Сенин выпил, и на лице его появилось вопросительное выражение — он прислушивался к своим ощущениям. Вошла Вера, неся поднос, на котором были маленький заварной чайник, грушевидные стаканчики, печенье, конфеты и блюдечко с нарезанным лимоном. Сенин тут же подцепил ломтик и отправил его в рот. Разлив чай, Вера удалилась. Сенин провожал ее любопытным взглядом, поворачиваясь вслед, пока она не удалилась.
— Ты поаккуратнее смотри, — заметил Караев, — а то Рузвельт тоже так вывернулся вслед секретарше, упал и сломал позвоночник. Так что береги спину, Сеня.
— У тебя какие с ней отношения? — спросил Сенин.
— Деловые, а что?
— Я бы ее скушал, — плотоядно сказал Сенин, — да только времени нет и возможности: у меня ведь жена, дети и еще одна женщина…
— В Ростове-на-Дону?
— Здесь, в Москве. Расходов это потребует, а я сейчас крайне ограничен в средствах, — с сожалением объяснял Сенин.
— Бодливой корове Бог рога не дал, — сказал Караев.
— Вроде того. А она замужем?
— Не замужем. Тебе налить? — предложил Караев.
— Конечно, налить, Бог любит троицу, а я только одну выпил. Может, я выкрою денек-другой. Хаты, правда, нет, пустишь к себе?
— Нет.
Караев наполнил рюмку. Раздался зуммер телефона, Караев нажал клавишу. Голос Веры произнес:
— Патрон, звонит вчерашняя журналистка, соединить?
— Да.
— Как она тебя называет, — отметил Сенин, — патрон?
— Когда она была замужем, долго работала за границей, в Новой Гвинее.
Караев взял трубку и услышал низкий голос Севинч:
— Господин Караев, здравствуйте, я прошу прощения, мне так неловко, но диктофон зажевал пленку, и я не могу расшифровать интервью. Вы не согласились бы повторить его? Мне ужасно стыдно.
— Я рад вас слышать, — сказал Караев, — пожалуйста, я повторю, правда, не уверен, что получится слово в слово. Я буду свободен вечером. Да, я совсем забыл — по вечерам вы заняты. Хорошо, приезжайте сейчас.
Караев положил трубку. Сенин, внимательно слушавший разговор, глумливо произнес:
— Ето хто ето? Журналистка? Ай, как интересно, — он выпил, съел лимонную дольку и завистливо продолжил: — Слушай, да ты нарасхват у женского пола. Как же хорошо быть неженатым, Господи боже!
Он налил себе еще одну рюмку. Было заметно, что он захмелел:
— Двадцать семь лет семейной жизни — и что хорошего? Вот, к примеру, ты один живешь, вынужден себе сам готовить. Вроде как неудобство — приходишь домой усталый, жрать хочется, а тут еще готовить надо. Но с другой стороны, ты себе что хочешь, то и готовишь, правильно? А я прихожу вечером домой, говорю жене: хочу, мол, жареной картошки — я люблю с солеными огурцами — а она передо мной тарелку с макаронами — хрясь, и говорит: «Еще чего, буду я для тебя отдельно готовить! В ресторане, что ли? Ешь, а не нравится — иди телевизор смотреть» — нет, ты представляешь?
Вновь раздался зуммер телефона. Караев нажал на клавишу и услышал взволнованный голос Веры:
— Патрон, на рынке омоновцы.
Караев стремительно поднялся и со словами: «Извини, друг» — вышел. Сенин так же стремительно поднялся, выпил, но остался на месте. «Ничего, — крикнул он вслед, — я подожду».
Идентификация
Омоновцы рассредоточились по всему рынку. Рослые, вооруженные автоматами, в черных трикотажных масках на лицах, бойцы сгоняли всех торговцев в одно место и выстраивали у стены. Караев обратил внимание на то, что среди задержанных были и покупатели, у которых не оказалось при себе документов. Те же, кто не вызвал у омоновцев подозрения, наблюдали за происходящим — кто с любопытством, кто с жалостью, а кто со злорадством. Омоновцы, маясь от избытка власти, с задержанными особо не церемонились: ставили их лицом к стене, ноги на ширину плеч, руки на стенку. Все это выглядело настолько нелепо — средь бела дня, в мирное время, в столице страны — что казалось, идут съемки фильма по роману-антиутопии Оруэлла. Под ногами катались фрукты с лотка, который то ли нечаянно, то ли нарочно опрокинул на землю один из бойцов. Караев поднял с земли яблоко и, держа его в руках, громко спросил:
— Кто здесь старший?
К нему подошел один из омоновцев в звании лейтенанта.
— Я директор рынка, — представился Караев, — что здесь происходит?
— Проверка документов, — заявил офицер, — плановая.
— Вы что, их расстреливать сейчас будете? — спросил Караев.
— Расстреливать? — удивился офицер. — Нет.
— Зачем же вы их к стенке поставили в таких позах, и к чему этот маскарад?
— Предъявите документы, — потребовал офицер.
— А может быть, вы сначала маску снимете? Как-то неловко разговаривать, не видя лица собеседника.
— Документы, — грозно повторил лейтенант.
Караев усмехнулся:
— Уважаемый, вас что, в милицейской школе учат только этой команде? — Он полез в карман за паспортом, затем в другой, и с досадой вспомнил, что как раз сегодня оставил его дома. Достал бумажник, извлек из него визитку и протянул офицеру.
Омоновец изучил визитку и спросил:
— Паспорт у вас есть?
— Паспорт лежит у меня дома, разве я обязан носить его с собой? Я его забыл.
Лейтенант покрутил в руке кусочек картона.
— Здесь нет штампа о регистрации. Придется вас задержать до выяснения обстоятельств.
— Задержать меня? — возмутился Караев. — На каком основании?
— На основании закона. При подозрении в совершении преступления я имею право задержать вас.
— А почему вы не задерживаете этих людей? — Караев указал на зевак, с любопытством наблюдающих за этой сценой. — Вы их не подозреваете в совершении преступления? Или моя внешность — достаточный повод для этого?
— Ладно, хорош болтать, умник, — рявкнул офицер и скомандовал: — Взять его! Туда же, к стенке!
Два дюжих омоновца схватили Караева за локти и повели к стене. Сопротивляясь, он выкрикнул с долго сдерживаемой яростью:
— Ты маску-то сними, блядь! Что ты, как трус, лицо прячешь?
После этих слов двое омоновцев скрутили его и поволокли в автобус.
Век воли не видать
Ночь Караев провел в «обезьяннике», в компании бомжей. Бессонная ночь спровоцировала приступ мигрени, и мозг его раскалывался от боли. Дежурным был офицер по фамилии Дзгоев — так он представлялся, отвечая на звонки. По всей вероятности, он был осетин. Дзгоев разрешил Караеву позвонить адвокату. Но мерзавец адвокат оказался на даче и приехать не мог, так как был выпивши. «Ты уволен», — сказал ему Караев и ПОЛОЖИЛ трубку. Капитан с сочувствием смотрел на него.
— Может, отпустишь? — спросил Караев. — Другом стану.
Капитан покачал головой:
— Если бы из нас двоих кто-то был русский, это еще сошло бы с рук, а так — нет, — тихо сказал он.
— Понимаю, — согласился Караев и вернулся за решетку.
Но утром его неожиданно отпустили. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул холодный осенний воздух — на улице моросил дождь. Неуверенно ступая, прошел через двор мимо перекуривающих возле патрульных машин милиционеров. У ворот отделения милиции стояла женщина под зонтом.
— Пустите под зонтик, — попросился Караев и в следующий миг узнал Севинч.
— Конечно, — ответила она, — подходите.
— Вот так встреча! — изумился Караев. — Как вы здесь оказались?
Женщина пожала плечами.
— Я виноват перед вами, — заговорил Караев, — обманул. Правда, это был форс-мажор, но все равно простите меня, — засмеялся, — мне это напоминает сцену из американского фильма: герой выходит из тюряги, а на улице его ждет женщина, которую он и не надеялся увидеть. Меня это всегда умиляло. Однако я готов искупить свою вину и дать вам интервью прямо здесь.
Знаете, каким был основной принцип древнегреческой философии? Здесь и сейчас! У меня даже есть оригинальное название для него: «Репортаж с петлей на шее». Как вам? Нравится?
— Это уже было, — сказала Севинч.
— Как — было? Я только сейчас его придумал! Надо же, на ходу подметки рвут, что ты будешь делать? Недавно я рассказывал историю одной знакомой, придумал такое хорошее название, «Любовь и голуби», а мне говорят, — уже было. Прямо как вы сейчас. Обидно, да!
— Ну и вид у вас, — заметила Севинч, — а вам не холодно?
Караев дотронулся до своего лица, затем сделал несколько движений, отряхивая брюки. Вчера он выскочил из офиса без пальто.
— Да, — согласился Караев, — душераздирающее зрелище. Если бы вы еще знали, как у меня болит голова!
— Знаю, у меня самой болит голова, мне легко в это поверить.
— И все-таки, как вы здесь оказались? — повторил Караев.
— Мы так и будем здесь стоять? — спросила Севинч. — На нас смотрят.
Караев оглянулся: милиционеры с любопытством, негромко переговариваясь, разглядывали их.
