части, которая касается казино. Показываю отчёты Шишкаря и объясняю, где там что неправильно. Говорю, что занимаюсь новой системой, которая позволит нам улучшить контроль.
— Сможет твой экономист высчитать, сколько эта сука у нас накрысила?
— Очень примерно.
— Ну, пусть примерно, всё равно на три, минимум, помножим, чё?
— Я думаю, он сейчас затихарится где-нибудь, чтоб его за бубенцы не схватили.
— Не затихарится, найдём. Молодец ты, башковитый пацан. Надо будет везде это дело продвинуть.
— Надо. Ты с Фериком говорил? Во-первых, когда по тебе сход будет? Ашотика нет, легитимировать тебя будут или нет?
— Чё-чё? — щурится он. — Это ты чё сейчас ляпнул?
— Утверждать в правах когда тебя будут? И чё с Джемалом? Надо на Ферика нажать, пусть мирится с ним.
— А чё тебе так этот Джемал в душу запал? — хмурится Цвет.
— Хочу на Кубань зайти, я говорил уже. Поверь, жалеть не будешь. Договорись с ним, очень тебя прошу, прямо на ближайшее время. И по сходке решать надо. У нас две точки блатные, чё, мы будем с ними работать или нет?
— Ладно-ладно, чего разошёлся-то? Хоть бы поинтересовался, как дорогой братан у тебя здоровье, как рука твоя?
— Да, как? — интересуюсь я.
— Нормально.
— Ну, и хорошо. Выздоравливай скорее.
Чурбанов приезжает вместе с Галиной. Я сажусь к ним в машину и чувствую волну отчуждённости, похоже поругались. Он сидит на месте переднего пассажира, а она сзади.
— Где перстень? — хмуро спрашивает Галя, глядя на мою руку.
— Ой, Галина, смотри, что с пальцем стало. Почти два дня снять не мог, пришлось в травму обращаться. Срезали перстень. Надо теперь ювелира искать, чтобы отремонтировал и размер чуть увеличил.
— Найдём, — соглашается она. — А как срезали?
— Кусачками кусали. Видишь, полпальца отхватили.
— Бедный, — равнодушно говорит она и отворачивается в окно.
— Юрий Михайлович, — меняю я объект беседы. — Мы поговорить хотели по поводу…
— Поговорим, раз хотели, — недовольно перебивает он. — Не сейчас же.
Ладненько… Я замолкаю и минут пятнадцать никто не произносит и слова. Я смотрю в окно, как проносятся берёзки и машины обычных смертных. Смотрю и вспоминаю «Несчастный случай»:
А я молчу, мне даже как-то приятно.
Хожу молчу, такой вообще безответный.
А что сказать, когда и все так понятно?
Все дело в том, что я… Вы — просто так, а я…
Смотрите, люди, я — Бэтмен…
Наконец, Галя отворачивается от окна и обращается ко мне:
— Холодно было?
— Минус тридцать, — отвечаю я.
Она кивает и снова возвращается к созерцанию пейзажа. Наконец, словно решив какую-то сложную задачу, она вздыхает и говорит:
— Ладно, Егор, рассказывай, как там живёт глухая провинция.
— Неплохо, следует заветам вождя революции, — отвечаю я.
— А что это у тебя в сумке? — спрашивает она.
— Орехи кедровые, из Новосибирска привёз. Там не растут вроде, но из Шории притаскивают. Хорошие, отличные просто. Взял два пакета — один для вас с Юрием Михайловичем, а второй для Леонида Ильича.
— Он не будет, — заявляет Галя. — Давай оба нам с Юрой.
Но нет, я не соглашаюсь.
Мы заходим в дом и нас провожают в столовую.
— Сейчас Лёня подойдёт, — говорит Галина мама.
И действительно, через пару минут в комнату заходит Леонид Ильич. Что такое сегодня, бури что ли магнитные? Ильич тоже выглядит сердито и идёт прямой наводкой ко мне.
— Вот… э-э-э… значит… — говорит он, подходя ко мне. — Ты что ли мнучок мой названый?
Легко так спрашивает, а в глазах смеха нет. Пристально смотрит, дедуля…
11. Внук
Я, деда, кто же ещё. Момент, конечно, довольно тонкий, ведь говоря о своих якобы родственных связях я не предполагал, что кто-то может подобные слова принять за чистую монету. Естественно, и не приняли, а растрезвонили, чтобы мне урон нанести. Репутации, отношениям, ещё чему-нибудь, неважно.
Опять же, я и того не предполагал никак, что эти ничего не значащие, по большому счёту, слова доберутся до самого «дедушки».
— Здравствуйте, Леонид Ильич, — отважно говорю я. — Очень рад вас видеть.
Говорю не только отважно, но открыто и сердечно, поскольку действительно видеть его рад.
— Говорил… такое? — спрашивает он чуть-чуть поднимая брови и наклоняя голову.
Вижу, не хочет во мне разочаровываться и узнавать, что я ради своей выгоды имя его трепал.
— Говорил, — вздыхаю я и чуть виновато улыбаюсь. — Было дело.
— А… зачем? — хмурится он и испытующе смотрит в глаза. — Чего… добиться хотел?
— Да как сказать… Вроде как, последний аргумент. Взбешён был, а силёнок не хватало наподдать, ну и сказал. Знаете как дети говорят, мол я отцу пожалуюсь, и он тебе за меня всыплет по первое число.
— И кто ж… э-э-э… тебя так взбесил? — озадаченно спрашивает он и недоумённо поджимает губы.
— Мигуль, Леонид Ильич. Зашёл, нахрапистый, без уважения к закону, к товарищам и судьбе невинно осуждённого.
У Чурбанова глаза на лоб лезут. Он меня взглядом убить пытается, выжечь мозг, испепелить и развеять на атомы.
— Ты что… — качает головой Брежнев, и уже не допуская возражений, приказывает. — Объясни.
— Я, как свидетель, был у прокурора УзССР по поводу убийства трёх милиционеров. Мы там с помощником Юрия Михайловича и со следователем из Генеральной прокуратуры были.
Чурбанов делает «длань-чело» и уходит в зону прострации на дальние рубежи столовой, за спину тестя. Галина же, наоборот, подходит ближе и слушает с интересом.
— Я в прошлом году, почти девять месяцев назад, летал в командировку в Ташкент. Там была конференция текстильщиков и хлопкоробов, меня от города направляли. А встречал меня в аэропорту знакомый сослуживца моего отца, майор МВД Узбекистана. Он меня встретил, и повёз на своей личной машине в гостиницу.
Ильич внимательно слушает и кивает. Ну, ёлки, реально он на моего деда похож. В детстве я этого и не замечал даже, а вот на тебе. При ближайшем рассмотрении — просто братья. Думаю, на Ильича много кто похож — фронтовики, прошедшие войну, ответственные работники, привыкшие брать на себя ответственность, люди своего поколения, пережившие похожие повороты судьбы…
— Ну-ну… продолжай, — кивает он.
Я и рассказываю. Всё, как было. Кроме того, как меня поймали и отвезли к Нематулле, а потом заставили покупать наркоту. Это, я, естественно, опускаю, говорю, что скрылся в ночи. Но о том, что дал показания сотруднику КГБ сообщаю.
— А почему… не в прокуратуру?
— В милицию побоялся, потому что там этот убийца мог принять меры, а про прокуратуру не подумал, думал КГБ разберётся. А тут, видите, когда дело закрутилось целый генерал хотел из прокуратуры забрать невиновного. Зачем? Вот вопрос. А другой вопрос, кто вам сообщил о том что я
