Махмуд II
При этих условиях Наполеон увидал себя «распорядителем судеб Востока». Он решил создать и вооружить восточные армии и бросить их на Россию. Это решение выразилось в ряде действий, в ряде писем и энергичных воззваний и, более всего, в обещаниях и широких планах. В Константинополь, в Боснию, в Болгарию, в Албанию поскакали инженеры и артиллеристы, но в еще большем количестве эмиссары, которые наобещали воинственным пашам от имени императора ружей, пушек, пороха, всего вообще, что потребовалось бы для войны с Россией. В Виддине у Пазвана-Оглу был устроен центр этой агитации, для чего туда был послан комендант Мериаж. Были даже попытки завязать переговоры с сербами[35]. Французские эмиссары уговаривали пашей Армении идти на Россию через Кавказ. Наполеон хотел перевести далматинскую армию на нижнее течение Дуная, где, по его предположениям, она должна была бы явиться ядром турецкого ополчения. Он рассчитывал, что 35 тысяч французов Мармона, усиленные по меньшей мере 60 тысячами турок, могли бы, заняв позицию в Виддине, не только остановить движение русских, но заставить Александра послать Михельсону значительные подкрепления и ослабить себя в Польше. «Тогда, — писал он Мармону, — вы вошли бы в систему великой армии»… «И шах персидский, усиленный 40 тысячами турок, которых мы бы доставили в Испагань, составил бы авангард этой армии»… «Я все подчинил своему орудию… Рок наложил повязку на глаза твоих врагов… Согласимся с Портой и заключим вечный союз»… писал он шаху. Письмо это должен был везти в Персию ген. Гардан, «человек, который сумеет все понять, организовать и, в случае надобности, сумеет командовать». От султана он требовал немедленной мобилизации флота для нападения на Крым, в особенности на Севастополь. Его надежды на мусульман простирались до плана объявления газавата против России. С этой целью он старался действовать на воображение мусульманской массы; по его приказу переводились на турецкий и арабский язык бюллетени великой армии и распространялись в Константинополе вместе с особым воззванием ко всем сынам Ислама.
В то же время он хотел использовать вызванное им столкновение России с Турцией, чтобы раздробить коалицию. Окольными путями он обращал внимание английских и прусских государственных людей на подозрительный образ действий их союзницы, которая пробивает себе путь через Турцию к Средиземному морю, так что он, Наполеон, сражается в сущности за всех. Особенно же упорно старался он возбудить недоверие к России при австрийском дворе; писал императору Францу; успокаивал австрийских дипломатов насчет польских дел, обещая предоставить Австрии Силезию взамен Галиции.
Талейран одновременно с ним пускал в ход все свои связи и, пользуясь своей репутацией заведомого приверженца австрийского союза, возобновлял предложение сосредоточить все усилия на Востоке. Все было пущено в ход, чтобы использовать турецкую войну против России: не только дипломатия, но и публицистика. Статьи в «Moniteur» доказывали, что император является передовым борцом за интересы Европы, отстаивая неприкосновенность Турции против России.
Но вся напыщенная фразеология этой агитационной литературы, основным мотивом которой была «неприкосновенность и целость Турции», не выражала ни истинных целей, ни подлинных мыслей Наполеона. Если Талейран не верил, что охранительная восточная политика может создать прочную связь между Наполеоном и какой-либо европейской державой, то и сам император всегда имел «две стрелы в своем колчане»[36] — охранение Турции и раздел ее — и одинаково легко пользовался и той и другой, смотря по обстоятельствам. Он этого уже не скрывал. Его венский посланник Ларошфуко грозил Австрии, что если она не заключит союза с Францией, то Наполеон заключит союз с Россией. В Вене боялись, что Наполеон предложить Александру отказаться от Польши и получить за это территориальное вознаграждение в Турции. Русские предложения также говорили о разделе Турции; за дунайские княжества предлагали Сербию, Боснию и Кроацию. В Вене боялись и того и другого союза, колебались, взвешивали, откуда грозит большая опасность. Тогда Александр решил рассеять опасения Австрии. Поццо-ди-Борго было поручено разъяснить венскому двору, что Россия не имеет в настоящее время в виду никаких завоеваний в Турции. Английский посланник ручался, что, пока Россия будет в союзе с Австрией, неприкосновенность Турции гарантирована. Стадион выразил в ответ на это крайнее огорчение разрывом России с Турцией и особенно занятием дунайских княжеств. «Эта война, — говорили в Вене Поццо-ди-Борго, — отвлекает русские силы от европейского театра войны и приведет Россию к завоеваниям, невыгодным для Австрии». Поццо тщетно уверял, что Россия готова ограничиться давлением на Порту, чтобы уничтожить французское влияние. Было ясно, что восточный вопрос становится между Россией и Австрией трудно преодолимой преградой. Это окончательно выяснилось для Петербурга, когда стала известной двуличная политика австрийского двора, тянувшего переговоры с Поццо и в то же время прислушивавшегося к настояниям Талейрана. Он переводил разговор на реальную почву: союза против России. Австрия лавировала и колебалась, настаивая на посредничестве, на всеобщем конгрессе. Из Петербурга продолжали слать успокоительные известия насчет турецких дел. Недавняя попытка заключить русско-австрийский союз на основе раздела европейских владений Турции не возобновлялась. И фактически в Петербурге старались выйти из тягостного положения, заключив мир с Портой и эвакуировав дунайские княжества. Это желание получило новую основу, когда стало известно о проходе через Дарданеллы эскадры адм. Дэкворта и о намерении англичан занять проливы до окончания войны.
Граф П. А. Толстой (Боровиковский)
Постоянные военные неудачи, колебания Австрии, недоразумения с Англией, безуспешность стараний сохранить коалицию подготовили Тильзитское соглашение, а с ним перелом в восточной политике России.
В мае Селим III был свергнут с престола янычарами и другими противниками его реформ. Донесение ген. Себастиани об этом перевороте было получено Наполеоном в Тильзите одновременно с донесением ген. Андреосси из Вены о том, что Австрия никогда серьезно не думала о союзе с Францией, но втайне хочет еще раз «попытать счастья». Эти сведения оказали значительное влияние на планы Наполеона.
Решение дать «мир, подписанный на барабане», уступало другим планам. Но Наполеон медленно переходил к ним, не решаясь и ища правильного выхода. «Моя система по отношению к Турции колеблется, — писал он Талейрану из Тильзита, — она готова рухнуть; но я еще не решился».
Действительно, в первые дни тильзитских переговоров восточного вопроса не ставила определенно ни та, ни другая сторона. Наполеон колебался, Александр зондировал почву. Известно, что для возвращения Пруссии ее владений, т. е. чтобы не иметь Наполеона соседом России, он готов был отказаться не только от дунайских княжеств, но и от Ионических островов. Первая заговорила о Турции сама Пруссия, трепетавшая за свою участь. Барон Гарденберг составил план раздела Турции. Россия должна была получить часть дунайских княжеств, Болгарию, Румелию и проливы, Австрия — Далмацию (от французов), Боснию и Сербию, Франция — Грецию и Архипелаг, Польша должна была быть восстановлена под скипетром саксонского короля, Пруссия — получить все потерянные в последнюю войну владения и, кроме того, Саксонию. Король одобрил этот проект и послал его в Тильзит в виде инструкции маршалу Калькрейту, который сообщил его Александру. Будберг поддерживал план Гарденберга. Но император не хотел первым начинать разговора о восточном вопросе.
Наконец заговорил Наполеон. Это случилось во время одного из парадов, которыми французский император усиленно развлекал Александра[37]. Наполеону подали депеши. Пробежав одну из них, он воскликнул: «Это веление Промысла; Он говорит мне, что турецкая империя не может больше существовать!» и протянул Александру донесение Себастиани о подробностях константинопольской революции. С этого дня все разговоры вращались вокруг восточного вопроса. Наполеон говорил, что он был союзником Селима, а не Турции, что теперь его руки развязаны, и он с чистой совестью может посвятить свои силы великим проектам, к которым влечет его собственное желание и стремление создать прочную связь между Францией и Россией. Однако «великие проекты» только намечались. «Временно» был оставлен вопрос о центральных провинциях Турции и о Константинополе. Наполеон колебался, боясь слишком приблизить Россию к цели ее давних стремлений. Александр также не настаивал на широких планах раздела; он был озабочен спасением Пруссии и, кроме того, опасался контакта между Россией и Францией на Востоке. Эта часть вопроса затрагивалась часто, но в туманной и неопределенной перспективе. Конкретизировался лишь вопрос о княжествах, об Ионических островах. Говорилось о приобретении Россией княжеств и части Болгарии, Францией — островов, Боснии и Албании в добавление к Далмации или Албании, Эпира и Греции. Но и это все выражалось в осторожной форме; пышные фразы и изъявления дружбы прикрывали взаимное недоверие; планы, более обширные, чем действительные намерения, скрывали тайную боязнь решительно перейти на вулканическую почву восточного вопроса.
