Кажется, Ишбаал что‑то кричал, вспарывая тишину пространства своими воплями.
Кажется, мрак колыхался и плескался в своей темнице так, что вот‑вот должен был перехлестнуть через край.
Кажется, ярости не было предела, но она просто сняла талисман Джаганнатхи с выступа и повернулась спиной к беснующемуся Злу.
Оно было бессильно что‑либо сделать с ней.
* * *
Когда она, полуживая от усталости, запыхавшаяся в страшной спешке, выбралась из пещеры, битва на склоне горы была в самом разгаре. Желтые камни были покрыты пятнами крови. Повсюду валялись тела мертвых и умирающих, воздух был полон криками и стонами раненых. И хотя хассасинов было уничтожено великое множество, Каэтана со скорбью отметила, что среди трупов то и дело встречаются тела в белых одеждах.
Силы были неравны. И надежд почти не оставалось. Она поняла это, когда Куланн подбежал к ней с каким‑то невероятным выражением лица: одновременно счастливым и горьким, не зная, что сказать, как приветствовать ее. Не зная, имеет ли он право радоваться, когда вокруг кровь и смерть.
Чаршамба Нонгакай тоже увидел ее. Он слишком пристально осматривал поле битвы, он слишком хорошо понимал, что эти дерущиеся, как разъяренные демоны, воины в белых одеждах не просто преграждают ему вход в пещеру Ишбаала. Их было слишком мало, и они не смогли бы остановить его. Ведь Чаршамба мог, на худой конец, вызвать еще войска. А значит, им важно было выиграть минуты. Минуты решали исход дела. И Чаршамба был уверен в том, что женщина, которую он нигде не мог обнаружить, уже отправилась внутрь пещеры.
Кахатанна. Богиня Истины. Он заскрежетал зубами в бессильной ярости, увидев, как она выбралась, жмурясь от яркого солнечного света. Каэ даже поверить не могла, что провела в пещере не более пяти‑шести часов, и день был в разгаре — жаркий, тропический. Прекрасный день.
Почему‑то все трагедии случаются в такие солнечные дни.
Король Эль‑Хассасина был уверен в том, что единственной целью богини мог быть талисман Джаганнатхи. И эта вещь была настолько нужна ему, что он, не колеблясь более ни минуты, указал остаткам своего войска на хрупкую фигурку женщины с двумя мечами, четко вырисовывающуюся на фоне светлого неба.
— Убить ее.
И Харманли Терджен склонился в поклоне. Лучших рыцарей, гордость и цвет ордена Безумных хассасинов, вел за собой Старший магистр в этот последний бой. Смертоносной косой прошлись они по редкой цепи воинов, стоявших под раскаленным солнцем. Сангасои, измученные, обессиленные недавними атаками, падали один за другим. Каждый из них успел убить около десятка врагов, но удача не сопутствует человеку вечно.
Харманли Терджен был предусмотрителен. Он хотел жить и врагов боялся гораздо меньше гнева своего повелителя. И еще — он хорошо выучил, что случилось с тысячей Катармана Керсеба. Он был уверен, что воины, которые смели унгараттов, выстоят и перед хассасинами. И он принял свои меры. Перед тем как выступить в поход, он приказал своему помощнику дополнительно собрать людей и следовать на некотором расстоянии от отряда, предводимого великим Чаршамбой Нонгакаем. Затем разбить лагерь в километре от основного войска и ждать сигнала. Как только наблюдатели увидят дым от трех костров, начальник отряда Барат Дая должен командовать наступление. И с ходу вмешиваться в сражение.
Умен был Харманли Терджен. И хорошо изучил характер своего повелителя.
Потеряв несколько сотен человек при первой атаке, пострадав от меткости лучников, сгорев в огне сиреневых шариков, которые метал странный мохнатый человечек; погибнув от искрящихся лезвий, которые, словно капли воды, слетали с тонких, длинных пальцев молодого светловолосого человека в черных одеждах; столкнувшись с неодолимой мощью полубогов — фенешангов, хохочущих, свободных и счастливых, тысячное войско хассасинов уменьшилось до двух сотен. А враг потерял не более двадцати человек. При таком соотношении оставшиеся воины Кахатанны с легкостью стерли бы противника в порошок.
И когда Чаршамба Нонгакай повернулся к Старшему магистру, кипя от гнева, тот с неподражаемой улыбкой указал рукой назад, за спину. Там догорали три дымных костерка, и Нонгакай было решил, что Харманли рехнулся от страха, но тут же милостиво кивнул головой: вверх по склону горы бежали его рыцари, краса и гордость, копейщики и меченосцы, правда пешие, но кому здесь нужны кони? И первым несся молодой Барат Дая — Младший магистр и любимый ученик Харманли Терджена.
— Молодец, — сказал король. Эта похвала была настолько невероятной, что Старший магистр счел, что ослышался.
— Я доволен, — молвил Чаршамба. И это было невероятно вдвойне… Наверху раздались воинственные крики, и оружие зазвенело с новой яростью.
… она поняла, что через секунду будет поздно. Правда, четыре фенешанга, защищавшие правый фланг, — это все равно что четыре Бордонкая. Могучие полубоги, благодарные ей за свет своей свободы. Но и их было недостаточно.
Номмо устал. Шарики Лесного Огня становились все меньше и меньше, пока не начали превращаться в крохотные искорки, не могущие никому причинить вреда. Он тяжело сполз по каменному боку Нда‑Али, припав щечкой к желтому обломку скалы.
— Прости, Каэ, — слабо шевельнул лапкой. — Не могу больше… — В его огромных, круглых глазах стояли слезы.
Барнаба прятался от пролетающих мимо копий за выступом.
— Каэ, твои друзья нам больше не помогут, у них не хватит сил на второй такой бросок!
Она и сама это знала, только вслух не произносила. Милые, усталые лица ее друзей проносились перед глазами в бешеном хороводе. Магнус, Номмо, Куланн, фенешанги, Могаллан — его ранили, и правый бок, наспех замотанный тряпкой, подтек красным пятном, Кобинан с рассеченной бровью, испуганный не на шутку Барнаба, поредевшие ряды сангасоев…
Как ни нелепо было думать в этот миг о собаке, она крикнула, обращаясь к Барнабе:
— Где Тод?
Толстяк мотнул головой слишком неопределенно, но она поняла. Огромное, лохматое тело бессильно лежало на боку, поверх кучи растерзанных врагов. Последнему пес все еще впивался в горло своими клыками.
— Тод!!!
Он слабо шевельнулся, пытаясь показать, что слышит, двинул хвостом. Но сил не было. Пес содрогался в мучительной агонии. Его живот был распорот до самой шеи.
— Тод… — Она зажала рот рукой. Пес посмотрел на нее выразительно, будто просил о чем‑то. Вокруг кипело сражение, всем было не до него. Каэтана подошла поближе, обняла его за мощную шею, уткнулась лицом в лохматую морду. И когда пес, скуля стал облизывать ее полусухим, горячим языком, вонзила лезвие Такахая точно в сердце.
И рука у нее не дрогнула. Их было слишком много, тех, кто пожертвовал жизнью ради нее…
А талисман Джаганнатхи все это время что‑то говорил, испуганно верещал; и когда Каэ увидела, что вверх по склону лезут свежие воины Чаршамбы, она решительным движением надела талисман себе на шею.
Талисман обещал ей могущество и силу, и он дал их.
Никогда хассасины не забудут этого жуткого боя. Никогда Харманли Терджен не рискнет до конца поведать своим детям и внукам, что же случилось на вершине медово‑желтой горы Нда‑Али, что произошло с его богоравным повелителем и как он сам стал калекой… И как выжил, тоже не расскажет.
Со страшным, звериным воем, напугавшим сангасоев не меньше, чем хассасинов, Каэтана вылетела из‑за камней, приземлившись в самой гуще нападающих. Чаршамба чуть не взвыл от радости, когда увидел, что добыча сама пришла к нему: только протяни руки и возьми; но радость закончилась так же быстро, как и началась.
Если смерть принимает иногда человеческий облик, чтобы прогуляться под руку с такими красавцами, как Тиермес и га‑Мавет, то на сей раз она воплотилась в Кахатанну. Жуткий смерч, смертоносный, свирепый и беспощадный, врезался в ряды Безумных хассасинов, и они и вправду стали безумными от того кошмара, который распахнула перед ними бездна ее ненависти. Когда Истина ненавидит кого‑то, это по‑настоящему страшно. Когда Истина мстит, то весь мир участвует в ее мщении.
Казалось, что сама Нда‑Али вдруг раздумала стоять на месте, быть неживой и неподвижной, носить на себе людей. Никогда Такахай и Тайяскарон не проливали столько чужой крови. Она рубила и колола, она истребляла противника с такой неистовой силой, что вскоре только лужи дымящейся крови да тела поверженных рыцарей предстали взгляду сангасоев. А она, неотвратимая как сама судьба, приближалась к застывшим от ужаса Чаршамбе Нонгакаю и Харманли Терджену.
Король и Старший магистр не верили своим глазам: где‑то там, выше по склону, сангасои добивали остатки отряда Барат Дая, разгромленного этой взбесившейся ведьмой. И Чаршамба впервые в жизни подумал, что с богами шутить опасно.
Харманли едва успел затащить своего повелителя в седло и хлестнуть его коня плетью. Сам он скакал на полкорпуса сзади, то и дело оглядываясь.
