Минералы были разложены по картонным коробкам, которые он сам склеил. Он открыл коробку — первую, попавшую под руку, на крышке которой было написано: «Лазурит. Прибайкалье. 1978 год». Коробка оказалась пустой. Он в ярости отшвырнул ее и стал лихорадочно просматривать одну коробку за другой. Все коробки были пустыми. О том, что его коллекция из 250 полудрагоценных камней представляет какую-то ценность в денежном эквиваленте, он особо не обольщался.
Специалисты знают: в любой коллекции — от монет до оловянных солдатиков — истинную ценность имеют только редкие экспонаты.
Примером, понятным многим, будут, наверно, марки. Но ему все равно было очень обидно: столько лет по камушку свою коллекцию собирал, и нате вам, так с ним поступили. Невестка Полина, когда он обратился к ней за разъяснениями по поводу пропажи полудрагоценных камней и явных следов, проведенного в его комнате обыска, сделала удивленные глаза и заявила, что в его комнату она вообще не заходила. То же самое сказал и брат Сергей.
Был бы Павлов трезвый, то он, наверное, сразу догадался, что его родственнички специально провоцируют его на скандал. Но, поддавшись эмоциям, он стал добиваться правды, и сказал невестке и старшему брату все, что он о них думает. Невестка обозвала его «козлом», — за что сразу получила в глаз.
Сергей вступился за Полину, и ударил его по зубам — так, что у него нижняя челюсть на лоб залезла. Зубы остались целы, но на губах выступила кровь. Сергей в молодости имел второй разряд по боксу, и бил несильно, но расчетливо. Хорошо, что язык меж зубов не попал…
В самый разгар семейной ссоры в квартире неожиданно появился наряд милиции. Скорость, с которой стражи правопорядка прибыли на место происшествия, была просто удивительной. Из этого следовало, что брат и невестка вызвали их заблаговременно. Два крепких милиционера с сержантскими лычками на погонах тут же скрутили Павлову руки, и надели наручники.
— Это провокация! — кричал он в отчаянии, брызгая кровавой слюной.
— Извини, брат, не хотел до похорон отца тебя трогать, но ты сам напросился— прошипел Сергей, злобно вращая глазами.
— Отдай мне мой паспорт! — потребовал Павлов.
— Какой еще паспорт?! — Сергей делал вид, будто не понимает, о чем идет речь. От обиды и унижения Павлов чуть не заплакал, но, собрав волю в кулак, решил свое пока еще не совсем безнадежное положение не усугублять, надеясь на то, что в отделении милиции беспристрастно разберутся, и он заявит о краже коллекции минералов и паспорта гражданина СССР. Павлова в наручниках затолкали на заднее сиденье в милицейский УАЗик — тот самый, который стоял у подъезда. Он думал, что его повезут Управление внутренних дел на Соколе, которое ему было хорошо известно, и, отнюдь не как алкоголику, тунеядцу и хулигану, а, как добропорядочному гражданину — активисту студенческой народной дружины Московского горного института. Вопреки его ожиданиям, милицейский автомобиль направился в сторону области. Прямо за МКАД перед самой развязкой уазик остановился около ворот какой-то стройки, обнесенной деревянным забором, и просигналил.
— Куда вы меня привезли?! — не на шутку перепугался Павлов, и тут же получил удар под ребра со стороны сидевшего слева от него милиционера. При проезде через ворота УАЗик влетел колесом в глубокую выбоину и снова остановился. Милиционеры заругались, грязно и с удовольствием, как обыкновенные уголовники. Сержант, который сидел от Павлова слева, насильно влил ему в глотку бутылку водки, приговаривая: «Это для тебя анестезия». Но водка не пошла, и все, что у него до того скопилось в желудке, фонтаном вырвалось наружу.
Милиционеры от возмущения заорали, заматерились, сняли с него наручники, вытолкали из машины и уложили лицом вниз на грязный и разбитый асфальт.
II
Однажды в детстве, гуляя неподалеку от своего дома, Павлов видел, как бедный котёнок лежит на тротуаре со сломанным позвоночником, не может пошевелиться, а лишь жалобно мяукает. Он представил себя на его месте, и под впечатлением этого образа с ним случился глубокий обморок, переполошивший случайных прохожих. Кто-то вызвал «скорую помощь», и его отвезли в больницу. «Мяу! Мяу! Мяу!», — пропищал он, пытаясь разжалобить милиционеров своей беспомощностью. Милиционеры злорадно засмеялись, и внезапно замолкли. Павлов услышал неподалеку от себя ритмичный хруст раздавленного стекла и щебенки — звук чьих-то шагов — и приподнял голову. Человека, который к нему подошел, он разглядеть не успел, — запомнил только черные лакированные полуботинки, офицерские брюки с легкими тонкими лампасами по бокам и полы белого медицинского халата. Кто-то, незаметно подкравшись, прижал к его лицу ткань с резким запахом хлороформа. От этого из глаз его потекли слезы, изображение начало расплываться. Перед тем как отключиться, он бросился на человека в офицерских брюках, норовя его укусить, но не успел, так как получил ногой, обутой в лакированный полуботинок, сокрушительный удар в челюсть, и у него на мгновение почернело в глазах. Точку поставили два санитара с носилками, которые погрузили его бесчувственное тело в карету «скорой помощи». Поздним вечером 14 мая 1990 года Павлов очутился там, где меньше всего ожидал — в больнице № 5 подмосковного города Чехова с предварительным диагнозом «шизофрения» и «социально опасен». Его поместили в отделение с самым жестким в больнице режимом (без права переписки). И назначили лечение нейролептиками, имеющими следующие побочные эффекты: бред, галлюцинации, деперсонализация (это когда человек не понимает, где находится, как его зовут, какое у него образование). Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы на третий день пребывания в больнице у него не обострилась застарелая язва желудка, и его не положили в общую палату в отделение интенсивной терапии. Главный врач-терапевт не поверила диагнозу, поставленному Павлову ее коллегами психиатрами, разрешила ему пользоваться телефоном и продержала его у себя столько, сколько могла, пока язва не зарубцевалась, а при выписке дала ему положительную характеристику, благодаря которой его перевели в отделение для тихих психов. С какими людьми он там познакомился! Какие судьбы! Какие интеллекты! Конечно, встречались и простые унылые алкоголики, но их можно было не замечать. А настоящие пациенты были другие: диссиденты, ученые, художники, непризнанные родственники партийной и советской элиты, звезд эстрады и кино, инопланетяне. Там он впервые познакомился с религиозной философией начала века, с идеями Блаватской и Гурджиева, заинтересовался теорией относительности и проблемами квантовой физики. Передач с воли он не получал, а кормили за общим столом так, что он совсем исхудал. На завтрак подавали теплое молоко с плавающим в нем наперстком пшена. На обед вместо молока была теплая вода с хвостами каких-то мелких рыбёшек. После приема пищи медбратья раздавали какие-то таблетки. Бывалые пациенты научили его прилеплять к нёбу пластину хлебного мякиша и с максимальной скоростью вдавливать в него языком неизвестные «колеса», а потом незаметно выплевывать, показывать медбрату рот и отправляться в палату. Он прекрасно понимал, кто и с какой целью отправил его в лечебное медицинское учреждение закрытого типа, а проще говоря, «психушку», и старался изо всех сил сдерживать негодование. И он был не единственным из пациентов больницы № 5, кто попал в беду по навету родственников, которые стремились любой ценой отлучить их от наследства, завладеть их движимым и недвижимым имуществом, просто избавиться. Его двоюродная сестра Людмила, выяснив, где он находится, добилась свидания и после разговора с ним обратилась в прокуратуру с жалобой на Сергея и Полину. Ее поддержали коллеги Павлова по работе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
