и раздражения.
– Успокойтесь, пан, – сказала она, – подождите.
– Я вполне спокоен, – воскликнул Теодор, – а, правда, не могу остаться дольше ни минуты. Выгони меня, пани, скорей, слишком мучаюсь.
Милосердным взором она поглядела на него в молчании и несмело подала ему руку. Теодор отступил.
– А! Нет! Нет, пани! Ни касайтесь рукой, чтобы я даже устами не смел теперь прислониться к вашей руке. Вас бы оскорбило прикосновение к бедному бродяге. Вы должны остаться тут чистой звездой, спокойной, на небесах, до которой только взор достигает… Будь, пани, счастлива!
Голос его задрожал.
– Не думайте так плохо обо мне, умоляю, я это сострадание ко мне сумел оценить, но злоупотреблять им не смею и не хочу; пусть судьба вас наградит – это была золотая, великая, ангельская, последняя милостыня!
Он нагнулся и выбежал. Тола сделала несколько шагов за ним, но удержать его было невозможно. Не попрощавшись даже с хозяйкой, совсем не обращая внимания на профессора, который его звал, ища шляпу, Теодор выбежал, стремительно преодолел лестницу и погнал улицей так, что Куделка, выйдя через мгновение потом, уже его даже глазами искал напрасно.
После его ухода Тола опустилась на канапе, при котором стояла; волнение не позволило ей ни сразу обратиться к подбегающей Терезе и доктровой, ни слышать, что говорили ей. Глаза её были полны слёз, а грудь полна подавленного рыдания…
– Что же с этим человеком стало! – воскликнула она спустя минуту, ломая руки. – Те, что в избранном существе, счастливом, преследованием и несправедливостью смели вызвать такое отчаяние, так раздавить и сломать его, сурово ответят перед справедливым судьёй…
– Дорогая моя! Успокойся же, – прервала хозяйка, – поистине, если бы я могла предвидеть эту оказию… которую я издалека только угадывала, никогда, никогда не взялась бы устраивать вам встречу…
Тола поднялась с канапе и сжала руки докторовой.
– Прости меня, – сказала она, – это было совсем неизбежно – ничего плохого не произошло…
Она прошлась по покою.
– Знаешь, Терени, я уж не поеду на Рейн, не могу, несколько, может быть, дней тут, а потом – в деревню! Дома мне будет лучше, не хочу глаз людских… Это зрелище бедного Теодора взбудоражило меня – всегда его, как привидение, буду иметь перед глазами… от этого нужно остыть в одиночестве…
Она обняла хозяйку и ушла, молчащая.
* * *
Пан майор Заклика очень спешил домой, постоянно кричал, что его рожь загубят и пшеницу вытопчут. На третий день была продана мебель… оставались книжки. Ксендз Стружка в них не нуждался, по одной их продавать с аукциона не было времени и майор считал, что это не окупится. Каноник только обратил его внимание, что, может, следовало велеть оценить и убедиться, стоящие ли они. Майор на это согласился. Попросили профессора Куделку, который в этих вещах считался профи. Старичок никогда не отказывался от занесения в каталог и оценки, это давало ему возможность добавить иногда в библиотеку чего-то нехватающего и ориентироваться в существующих книгах.
Пришёл, поэтому, в канонию. Отворили шкаф, из которого затхлый запах давно закрытых фолиантов разошёлся по комнате. Куделка шутливо взялся за работу. Собрание покойного Еремея, видно, в разных обстоятельствах и случайно составленное, было чрезвычайно неодинаковой ценности. Рядом с отвратительными изданиями на бибуле с конца XVIII века находились почтенные раритеты. При двадцать седьмом издании Алвара и школьных книжках, не имеющих никакой цены, попадались требники и польские Библии, прекрасно сохранившиеся. Пять или шесть часов стоила одна полка, прежде чем книги вытащили и разложили на две кучки.
Майор, который стоял, попыхивая из трубочки, страшно скучал, рад был это уже закончить как можно скорей.
– Пан профессор благодетель, – отозвался он, – даёшь себе неизмерную работу… это не стоит. Вот так, скажи, скопом, сколько за это требовать?
– Так никоим образом невозможно оценить, – отпарировал Куделка, – есть вещи совсем хорошие, но и мусора полно…
– Ну, более или менее… – настаивал майор.
– Невозможно без ущерба для вас оценить.
– Ну пусть бы с ущербом – что же этот хлам стоит… к евреям.
– По правде говоря, я не смел бы оценивать.
– Ну, десять червонных злотых? Гм? – спросил майор.
Куделка, у которого начало биться сердце библиомана, обернулся и слабым голосом сказал:
– А то уж я, хоть не имею денег, дам вам пятнадцать.
– Дашь? Дашь пятнадцать? – подхватил майор. – Дорогой человече! Дашь мне пятнадцать?
– А ну – дам…
– Тогда бери! Бери! Упаковывай, забирай, а то евреи шкаф купили и нужно его также отдать… слово…
– Слово! – воскликнул Куделка дрожащим от радости голосом.
– Тебе уже нечего регистрировать, смотреть, утомлять себя и меня… наугад… от желоба до желоба… кому там Господь Бог даст счастье, – сказал майор и начал звать Павла, опасаясь, как бы покупатель от него не ушёл.
– Павел, корзину! Отнеси эти книжки профессору – последняя обуза с моей головы упала, а завтра утром – домой…
Он потом обнял Куделку.
– Мой благодетель, ты сделал мне великую милость, пусть тебе Бог за это заплатит… Завтра с утра помчусь…
– В котором часу? Чтобы я принёс деньги, потому что при себе их не имею, – сказал профессор.
В действительности он совсем не имел их в доме, но в этот день хотел ещё бежать одолжить.
– Раньше полудня не выеду, – отозвался майор.
– Стало быть, договорились, в одиннадцать заплачу.
Внесли корзины. Профессор сам хотел быть при упаковывании, потому что теперь, когда весь шкаф уже принадлежал ему, а он и половины его не просмотрел, боялся, как бы у него что-нибудь не украли. Таким образом, он считал даже самые плохие безделушки, которые также могли иметь некоторую ценность, как напечатанные в тех местах, где не много что вышло.
Назавтра, когда рассыпанные книги лежали посреди библиотеки, Куделка побежал за деньгами. Страх потерять приобретения вынудил его занять их у докторовой. Поэтому, когда она позже требовала, чтобы пришёл на обед с Мурминским, отказать ей не смел и не мог.
С неизмерной жадностью бросился Куделка просматривать эту кучу и отделять плевелы – к несчастью, постоянно ему что-то прерывало работу, и когда они шли на этот обед, только одна третья часть книжек прелата была расформирована. Одна Радзивилловская Библия, которая на хорошей полке нашлась, оплатила вдвое приобретение… Куделка был счастлив…
В таком блаженном расположении нашла его с утра докторова; но, когда после побега из её дома Теодора, Куделка за ним погнался, страх за спасённого отравил ему всё счастье. Забыл уже обо всех на свете раритетах… просто погнал домой.
На пороге стояла служанка.
– Воротился тот пан? – спросил он.
– Какой пан?
– С третьего этажа.
– Не видела его.
– Давно тут стоишь?
– Может, час, может, больше…
Стало быть, не было в доме Мурминского.
Для подтверждения этой вести пошёл профессор на третий этаж и там не нашёл никого. Гоняться за ним по городу не много бы пригодилось. Куделка полагал, что лучше сделает, подождав его около дома, поэтому начал нетерпеливо прохаживаться… Но упал
