— Тогда почему человека вышвырнули из профессии?
— Руководство Первой Градской повело себя постыдно. Угодливо и панически. После того как жена больного написала глупейшее заявление в прокуратуру, подключился вельможный тесть. Объективного рассмотрения клинической ситуации не было, приняли во внимание только экспертное мнение.
— И чье же?
— Собственно, это было не экспертное заключение, а форменный донос. Один из докторов фактически оболгал своего заведующего. В докладной на имя главврача он утверждал, что надобности в нефрэктомии не было. Подлое и безграмотное утверждение. Кстати, после того как заведующего уволили по статье, этот доктор был назначен на его место. От последнего обстоятельства смердит за версту.
— Этакое больничное византийство…
— Мерзость это, а не византийство. Опытнейший доктор, хирург высшей категории, достойный человек был уволен в угоду вздорной даме и ее начальственному батюшке. А прокуратура Октябрьского района Москвы тоже взяла под козырек: заведено дело, доктору грозит уголовная статья. Человеку ломают судьбу. Гнусность… И это, увы, не частный случай. Это системное нравственное нездоровье, поразившее здравоохранение и всю нашу жизнь…»
Гаривас вставил в магнитолу кассету, заиграла «Yesterday».
* * *
— Козлы, — буркнул Никон. — Мерзавцы. И Миша, и «главный».
— Чего ты яришься-то, елки-палки? — сказал Худой. — Не было этого. Никто тебя не увольнял.
— Ну ладно, — сказал Бравик. — Подытожим.
— Валяй. — Гена обернулся к Никону. — Он к Васе Кутузову вчера ездил.
— Ну? — Никон поднял голову. — Да, это правильно. Через призму, так сказать, психиатрической диагностики…
— Что за Кутузов? — спросил Никона Худой.
— Однокурсник, — сказал Бравик. — Чертовски грамотный психиатр.
— Психиатрия, конечно, дисциплина мутная, эмпирическая, — сказал Никон. — Но Вася был хорош. Если б он так не квасил, то давно бы докторскую защитил.
— Он в завязке, — сказал Гена. — Уже три года.
— И слава богу, — сказал Никон. — Ну и что он про все это думает?
— Он считает, что после случая на Караташе у Вовки развилось посттравматическое диссоциативное расстройство, — сказал Бравик. — Отсюда — спиртное с транквилизаторами, антероградная амнезия и немотивированная агрессия. Вася считает, что файлы в Вовкином компе есть следствие синдрома перенесения негативного исхода.
— Подзабыл я эту хиромантию, — сказал Никон. — Какого, говоришь, синдрома?
— Синдром перенесения негативного исхода. У людей сложной психологической организации диссоциативное посттравматическое расстройство иногда приобретает причудливую форму. Перенесенный стресс изливается в патологическое творчество. Такие люди изобретают самые трагические варианты судеб своих близких.
— М-м-да… — Гена потер подбородок. — Тривиальное объяснение. Скучное.
— А тебе надо мистики, да? — сказал Бравик. — Литературщины всякой?
— Да черт его знает, чего мне надо… — Гена посмотрел на свои ладони в расчесах. — У меня, блин, экзема уже который день.
Тут зазвонил его телефон.
— Слушаю, — сказал Гена.
— Гена, здравствуй, — сказал Соловьев. — Я тут вспомнил кое-что. Ты спрашивал, не выполнял ли кто-нибудь из наших для Володи работу по редактированию джипеговских файлов.
— Минуту, — сказал Гена и включил спикерфон.
— У нас есть такой Слава Бордунов. Изумительно работает с «тридэмаксом». Я вспомнил: пару раз они с Володей мастерили какие-то картинки. Сидели долго, Володя в половине двенадцатого заказал пиццу — Рита чек увидела, сказала: сплошной холестерин, шеф себя не жалеет…
— Спасибо, Владик, — сказал Гена устало. — Большое тебе спасибо.
Он положил телефон в карман.
— Вот и всё, — сказал Худой. — Как будто пазл сложили. — Он выключил лэптоп. — Петя, племянник, любит пазлы складывать, я их штук двести за последний год с ним сложил.
Бравик встал у стеллажа и взял с полки номер «Rolling Stone». На обложке стояли в ряд битлы, Эпстайн, еще кто-то. Номер был за апрель семьдесят четвертого, потрепанный, в тысяче рук побывавший.
— Лободе будем звонить? — спросил Никон.
— Звонить? — Бравик поднял глаза от обложки. — А, Лободе… — Он положил журнал на полку. — Да, надо позвонить. Всякое дело надо доводить до конца.
— «И скорее повинуясь привычке доводить всякое дело до конца, нежели подозревая Штирлица, Мюллер вызвал Шольца и велел снять со стакана отпечатки пальцев», — сказал Гена.
Бравик набрал номер и сказал:
— Сань, здравствуй. Это Браверманн тебя беспокоит. Я тебе сейчас задам один вопрос. Ты не удивляйся, просто ответь. Скажи, пожалуйста: перенес ли ты два года назад черепно-мозговую травму?
— Перенес, Б-б-бравик, перенес, — ответил Лобода. — Еще как п-п-перенес. Ты залез в Вовин к-к-комп, да?
— Погоди… — У Бравика сел голос. — То есть…
Гена резко обернулся на тон Бравика, Худой поднял голову, а Никон нахмурился.
— Ты помнишь, что получил травму? — глупо спросил Бравик. — Ты это действительно помнишь?
— П-п-помню, помню. Все ждал, к-к-когда ты позвонишь. Давай завтра п-п-повидаемся. И Никона с Генкой п-п-позови.
— Они рядом. И Худой тоже.
— Я так и д-д-думал.
— Ты можешь завтра приехать на Усачевку? — Бравик посмотрел на Гену и прошептал: — Когда?
— Вечером, — быстро сказал Гена. — Пусть приезжает в шесть.
— Как штык чтоб был, — тяжело сказал Никон, — минута в минуту.
— Часам к шести, — сказал Бравик.
— Д-д-договорились, — сказал Лобода. — Д-д-до завтра.
И отключился.
— Он все помнит, — ошеломленно сказал Бравик. — Он знает про файлы. Он ждал моего звонка.
День девятый
— Ты уезжаешь? — спросила Марина.
Она гладила на кухне футболки Васена, потом зашла в комнату и увидела, что Гена надевает свитер.
— Да, — сказал Гена. — Надо повидаться с мужиками.
— Что вы каждый день разглядываете? Вовкины статьи?
— Нет, не статьи. — Гена положил в карман сигареты. — Мы нашли в Вовкином компе несколько странных фоток.
— Что значит «странных»?
— Я позже все тебе расскажу. — Гена, стараясь не встречаться с Мариной глазами, вышел в прихожую. — Потом. Когда мы во всем разберемся.
— Ген, ты почему вчера пил водку? — тихо спросила Марина.
— А вот захотелось… — Гена снял с вешалки плащ. — Захотелось мне, значит, водочки выпить.
— Погоди. — Марина взяла Гену за руку и повела его в комнату. — А ну сядь.
Он покорно опустился в кресло.
— Ты почему на меня так смотрел вчера?
— Никак я на тебя не смотрел, все нормально.
— Ты кричал ночью.
— Нервотрепка, Вовку похоронили… Руки, блин, чешутся, экзема опять началась.
— Я купила полькортолон. Сейчас же намажь руки.
Гена спросил, глядя в сторону:
— Ты знала Вовку до того, как мы поженились?
У Марины застыло лицо, она отвела со лба рыжеватую прядь и ответила:
— Знала.
— Насколько близко?
— Достаточно близко.
Гена стал грызть ноготь.
— Вот что, — мягко сказала Марина, — если тебе угодно будить призраки прошлого — ради бога. Но с тем же успехом мы можем поговорить о Саше Смирнове из четвертого отряда.
— Не понял.
— Он был барабанщиком, а я была беззаветно влюблена в него весь второй сезон пионерского лагеря «Лесная сказка», в июле восемьдесят шестого. Мне было одиннадцать лет. Сразу признаюсь: мы целовались за душевой.
— Барабанщик… — Гена помял виски. — Да, глупейший, конечно, разговор.
— Это точно.
— Почему ты мне не сказала про Вовку?
— Когда не сказала? Десять лет назад?
— Да когда угодно.
— В этом не было надобности. Ни тогда, ни после. Ген, в жизни есть явления, которые не нужно вспоминать. Это могут быть самые светлые явления. Но если ты точно знаешь, что они из прошлой жизни, то их надо раз и навсегда пролистнуть. Если же к этим явлениям возвращаться, если ворошить их, как муравейник, точить над ними слезу — то можно запросто испакостить жизнь нынешнюю.
— Это все философия. Твой юный барабанщик — это одно, а любовь с моим другом — совсем другое.
— А кто знал, что он твой друг? Мы познакомились в девяносто седьмом, на кафедре у Звадковского, я там писала диплом. А Вовка часто бывал в институте, приятельствовал со Звадковским, тот тогда вел во «Времени и мире» литературный раздел. Я зашла в кабинет к Звадковскому, он нас представил друг другу. Потом Вова явился в лаборантскую: интеллигентный треп, кофеек, то да се… Был хороший, вкусный роман, je ne regretted rien.
— А дальше?
— Через год роман выдохся. Потом я встретила тебя. Вот и все. Конечно, для меня было сюрпризом то, что вы близкие друзья. Когда ты стал показывать мне фотографии вашей компании и я увидела Вовку в обнимку с тобой на Селигере, мне понадобилось некоторое самообладание. Тысячу раз слышала, что Москва — маленький город, но не думала, что он настолько маленький. Когда ты сделал предложение, то первым делом я в подробностях представила: как Вовка сидит за свадебным столом, как он бывает у нас дома. И весь сопутствующий нерв, и неловкость, и случайные взгляды. Поэтому я пригласила Вовку на совет в Филях.
