Король и Старший магистр не верили своим глазам: где‑то там, выше по склону, сангасои добивали остатки отряда Барат Дая, разгромленного этой взбесившейся ведьмой. И Чаршамба впервые в жизни подумал, что с богами шутить опасно.
Харманли едва успел затащить своего повелителя в седло и хлестнуть его коня плетью. Сам он скакал на полкорпуса сзади, то и дело оглядываясь.
— Она догоняет? — прохрипел, задыхаясь, Чаршамба.
— У нее нет коня, — неуверенно крикнул Терджен.
И в этот миг страшный свист пронесся над горой. Ворон неуверенно заржал, выбил копытами дробь по камням и помчался к своей хозяйке. Как ни страшна она была, залитая кровью, с лицом, искаженным горем и гневом, для коня она оставалась его госпожой. Каэ взлетела в седло с легкостью птицы, срывающейся с края уступа, чтобы спокойно парить в небе, и прошептала:
— Ворон, ну!
Конь с места пошел галопом, и вскоре одинокие фигурки двух беглецов стали приближаться… Харманли Терджен успел выхватить меч до того, как безжалостный клинок Такахая отрубил ему правую руку, и Старший магистр с криком покатился из седла, сброшенный с коня чудовищным ударом. Так бьет только молот Курдалагона… А Каэтана привстала на стременах, затем уперлась ногами в спину Ворона и на всем скаку прыгнула, стараясь дотянуться до Чаршамбы. Король шпорил своего коня так, что бока несчастного животного были изодраны в кровь, а на губах лопалась пузырями розовая пена.
Чаршамба успел рассмотреть ее вблизи и с ужасом понять, что она совсем еще юная, маленькая, хрупкая. Ему было невмоготу поверить, что сейчас от рук этой женщины он может умереть. Король недаром слыл одним из лучших воинов королевства: он схватил Каэтану за длинные волосы и потащил вперед, стараясь сломать ей шею. Он был силен, потомок Нонгакаев, и не раз сворачивал шеи быкам. И он не сразу понял, что женщина просто хохочет и талисман Джаганнатхи болтается на цепи, свисая прямо перед его носом. Чаршамба молниеносно схватил его, пытаясь сорвать с груди богини…
Он был уверен, что его движение невозможно даже заметить.
Но рука, пойманная маленькой ладонью, отозвалась жуткой болью, дробясь, как в тисках. И Чаршамба кричал, кричал долго и протяжно до тех пор, пока Каэ не вонзила клинок ему под левую лопатку и тот, дымясь, не вышел из сердца.
— Ты понимаешь, что произошло? — спросил Магнус у Куланна. — Талисман не должен был подействовать на нее. Это же магия, а магия на нее не распространяется.
— Талисман Джаганнатхи, — вмешался в разговор Тотоя, — это источник силы и энергии. Она просто зачерпнула оттуда силы, вот и все.
— И что теперь?
— Теперь она может стать самым страшным Злом в нашем мире, и не только в нем. Единственное, на что я надеюсь, — она сумеет избежать искушения.
— Зачем она надела его? — в отчаянии спросил Номмо.
— У нее не было другого выхода. — Римуски выворачивал огромные камни, заваливая ими тело пса.
— Ей пришлось убить Тода, — сказал Барнаба. — Я сам видел. А после этого она как с ума сошла. Нацепила побрякушку и пошла мечами косить.
— Это было страшно, — согласился Куланн. Он обвел глазами поле битвы. Поле избиения хассасинов.
— Страшно… — повторил, содрогаясь от увиденного.
— Она возвращается, — тронул его за руку Могаллан. — Я уже вижу ее.
Куланн не повернулся, но напрягся так, что огромные мышцы взбугрились под его опаленной кожей с потеками крови.
— И что?
— Идет пешком, — докладывал Могаллан, — коня ведет в поводу. Талисман, наверное, на ней — что‑то блестит. А в руках несет какой‑то мешок.
— Солнце заходит, — невпопад заметил Номмо.
* * *
Она несла отрубленную голову Чаршамбы Нонгакая.
Заходящее солнце поглаживало лучами обожженную кожу Нда‑Али, окрашивая ее в ровный розовый цвет. Талисман Джаганнатхи полыхал алым на вздымающейся груди великой Богини Истины. Она тяжело вскарабкалась по осыпавшимся камням, выбралась на площадку перед пещерой и швырнула голову Чаршамбы в ее распахнутую пасть. Затем села на какой‑то особенно неудобный камень и уронила голову в ладони.
Друзья осторожно окружили ее, с опаской поглядывая на талисман. Но Каэ никого не видела. Она оплакивала тех, кто уже никогда не откроет глаза, не сможет заговорить. Тех, кто погиб в Хартуме, в океане Локоджа, на горе Нда‑Али; павших в Джералане и разбившихся в горах Онодонги. Она оплакивала их, а слез все не было.
Талисман Джаганнатхи что‑то бубнил, обещая все сокровища мира. Он впервые находился в руках божественного существа и теперь старался изо всех сил, выкладывая свои главные козыри. Он был немного растерян оттого, что новая хозяйка относилась с невероятным безразличием ко всему, что он предлагал, но талисман не терял надежды.
Ах! Каким бы должен был стать этот мир: светлым, солнечным, сверкающим. Полным правды и чистоты, добра и справедливости. И Истина стояла бы надо всем. Никто не мог бы поступить против ее воли, никто не мог совершить не праведный поступок. Не было бы убийств и насилия, не стало бы лжи и обмана. Всеобщая любовь, всеобщее равенство и братство; ни мерзких разбойников, ни зверей‑убийц, ни войн, ни наемников, ни трусов, губящих всех своей трусостью…
Он старался, как мог. Что‑что, а его старания Каэ отметила и оценила. Знал, что говорить. Только допустил маленькую ошибку…
Она подняла голову и слабо улыбнулась:
— Никого нельзя судить до тех пор, пока он не умер. Никого нельзя судить после смерти. Истина… что же, даже Истина не имеет права стоять над всем, иначе она выродится в нечто прямо противоположное.
В стремительно опускающейся на горы темноте она скорее угадала, нежели заметила удивление на лицах своих спутников.
Удивление и страх. Они со страхом ожидали, какое решение она примет.
— Это я к тому, — продолжила Каэтана нормальным голосом, — чтобы объяснить причины моего не самого разумного, конечно, с точки зрения некоторых, поступка…
Она не договорила. Осторожно сняла с шеи талисман Джаганнатхи и тихо‑тихо сказала:
— За то, что помог, спасибо.
— Не‑ет!!! Нет! — завизжал он отчаянно, понимая, что это конец. Его второй раз за многие тысячелетия отказывались использовать и в первый раз за всю историю его существования добровольно сняли — раньше снимали только с мертвеца.
Он бы и еще что‑то кричал, предлагал, спрашивал, но неумолимый, суровый Такахай вознесся над миром и обрушился на страшный предмет…
— Вот и все. — Сказала она, пряча меч в ножны.
— Не думаю, — раздался сзади неестественно громкий голос, неуместный в такой тишине и такой скорби…
* * *
— Мертвых нужно обыскивать, — сказал Корс Торун насмешливо. — У них иногда находятся крайне полезные вещи.
— Только тебя здесь и не хватало для полного счастья, — откликнулась Каэтана.
Она смертельно устала. Больше всего — от поединка с самой собой. И хотя она вышла из него победителем, перспектива начинать все сначала, без минуты передышки, ее удручала. Корс Торун все рассчитал верно.
Валящиеся с ног от усталости, израненные, не спавшие прошлую ночь, друзья представляли собой легкую добычу. И он спешил этим воспользоваться.
— Жаль, конечно, что ты уничтожила такую нужную вещицу, — сказал он. — Еще грустнее, что ты оказалась настолько умной или настолько трусливой, что не освободила Ишбаала. Но у меня есть подарок для тебя.
Старик небрежно махнул рукой, и двое сангасоев, подбиравшиеся к нему из темноты ночи, упали на камни.
— Не стоит. Я могу стереть в порошок любого здесь присутствующего.
Корс Торун картинным жестом достал из‑под складок своего драгоценного одеяния короткий жезл с тремя простыми тусклыми камнями в навершии. Но когда он направил конец жезла на Каэтану, она почувствовала, как мир меркнет и становится все более плоским, будто нарисованным неумелой рукой на обрывке бумаги.
— Ощутила? — спросил маг. — Три осколка камня Шанги. Каждого достаточно, чтобы ввергнуть тебя в пучину безумия. Но ты можешь принять другое решение. Скажем, приветствовать Мелькарта. И все будет проще как для тебя, так и для твоих пока что живых друзей.
— Подлец ты, — сказала она. Точнее, попыталась сказать, хотя не была уверена в том, что губы в точности это выполнили.
А еще было очень обидно, что какой‑то крохотный, невзрачный камешек может ее так основательно обессилить.
— Ты вспомни, вспомни два столетия, проведенные вне Арнемвенда. Вспомни, сколько раз мучительно умирала одна твоя часть и как безумна и нелепа была вторая. Вспомни и подумай, хочешь ли ты повторить все те переживания.
Мир сузился до крохотного пятна. Она была замурована в пустоте собственного разума, и только крохотная щелочка оставалась для общения со всем тем, что осталось по другую сторону несокрушимой стены. Поэтому она не видела того, что увидели другие.
