Поднявшись на один из многочисленных ледяных бугров, мы увидели впереди две палатки, груду ящиков на снегу, нарты и три фигурки рядом, одна из которых была заметно выше остальных. Это были отнюдь не инопланетяне, а поджидавшие нас «три мушкетера» из кинокомпании «Филм Ди Си» во главе с неунывающим Лораном, который наверняка уже нацелил на нас всевидящий глаз своей камеры. Всего восемнадцать дней прошло с тех пор, как мы расстались, а столько произошло событий — увы, не снятых на кинопленку, но надолго оставшихся в нашей памяти: падения в трещины, поломка и починка нарт, поиски склада с продовольствием, трудные подъемы и стремительные спуски перевалов. Поэтому мне понятны были нетерпение и энтузиазм Лорана, ожидавшего встречи. Я видел, как, въехав в лагерь, первыми «растворились» в нем Жан-Луи и Уилл вместе с упряжкой, слышал разносящиеся далеко окрест и знакомые еще по Гренландии звуки гортанного голоса Кейзо, призывающего к порядку разбушевавшихся в предвкушении лагеря Монти и Хоби. Мне было видно, как, не успевая за разогнавшимися собаками, падал и, не выпуская стойки нарт из рук, полулежа скользил по снегу профессор, волоча за собой непослушные ноги с нелепо задранными, торчащими в разные стороны лыжами. Все это, конечно же, не ускользнуло и от камеры Лорана, и от чуткого микрофона Бернара. Держась за привязанную к нартам веревку, я въехал в лагерь последним, на большой скорости лихим зигзагом пересекая собственный след. Мои маленькие неказистые нарты сразу же привлекли внимание режиссера. Для нарт этот первый съемочный день будет, наверное, и последним. Я уже заметил привезенные ребятами новые нарты, на которых мы с Уиллом и должны были продолжать путешествие.
Прилет самолета и киногруппы — всякий раз большой праздник для нас. И сегодня среди привезенного самолетом имелись деликатесы на любой вкус — от коньяка и шоколада до писем и свежих журналов. Я получил полный конверт телеграмм, присланный ребятами с Беллинсгаузена, и, спрятав их в нагрудный карман штормовки «на десерт», начал сортировать то, что привез «Твин оттер».
Уилл в это время любовно обвязывал новые нарты старыми веревками для крепления грузов. С видимым сожалением завершив эту операцию, он подошел ко мне и сказал, что хочет сохранить свои маленькие нарты для транспортировки спальных мешков и попросил меня перекинуть часть веревок с моих нарт на его. Пока я возился с многочисленными веревками, стемнело, и, почувствовав, как замерзли пальцы на руках и ногах, я с большим удовольствием забрался в палатку, где застал весьма приятную картину. На примусе, издавая оглушающий аромат, булькало очередное фирменное блюдо Уилла. На столе стояли две новые свечи, а рядом с ними красовалась темная бутылка замысловатой формы, на наклейке которой значительно, как на дверях кабинета, было вытиснено слово «Директор» — так назывался французский коньяк, присланный Уиллу на день рождения. Поздоровавшись с Директором, я быстренько переоделся, и мы с Уиллом приступили к ужину, который в компании нашего нового знакомого, оказавшегося на редкость общительным, проходил очень дружно и весело. Жаль только, что Директор не досидел до конца — вышел куда-то по своим делам и не вернулся. На десерт были телеграммы из дома. Какая живительная сила содержалась в их коротких строчках! Длинный, полный приключений день подходил к концу. Мы находились в точке с координатами: 68,5° ю. ш., 65,3° з. д.
25 августа, пятница, тридцатый день.После приятного общения с Директором накануне вечером подъем с утра был, я бы сказал, вяловат. Я выполз из палатки в 6 часов. Темно, звезд не было видно снежок. Видимость была неважной — я не мог разглядеть находящихся поблизости гор. Попытался наскрести немного снега для душа, но не тут-то было. Пришлось ограничиться обтиранием каким-то снежным «обмылком». Пошел к нартам и запустил озонометр, прогнал три цикла — результата нет, температура минус 20! Я давно обратил внимание на то, что озонометр, предназначенный для работы в условиях низких температур, не выполняет своего предназначения при температурах ниже минус 15, демонстрируя, таким образом, весьма своеобразное понимание термина «низкие температуры» в условиях Антарктиды. Пока я возился со своими приборами, из палатки метрах в тридцати от меня вылез Этьенн в спальном костюме с явными намерениями провести утреннее протокольное заседание. Я прокричал ему на всякий случай, что погода благоприятствует его благородному намерению, хотя неторопливость его движений свидетельствовала о том, что он и сам это чувствует. Решили выходить, несмотря на плохую видимость. Сборы лагеря затянулись до 12 часов, и за это время удалось немного подмерзнуть. Я взялся за управление упряжкой киношников, заменив на этом посту Дахо, которому едва хватало времени, чтобы укрощать собственные лыжи. Джеф дал мне для упряжки трех своих собак (Чубаки, Джей-Би и Геральда), двух (Тима и Томми) я сохранил от своей прежней упряжки и еще двух (Родена и Одэна) дал мне Кейзо. Я сгруппировал упряжку так: впереди Тим и Томми, далее Джей-Би и Геральд, коренными были Чубаки, Роден и Одэн. Джей-Би (именуемая мной иногда к великому восторгу Джефа Кей-Джи-Би) — легкая, средних размеров колорадская лайка с разноцветными глазами и нервным неустойчивым характером: настроение этого пса менялось с такой же скоростью, как и погода. В зависимости от этого настроения он и работал — иногда (к счастью, большую часть времени) тянул очень усердно, а иногда просто бежал рядом, едва выбирая слабину веревки. Геральд — довольно крупный пес светло-коричневой однотонной масти, с похожей на волчью мордой и невыразительными, глубоко посаженными глазами. Туповат, работает почти всегда без удовольствия, используя малейшую возможность, чтобы повалиться в снег и отдохнуть, и чрезвычайно тяжел на подъем. Чубаки! Названный по имени какого-то монстра, из многосерийных мультфильмов о космических войнах, этот чрезвычайно симпатичный пес завоевал мое особое расположение и любовь еще на ранчо Стигера во время тренировочных сборов своей фантастической работоспособностью и редким среди собак его профессии бескорыстием. На эту собаку я мог полностью положиться в любых обстоятельствах. Вот и сейчас в этой импровизированной упряжке он выполнял основную работу, несмотря на то, что мысленно он был там, впереди, в упряжке Джефа, где бежали его товарищи, рядом с Чубаки я поставил Родена, его брата — крупного, черного со светлыми подпалами пса со слегка обвислыми ушами, придававшими его свирепой физиономии слегка провинциальное выражение. Роден был как две капли воды похож на своего другого брата Годзиллу, погибшего на Кубе, и отличался от него только тем, что оба глаза у него были одинаковые, темно-карие. Роден работал всегда в упряжке Кейзо, но сейчас в связи с гибелью Годзиллы занял его место в упряжке Джефа. Поэтому его большое доброе, как он сам, сердце буквально разрывалось на две части, когда он смотрел вперед. С Чубаки его связывала нежная дружба, довольно частые взаимоизъявления которой отвлекали их от работы и путали постромки. Рядом с Роденом бежал Одэн — огромный, очень мощный пес темной масти, с характерными светлыми бровями. Одэн в числе нескольких других собак был привезен на ранчо Стигера из Антарктиды с новозеландской станции Скотта. Он прошел вместе с нами Гренландию и с тех пор еще более возмужал и окреп. При взгляде на него трудно было бы вообразить, что за столь угрожающей внешностью скрывается очень добрая и чуткая душа. Он чрезвычайно охотно откликался на любое проявление внимания к своей особе и очень болезненно реагировал, если это внимание проявлялось к какой-либо другой находящейся рядом с ним собаке. Одэн работал так же добросовестно, как Чубаки, но его чаще преследовали разного рода травмы. Помню, как в Гренландии у него что-то случилось с горлом и он жалобно плакал по утрам тонким, буквально щенячьим голосом, когда Кейзо надевал на него постромки. Такова была команда, с которой я пустился в плавание по ледниковому заливу Мобил Ойл 25 августа 1989 года. Со мной в паре шел помощник Лорана Дамиан — молодой, очень смешливый француз, считавшийся в киногруппе самым сильным знатоком русского языка (когда-то он изучал его в средней школе). Действительно, несколько русских слов и выражений, которые он запомнил за весь курс обучения, как-то: «Хорошо!», «Привет!», «Как дела?», он выговаривал очень чисто. Остальные же, если и вспоминал, то с трудом и безжалостно их коверкал, так что приходилось непрерывно его поправлять. Так, не спеша, мы и скользили по обе стороны нарт, изредка переговариваясь по-русски. Наши нарты шли следом за Джефовыми. Видимость так и не улучшилась. Лоран, оставив свою камеру Дамиану, вышел вперед на разведку трещин. В связке с ним шел Бернар. Бернар — президент альпинистского клуба в Шамони (альпинистская и горнолыжная Мекка Западной Европы, расположенная у подножия Монблана) — был самым опытным альпинистом среди нас. Мощным телосложением и двухметровым ростом он напоминал Портоса, а лицом, украшенным тонкими усами и изящной острой бородкой, — Арамиса, но в характере его неразрывно сплелись благородство и прямота Атоса, добродушие и спокойствие Портоса и отвага д'Артаньяна. Вот такой прекрасный и надежный человек вел наши упряжки по изобилующему трещинами леднику, и мы всецело ему доверяли. Трещины попадались часто. Лоран пробовал прочность моста палкой и, как правило, разрушал небольшой его пролет, чтобы показать нам, идущим позади, расположение и направление трещины. Мы старались держаться след в след и обходить опасные участки. Понятно, что в таких условиях мы продвигались довольно медленно. Поэтому я очень удивился, когда, оглянувшись, увидел, что упряжка Уилла отстала метров на триста и, кажется, стоит рядом с шедшей последней упряжкой Кейзо и Жана-Луи. Оставив Дамиана караулить собак, я поехал назад. Когда я приблизился к стоящим упряжкам, то первым делом стал считать собак Уилла и сразу понял, что не хватает Баффи. Нарты стояли над трещиной, мост обвалился прямо под ними, обнажив провал длиною метра три и шириной около метра. Уилл, раскинув в стороны лыжи, лежал на животе рядом с нартами, свесив голову и обе руки в трещину. Жан-Луи возился с веревками по другую сторону. Я лег рядом с Уиллом и заглянул вниз.
