В одной стене чоттагина Джон прорезал квадратное отверстие и вставил полупрозрачный пузырь – высушенный и особым образом обработанный для арара желудок моржа. В чоттагине сразу посветлело, и энмынцы приходили в ярангу Джона, чтобы заглянуть в окно.
Полог больших изменений не претерпел. Только в одном углу поблескивал медный рукомойник. Он висел вместо бога удачи, который смущал Джона ироническим выражением деревянного лика и жирным неопрятным ртом, облепленным засохшей жертвенной кровью и жиром. А бог занял место умывальника в чоттагине. Пыльмау сначала возражала против его переселения, но Джон решительно заявил, что богу гораздо приятнее висеть на свежем воздухе, чем в духоте. Что же касается рукомойника, то замерзшая вода может его разорвать.
Приручив упряжку, Джон мог теперь вместе с другими охотниками ездить в тундру. Орво показал, в каких местах охотился на песца Токо, и сказал:
– Теперь это твои места. Можешь пока выложить подкормку, а когда песцовый мех станет белый как снег, поставишь капканы. Я покажу, как это делать.
Для подкормки возили чуть подпортившееся мясо и выброшенные морем звериные туши, которые уже не годились в пищу человеку.
Море еще не совсем замерзло. Переменчивый ветер то отжимал ледяное крошево от берега, то снова пригонял, и в бурные ветреные ночи на яранги падали выбрасываемые волнами ледяные бомбы.
Ранним утром мужчины выходили за морскими дарами. Джона больше интересовали хорошие доски, хотя он собирал и морскую капусту. По вкусу она напоминала свежепросоленные огурцы.
Джон вышел из яранги задолго до рассвета. В темноте светились волны и с глухим звуком разбивались о мерзлую гальку. Идти было скользко: то и дело под ноги попадали ледяные глыбы. Джон шел на запад. На найденных бревнах и досках Джон ставил метку – клал камень. Идущий за ним будет знать, что опоздал, что у досок и бревен уже есть владелец. Бледный рассвет застиг его невдалеке от узенького пролива, ведущего в лагуну. Можно уже было поворачивать обратно: дальше идти не имело смысла – за проливом находились крутые скалы, обрывающиеся прямо в воду.
Джон присел передохнуть. Он глубоко дышал, ноздри щекотал студеный, пахнущий морскими ветрами воздух. Рассвет с трудом пробивался сквозь плотные, как мокрые занавески, облака. Все, что мерещилось в сумерках и казалось странным, стало привычным и знакомым.
Лишь один темный предмет не давал покоя Джону. Что-то в нем было необычное: в волнах невдалеке от пролива перекатывался огромный черный предмет. Поначалу Джон думал, что это просто большая волна. Но она отличалась от других волн удивительным постоянством.
Джон двинулся туда. Чем светлее становилось, тем загадочнее выглядел предмет. Только подойдя совсем вплотную, Джон сообразил, что перед ним огромный кит. Туша почти наполовину была на суше. Черную лоснящуюся китовую кожу облепили ракушки, испещрили трещины. По всей видимости, кит был мертв. Может быть, его смертельно ранили китобои, а может, кит своей смертью умер. Морской великан был бездыханен и слегка вздрагивал под ударами волн.
Смутно догадываясь, что эта находка представляет огромную ценность для энмынцев, Джон заторопился в обратный путь. Чтобы легче было идти, он поднялся на травянистую полосу. Вдали показалась человеческая фигурка. Подойдя ближе, Джон узнал Тнарата. Тнарат со смаком жевал длинные стебли морской капусты.
– Рано встаешь! – крикнул он Джону с плотно набитым ртом и похвастался, показывая куски черной моржовой кости. Эта кость особенно ценится американскими коллекционерами, и иногда за один такой небольшой обломок можно получить целую плитку жевательного табаку. – А чем ты похвастаешься, рано встающий?
– Я нашел кита, – ответил Джон.
– Что-что нашел? – переспросил Тнарат.
– Кита.
– Видно, ты спутал белуху с китом, – не поверил Тнарат.
– Настоящего огромного кита! – крикнул Джон. – Я тебя не обманываю. Сходи сам, посмотри.
– Посмотрю, – недоверчиво произнес Тнарат и быстро зашагал на запад.
Потом встретился Армоль. Выслушав Джона, он не выразил вслух, как Тнарат, сомнения, но все-таки пожелал лично удостовериться в правдивости слов Джона.
В этот день, казалось, все мужчины Энмына решили попытать удачи в поисках даров моря. И каждому встречному Джон сообщил о своей находке, но ни один не принял всерьез его слова. Многие переспрашивали и высказывали предположение, что это не кит, а морж и даже лахтак, а скорее всего – белуха.
Уже на подходе к селению Джон услышал за собой громкие крики. Он обернулся и увидел Тнарата и Армоля, которые мчались, словно состязались в беге.
– Эй, Сон! – крикнул Армоль. – Ты прав! Это настоящий кит!
– Громадина! А такого на моей памяти никогда не добывали в Энмыне, – подтвердил Тнарат.
Они обогнали Джона и помчались в селение.
Когда Джон подошел к ярангам, все селение уже было на ногах. Из яранги в ярангу передавалась радостная весть: Сон нашел ритлю [27]! Кита! Такого огромного, какого никогда не было в Энмыне. Люди запрягали собак, готовили огромные ножи с длинными рукоятками.
Орво встретил Джона восклицаниями:
– Ты принес счастье нашему селению! Найти такого ритлю – великая удача!
Пыльмау, не дожидаясь мужа, уже запрягала собак и грузила на нарты большой кожаный мешок-рюкзак.
Упряжки бежали одна за другой. Пыльмау сидела спиной к спине с мужем и почтительно молчала. Караван собачьих упряжек, спешащих к киту, протянулся вдоль берега моря. Да, Джону неслыханно повезло! Прав был Орво, воскликнувший, что с его появлением в Энмыне счастье перестало обходить это затерянное на Ледовитом побережье селение. За теми, кто ехал на нартах, шли пешие. Пыльмау видела толпу, тянувшуюся за нартами, и ей казалось, что весь Энмын вышел из яранг и тронулся к проливу. По обычаю, найденное на берегу моря принадлежит тому, кто первый увидел. Выходит, ее муж сегодня – самый богатый человек в Энмыне. Сегодня даже те, у кого сильные руки, не могут потягаться с этим белым человеком, который еще совсем, недавно считался достойным лишь жалости и презрения. Таким поначалу было отношение и самой Пыльмау. Когда Джон поселился в яранге, она смотрела на него как на забавное существо. И как его можно было считать человеком и тем более мужчиной, когда он даже не мог одеться и раздеться? Сон был беспомощнее малого ребенка, и, кроме жалости, она и не испытывала к нему иных чувств. Все пришло позже. Его упорство, воля к жизни и гнев, когда он замечал, что его жалеют и пытаются ему облегчить жизнь, – это было удивительно и похоже на Токо. Таким она узнала Токо, сиротой, который своим упорством добился того, что его стали уважать в Энмыне. Иногда Пыльмау, внутренне трепеща, находила черты покойного у Сона. Порой это сходство оказывалось таким сильным, что Пыльмау беспричинно окликала Джона, чтобы услышать его голос и убедиться в том, что это не Токо. Вот и сейчас она ощущает спину Сона, а, оглянувшись, видит камлейку, которую носил Токо…
– Сон!
– Что, Мау? – откликается Джон.
– Нет, ничего, – говорит Пыльмау.
– Скоро приедем, – говорит Джон. – Вон уже кита видно.
Пыльмау живо обернулась. Даже издали можно было заметить копошащихся возле кита людей. Словно мухи облепили кусок мяса.
Прибывшие ранее мужчины уже кромсали китовую тушу, вырезая квадратные куски кожи вместе с беловато-желтым жиром. Измазанные лица лоснились, челюсти не переставая работали.
– Итгилыын! [28] – Пыльмау жадно кинулась к куску китовой кожи с жиром, отрезала изрядную порцию и протянула Джону. Кожа напоминала подошву поношенной резиновой калоши, и Джон вежливо отказался:
– Потом…
Орво сразу же взялся руководить. Он велел всем, вместе с собаками, отойти подальше.
– Из желудка может так выстрелить, что замарает с ног до головы, – объяснил он Джону.
Кит лежал на спине. Его брюхо круто возвышалось. Армоль вскарабкался на самый верх и сделал глубокий надрез. Затем спустился и связал вместе два копья-ножа. Примерившись, он издали ударил по брюху. С громким шипением из кита ударил зловонный фонтан. Брюхо опало. Приступили к разделке.
Работа продолжалась до глубокой ночи. Джон проголодался. Среди этого необыкновенного изобилия он был единственным человеком, испытывавшим голод. Все не переставали жевать. Собаки давно спали в сытой истоме, повизгивая и причмокивая во сне. Притомились и детишки. Их уложили у огромного костра. Измученный голодом, Джон наконец решился взять кусок китовой кожи с жиром. Кожа почти не имела вкуса, точнее говоря, был еле уловимый привкус. Жир был как жир, но по мере того как Джон жевал его, он становился все слаще. Незаметно для себя Джон съел один, другой кусок, и вскоре его лицо также покрылось слоем сала и сажи от чадного костра, в котором вперемешку с кусками жира горели огромные китовые ребра.
