Разводящий помолчал и спросил:
— Ты-то хоть кто по званию?
— Капитан.
— Что-то не жалуют вас там в оппозиции. Могли бы уже и майора дать.
— У нас там всё, как и было до войны. Ничего не изменилось.
— А я, как видишь, здесь обосновался. Перевели после тяжёлого ранения, доверили объект, — усмехнулся Санька одними губами. — Так что вы хотите узнать от меня?
— Давно ты здесь? — спросил Янычар.
— Полгода почти. Сразу после госпиталя. Меня в самом начале войны ранило, только майорские звёздочки обмыл и на тебе… Долго в госпитале валялся, левая нога совсем не слушается, правая рука тоже. Комиссовывать не стали — война. Строевые офицеры нужны. Если не в бой, так хоть сюда. И на том спасибо, что не вышвырнули на улицу, как других… Ковылял тут потихоньку. Теперь вот вы ещё правую ногу изуродовали…
— Когда придёт наземный транспорт или вертолёт?
— На рассвете. Подгадали вы тютелька в тютельку. Борт сядет на дозаправку. Дальнейший маршрут мне не известен, но, скорее всего, опять туда полетят, откуда вы топаете. Примерно в это же время придёт «Урал» наливник, пополнит запас топлива.
— Сопровождение?
— Водитель и старший машины. Он сдаёт топливо, я принимаю. На борту кроме, понятное дело, экипажа, могут быть большие звёзды, а могут не быть, может будет десант, а может нет… Знаешь, чего я хочу?
— Догадываюсь… Чтобы в этот раз был десант, да? Тогда нам не уйти.
— Дурак ты, Лёха. Я хочу, чтобы десанта не было.
— Так ты пойдёшь с нами? — с надеждой вскинулся Янычар.
— Нет, Лёха, не пойду, — вздохнул Попов. — У меня к тебе просьба будет, — произнёс он, помолчав. — Сделаешь?
— Что смогу.
— Не оставляй меня.
— Что?!
— Не оставляй меня.
— Ты в своём уме?!
— В своём, Лёха, в своём. Вы ведь всё равно должны меня убить. Так что не притворяйся. По большому счёту моя просьба лишняя, но мало ли. Вдруг ты решишь оставить меня в живых, по старой памяти.
— Пошли с нами!
— Я же сказал, нет.
— Я не отдам приказ убить тебя!
— Я прошу сделать это. Правда. Очень прошу. Сам я не могу. Духу не хватает. Посмотри на меня. Я же калека… Кому я нужен? Вы ещё вторую ногу изуродовали, кость разнесли вдребезги, не собрать. В госпитале отчекрыжат, однозначно, к бабушке не ходи. Ну и куда я такой? На паперти подаяние просить и пропивать потом? Разве это жизнь?
— Саня, ты хочешь от меня невозможного!
— Помоги мне, будь мужиком. Конечно, ты можешь уйти, но представь моё будущее… Помоги, я прошу тебя… Не могу я в таком состоянии жить и не хочу, понимаешь?
— Пойдём с нами!
— Нет.
Янычар смотрел на старого товарища. А затем произнёс:
— А помнишь, в училище…
— Не начинай, Лёха, не надо… Просто сделай это и всё. Я прошу тебя. Пожалуйста…
Капитан молча поднялся. Долгим взглядом посмотрел на бледное в бисеринках пота лицо друга, на его ногу в окровавленных набухших бинтах.
Пристально глядя ему в глаза, Попов медленно кивнул.
Янычар так же медленно кивнул в ответ, развернулся и вышел из вагончика.
— Ну, что, командир? — спросил Негатив.
— Он просит помочь ему… Сам не может… Сделаешь?
— Я тебе чё, палач?! — возмутился Негатив.
— Я не смогу…
— А я, значит, смогу, да?! Спасибо за оказанное доверие! — зло выдохнул Седых.
— Ты ведь не знаешь его… А я с ним в училище лямку тянул…
— Так одно дело в бою и совсем другое, когда человек сам просит!
— Я прошу тебя, Витя… Я лично.
Негатив с досадой сплюнул, резко распахнул дверь, не закрывая за собой, решительно вошёл внутрь.
Капитан услышал, как два раза почти беззвучно кашлянул его «вал», лязгнул затвор, выбросив две гильзы, звякнувшие о пол. Следом повалилось что-то мягкое, тяжёлое, стукнул упавший стул.
Седых вышел, не глядя на Туркалёва.
А тот, стиснув до боли челюсти, отошёл в сторону, сел на сырую траву, обхватив голову руками.
«Как же я устал… — думал Янычар, крепко зажмурив глаза, не в силах удержать выступившие слёзы. — Как же всё надоело… Устал оправдываться выполнением приказов… Устал чувствовать всю нелепость этого оправдания, всю бессмысленность этой войны…»
Подошёл Мамба, сел рядом. Помолчал и тихо сказал:
— Мы на войне, командир. Аллах простит.
— Я в другого Бога верю, Рустам, — горько ответил Туркалёв.
— Он тоже простит, Алексей.
— А я сам прощу себя? — едва не всхлипывая, спросил капитан.
Мамба молчал.
Подошли остальные, сели рядом. Шахов заботливо накинул командиру на плечи чужой бушлат.
Туман поднимался всё выше, заливая белым молоком тёмные силуэты деревьев на светлеющем небе.
Скоро вертолёт. Возможно, с десантом. Скоро бой… Если он будет, чем закончится? Неизвестно. Но если уж ввязываться в драку, надо побеждать. В противном случае не стоит и начинать. У них выбора «начинать» или «не начинать» нет. Они на войне.
Парни сидели молча, сплочённые одной целью, такие близкие и такие разные.
Шум винтов услышали издалека, когда солнце уже брызнуло лучами из-за верхушек елей. Впервые за несколько дождливых промозглых дней погода налаживалась на хорошую, ясную, с опрокинутой синевой бездонного неба, с ослепительным солнцем, с играющими буйными красками осенью; и так хочется жить, видеть эту красоту, радоваться ей.
С первыми лучами туман начал быстро рассеиваться, ещё прячась в чаще. Но поляна уже полностью открылась, засверкала мириадами капелек росы на полёгшей траве.
Разведчикам некогда было любоваться этой красотой. Они попрятали трупы часовых и заняли их места. У ангара встал Янычар, у бочки — Куба, под грибком пристроился Негатив, у кострища с ноги на ногу переминался Бек, изображая повара. Мамба сидел в вагончике у двери, держа наготове «винторез».
У пилотов не должно возникнуть никаких подозрений, они должны посадить машину, иначе её не захватить.
Шум нарастал. Когда он заполнил всё, из-за верхушек елей вынырнул Ми-8Т.
Он шёл на посадку, прямо на середину поляны.
— Работаем, как только выключат двигатели, — отдал Янычар команду по внутренней связи. — Мамба! За тобой пилоты. Работай через фонарь. Но не раньше, чем кто-нибудь откатит дверь в салон.
— Принял, — отозвался Мамбеталиев.
— Мы действуем по ситуации. Негатив, Бек! Как только Мамба разберётся с пилотами, сразу в кабину и на взлёт.
— Принял, — отозвался Шахов.
— Принял, — подтвердил Седых.
Бешено крутящиеся лопасти колыхали траву и ветви ближайших деревьев, шасси машины коснулись поляны, почти сразу отъехала дверь салона. В проёме показался человек в камуфляже, разгрузке, с автоматом Калашникова в правой руке. Пригибаясь, он спрыгнул. Одновременно с этим дверь вагончика распахнулась, в кабине экипажа на стёклах из триплекса образовались две дырки, а спрыгнувший человек неловко, ничком повалился в траву. Его «обслужил» Янычар.
Появившийся в проёме второй сразу сообразил, в чём дело и попытался захлопнуть дверь, однако капитан застрелил и его. Тело наполовину вывалилось из салона, руки безвольно повисли вниз. Кто-то выталкивал его, но что-то не получалось, видимо, боялся высунуться в проём. Этой заминки хватило, чтобы Мамба добежал до вертолёта и, сунув в салон ствол «винтореза» несколько раз выстрелил, очень рискуя повредить бронебойными пулями машину. Но и по-другому никак: в салоне пытались укрыться оставшиеся. Наверняка они были вооружены и собирались оказать активное сопротивление.
К машине спешили Янычар с подготовленным к выстрелу «Хашимом» на плече, и Куба с пулемётом Калашникова наперевес.
Со своей стороны к машине устремились Шахов и Седых.
Капитан не зря снарядил гранатомёт, он помнил, что должен прийти ещё и наливник для пополнения запаса топлива. Так и произошло. «Урал» выехал из просеки к поляне.
Туркалёв опустился на колено и произвёл выстрел. Машина взорвалась столбом пламени. Оно достало жаром до вертолёта, плеснуло в обе стороны от просеки, подожгло лес и часть поляны, поедая быстро опадающую скручивающуюся траву.
Мамба уже был в салоне. Когда он сунул туда ствол, под его выстрелы попали три фйдера, лежащие теперь ничком. Все трое в звании генерал-майоров.
— Ох, ни хрена себе! Сразу трёх генералов завалил! — с глубочайшей досадой чертыхнулся Мамбеталиев. — Это ж надо, а! Кому сказать, ни в жисть, не поверят. Однако ж мне и шишку из Генштаба недавно пришлось обслуживать. Я делаю странные успехи… Чёрт, три генерала разом… Это ж такие «языки»… Что за непруха…
В самый дальний угол забился ни много ни мало, а целый генерал-полковник, большой и румяный. Он обречённо глядел, ожидая смерти.
Увидев его, Мамба расцвёл счастливой улыбкой:
— Да это ж Звезда Героя, не меньше! — заорал он, не сдержавшись. — Ах ты радость моя румяная! Что ты так испужалси, родной ты мой? Не трону я тебя, не трону. Ты ж на вес золота, как раз на столько, чтоб награду из твоих звёздочек отлить и на грудь мою широкую прикрепить. Ну-ка, не сиди сиднем, поворачивайся, ручки холёные за спину. Вот так, радость ты моя пучеглазая.
