо поспевать за временем… И еще тебе скажу, Армоль: человек всегда есть человек, какими бы дикими ни казались другим его обычаи и привычки, каким бы непривычным ни был его вид. Не смотри на внешность человека, гляди в глубину его глаз и чувствуй его сердце – там его суть.
– Ты защищаешь его, потому что сам жил среди белых людей и набрался всякой дряни от них, – говорит Армоль. – Я не хочу тебя обидеть, Орво. Но когда собака побудет в волчьей стае, а потом вернется к человеку, то бывает, что она нет-нет да и завоет по-волчьи… Я знаю, ты надеешься, что Сон станет таким же луоравэтльан, как и мы. Но слушай! Позавчера он получил столько подарков от своих соплеменников, сколько нам с тобой даже не снится, когда наши яранги бывают увешаны песцовыми шкурками. Поделился он с тобой хоть щепоткой табаку? Дал твоему внуку кусок сахару? Или подарил старухе твоей лоскут красной ткани? Если он не соблюдает главной заповеди – делись всем, что у тебя есть, – он не наш!
– Даже собаке научиться выть по-волчьи нужен срок, а Сон – человек, – убежденно возражает Орво. – Он пришел из того мира, где не любят делиться друг с другом. Там все наоборот: каждый старается отнять даже последнее у другого. Как же ты хочешь, чтобы он сразу же перенял наши привычки?.. Вот ты говоришь, что тебе не по сердцу, когда он смотрит, как мы совершаем наши обряды. А подумал ты о том, как ему самому трудно переломить себя, переделать всю свою жизнь заново и отказаться от того, что ему дорого. Мы еще не знаем, чем пожертвовал Сон, чтобы помочь Пыльмау и маленькому Яко.
– Очень-то нам нужна его помощь, – ворчит Армоль. – Обошлись бы и без него.
Приставив к глазу лезвие, Орво любуется на свою работу и делает знак Армолю, чтобы тот взял из кадки кожу. Но Армоль даже не шевелится. Он смотрит куда-то за спину старика и с раскрытым ртом за кем-то следит. Орво оборачивается и видит идущего к ним Джона.
– Ковыляет к нам, – цедит сквозь зубы Армоль. – Сытая рожа так и сияет: накурился и напился крепкого сладкого чая.
– Перестань! – прикрикивает на него Орво.
– Етти! – весело здоровается Джон.
– Етти! – бросает Армоль, глядя куда-то в сторону.
– Етти, етти, – ласково произносит Орво и замечает: – Сон, сколько раз я тебе говорил: «етти» говорит не тот, кто приходит, а тог, кто встречает. Такой у нас обычай. Чужака сразу же видно, если он торопится сказать «етти».
– Так он и есть чужак, – с кривой усмешкой замечает Армоль.
Джон усаживается на камень и достает несколько листьев табаку.
– Закурим, – предлагает.
Орво с готовностью вынимает свою трубочку, сделанную из моржового бивня с головкой из срезанного винчестерного патрона. Армоль свертывает жвачку и осторожно кладет за щеку. Он с интересом смотрит, как Джон зажигает спичку.
– Эти зажигательные палочки ловко белые люди придумали, – уважительно произносит он, бережно беря коробок в руки.
– Вы знаете, – говорит Джон, – что мне подарили много разных вещей. Но я живу с вами, и все, что прислал мне капитан русского парохода, принадлежит поровну всем энмынцам.
Джон достает листок бумаги, густо исписанный с обеих сторон.
– В Энмыне живет четыре раза по двадцать и еще семь человек в двенадцати ярангах, – Джон прочитывает имена глав семей. Некоторые имена он произносит неправильно, и Орво поправляет его. – Всю муку, сахар, чай и табак я разделил на четыре двадцатки и семь долей и разложил на двенадцать кучек. Теперь я спрашиваю вас: верно ли я поступил?
Армоль не сводит глаз с бумаги. Дрожащим от волнения голосом он спрашивает, показывая на листок:
– И мое имя тут записано?
– Да, – отвечает Джон, ищет глазами, замечает ногтем и показывает: – Вот Армоль. Женат, двое детей, старуха мать, всего пять долей.
– Но как ты все это узнал? – удивляется Армоль.
– Пыльмау мне помогала.
– Женщину-то ни к чему было брать в помощницы. Позвал бы меня, – говорит Армоль и сплевывает густую табачную коричневую слюну.
– В следующий раз непременно позову тебя, – обещает Джон и продолжает: – Но материю и другие вещи мы не стали резать: очень маленькие лоскутки получаются. Может быть, будет лучше, если мы вместе решим, кому больше всех нужна новая камлейка? Тому и дадим целиком, чтобы не резать.
– Верно говоришь, – замечает Орво.
– Тогда пойдем к нам в ярангу, посмотрим, что кому отдать, – предлагает Джон.
– Ладно, – соглашается Орво и спрашивает: – А можно помыть нам руки в твоей моечной лоханке? А то они у нас больно грязные.
– Конечно, – отвечает Джон. – У меня теперь даже мыло есть!
Пыльмау уже приготовила чайник, и на низеньком столике, придвинутом к бревну-изголовью, стоят кружки и чашки. На большом деревянном блюде горкой сложены только что испеченные на нерпичьем жиру лепешки.
Джон наливает в умывальник воды и подает Армолю кусок мыла. Кусок белого, никогда доселе не виданного вещества скользит в руках, и Армоль хихикает так, словно его кто-то щекочет:
– Как живой! Убежать хочет! Не привык еще к чукотским рукам. Дикий…
Под руководством Орво он намыливает руки и усердно трет их.
Старик советует заодно вымыть и лицо.
– А белый зверек не укусит? – спрашивает Армоль, показывая на мыло.
– Сначала сделай пену на ладонях, намажь лицо, потри и смой, – говорит Орво.
Армоль делает все так, как сказал старик. Аккуратно размазав мыльную пену по лицу, он вдруг испускает истошный крик:
– И-и-и! Кусается! В глаза вцепился!
Армоль мечется по чоттагину, сбивая расставленные китовые позвонки и натыкаясь на столбы, держащие свод яранги.
– И-и! – кричит он. – Глаза ест!
Орво ловит Армоля и силой подводит обратно к умывальнику.
– Смой как следует пену – все пройдет! – говорит он. – Промой глаза хорошенько.
Пока Армоль носился по яранге, Пыльмау звонко хохотала. Не удержались от смеха и Джон, и Орво.
Когда Армоль смыл мыло и резь в глазах утихла, он обрел былую самоуверенность и сердито огляделся.
– Что смеешься! – ворчит он на Пыльмау. – Тебя бы так!
– И у меня такое было, пока Сон не научил, – дружелюбно отвечает Пыльмау.
Мужчины усаживаются за коротконогий столик, и Джон предлагает:
– Может быть, сначала выпьем дурной веселящей воды?
Армоль и Орво переглядываются.
