Сказанное пришлось весьма по душе Симэню и привело его в неописуемый восторг. Держа в руках ее белоснежные ножки, на которых красовались зеленые вытканные цветами шелковые туфельки, он заботился только о том, чтобы погружаться по самую маковку. Оба раскачивались изо всей мочи. Жуи внизу была не в силах унять стенанья, на затем нежный голосок ее стихал, а сверкающие точно звезды глаза тускнели.
Через немалый промежуток времени Симэнь велел ей встать на четвереньки и раздвинуть ноги, а сам, накинув на себя красное шелковое одеяло, сел на нее верхом и заправил свой предмет в срамную щель. При свете лампы он мял ее белоснежную попку и, раскачиваюсь, наносил удары.
— Чжан Четвертая! Детка! — приговаривал Симэнь. — Кричи как следует: «Родной мой! Любимый!» — и не останавливайся, а я буду поддавать по своему.
Жуи не оставалась безучастной. Она все время потрафляла ему, поднимая ноги навстречу его движениям. Опять не смолкал ее нежный, дрожащий шепот. Прошла целая стража, прежде чем Симэнь завершил, наконец, поединок, выпустил семя и затем, после длительного сладостного оцепенения вынул наконец свой веник из потаенной ложбины. Жуи тотчас же привела его в порядок, вытерев платком, и они, обнявшись, проспали до пятой предутренней стражи, когда запели первые петухи. Жуи опять начала заигрывать, взяв то самое себе в рот.
— А как матушка Пятая играет! — откликнулся Симэнь. — Целую ночь, боится, как бы я не озяб. Даже за малой нуждой с постели не пускает.
— Не беспокойтесь, батюшка! — заверила его Жуи. — Что же, я разве от вас не выпью?
И Симэнь тут же, воспользовавшись ее заверением, отправил все содержимое своего мочевого пузыря ей в рот.
Так всю ночь провели они в утехах и ласках, которые сопровождались неумолчным щебетом и лепетанием.
На другой день первой встала Жуи. Она отперла дверь и поставила для умывания таз воды. Симэнь оделся и после утреннего туалета направился в переднюю залу, где наказал Дайаню:
— Надо будет взять двоих солдат и срочно доставить в цензорское управление его сиятельству Суну золотой треножник, украшенный фигурами восьми бессмертных. Он стоит в крытой галерее. Когда вручишь визитную карточку, обожди ответа.
Симэнь обернулся к Чэнь Цзинцзи и велел ему завернуть кусок расшитого золотом атласа и кусок пестрого атласа. Циньтуну было дано распоряжение приготовить плед и седлать коня для предстоящей поездки хозяина в Синьхэкоу на свидание с Цай Сю.
Симэнь Цин ел рисовый отвар в покоях Юэнян.
— Неужели мы все пойдем в гости к госпоже Ин? — спросила Юэнян. — Надо кому-то из сестер и за домом присмотреть и старшей невестке У компанию составить.
— Но я уже приготовил пять подарков, — говорил Симэнь. Ты поднесешь лиф, золотые серьги и пять цяней серебра, остальные — по два цяня серебра и по платку. Все пойдете. А дома дочь с тетушкой побудет. Не все ли равно. Нет, вы все должны пойти. Я брату Ину слово дал.
Юэнян не проронила ни слова в ответ.
— Мне домой пора, матушка, — сказала ей, поклонившись, Гуйцзе.
— А ты куда спешишь? — отозвалась хозяйка. — Погостила бы еще денек.
— Мамаше нашей что-то нездоровится, — объяснила Гуйцзе. — А сестры заняты и некому за ней поухаживать. Я в другой раз, в новогодние праздники, подольше погощу, хорошо?
Певица поклонилась Симэню. Юэнян дала ей две коробки сладостей к чаю и лян серебра. После чаю Гуйцзе ушла.
Симэнь оделся в парадный халат и пошел в переднюю залу. Тут явился Пинъань.
— Его сиятельство комендант Цзин прибыли с визитом, — доложил он.
Симэнь вышел навстречу гостю и провел его в залу, где они обменялись приветствиями. Военный комендант Цзин был облачен в парадный халат с квадратными нашивками и круглым воротом, препоясан золотым поясом, уши для тепла были прикрыты наушниками.
— Давненько не виделись, сударь! — отвешивая поклон, заговорил Цзин. — Прошу покорно меня простить, что не смог поздравить вас с высоким назначением.
— Премного вам благодарен, сударь, за щедрые дары, — отвечал Симэнь. — Извините, до сих пор не засвидетельствовал вам почтение.
После взаимных любезностей они сели на места, предназначенные гостю и хозяину. Подали чай.
— Вас, я вижу, ждет отличный конь, — обратился Цзин. — Далеко ли путь держите?
— Видите ли, цензор Сун Гунцзу, начальник Ведомства работ Ань Фэншань, Цянь Лунъе и Хуан Тайюй вчера угощали у меня правителя Девятиречья Цая Девятого, сына его превосходительства императорского наставника, — объяснял хозяин. — Поскольку правитель Цай удостоил меня своей визитной карточкой, я считаю своим долгом нанести ему ответный визит и незамедлительно. Его сиятельство вот-вот собирается отчалить.
— Ваш покорный слуга как раз прибыл просить вас об одном одолжении. Дело в том, что у цензора Суна в этом году истекает срок полномочий. В конце года ожидаются перемещения чинов местной службы. Сыцюань, будьте так добры, замолвите у цензора словечко насчет меня. Прослышал, он пировал вчера у вас, вот и решился попросить вашего благодеяния.
— Это не так трудно сделать, — заверил его Симэнь. — Мы ведь друзья, и для вас я рад сделать все, что в моих силах. Дайте только ваш послужной список. На ваше счастье, цензор еще будет устраивать у меня прием. Тогда и поговорю.
Цзин поспешно встал и бил челом Симэню.
— Я вам так обязан! Благодарю за щедрые милости! — говорил он. — А послужной список у меня с собой.
С этими словами он велел сопровождающему подать список, который он собственноручно вручил Симэню.
Послужной список гласил:
«Цзин Чжун, военный комендант, инспектор пехоты и конницы Шаньдуна, квартальный надзиратель левого гарнизона Цинхэ, тридцати двух лет от роду, уроженец расположенного в Загорье Таньчжоу, как наследник ратных подвигов своих предков был возведен в чин старшего тысяцкого вышеназванного левого гарнизона, а после успешного окончания военной академии в таком то году занял нынешний пост инспектора пехоты и конницы в Цзичжоу. На протяжении лет …»
Следовало подробное перечисление заслуг. Когда Симэнь просмотрел список, Цзин достал из рукава лист подношений и вручил его со словами:
— Не откажите, примите скромный дар, прошу вас.
Симэнь прочитал: «Отборного риса двести даней».[1429]
— Что вы! — воскликнул он. — Мы же с вами друзья! Нет, я никак не могу принять.
— Если вы не хотите принять, Сыцюань, то цензору Суну пригодится поднести, — упрашивал Цзин. — Не отвергайте! Знай я, что вы откажетесь, не решился бы вас беспокоить.
После долгих церемоний Симэнь, наконец, согласился принять серебро.
— Ладно, пока возьму, — сказал он. — А насчет вас я с ним при первом же свидании поговорю. О результатах сообщу через посыльного.
Подали чай. Цзин откланялся и, поблагодарив Симэня, ушел.
— Если кто без меня пожалует с визитом, карточку прими, а за мной не приезжайте, — наказывал Пинъаню Симэнь. — Четверых солдат у ворот поставь.
С этими словами он вскочил на коня и отбыл к Цай Сю. Его сопровождал Циньтун.
* * *
А теперь расскажем про Юйсяо, горничную Юэнян. Отправив Симэня, она пошла к Пань Цзиньлянь.
— Что же вы, матушка, вчера так скоро ушли? — спрашивала она Цзиньлянь. — А мы до поздней ночи засиделись. Мать Сюэ читала «Драгоценный свиток о праведной Хуан», потом матушка Вторая чаем угощала, а матушка Третья распорядилась принести вина и закусок. Гуйцзе и Шэнь Вторая по очереди пели. Только в третью ночную стражу разошлись. И чего только про вас не говорила моя хозяйка! Вы, говорит, как услыхали, что у батюшки гости разошлись, так сразу к себе бросились. Вот, говорит, как она его держит. Уж и в день рождения Третьей к себе завлекает. А матушка Третья и отвечает: «Не стану я перед людьми позориться. Не собираюсь с ней, — это с вами, матушка, — тягаться. Нас вон сколько: к которой пожелает, к той пусть и идет».
— Ну вот! — воскликнула Цзиньлянь. — Они совсем ослепли, что ли? Ну скажи, ночевал он у меня сегодня или нет? А попробуй ты им объясни, нехороша будешь.
— Хозяин к матушке Шестой в покои все время ходит, — подтвердила Юйсяо. — Но к кому? Ведь матушки Шестой давно нет.
— Цыпленок не мочится, и все ж нужду справляет, — заметила Цзиньлянь. — Одна умерла, другая гнездо заняла.
— А как разгневалась на вас моя хозяйка! — продолжала Юйсяо. — Почему, мол, вы у батюшки шубу попросили, а ей ни слова. Когда батюшка ей ключи принес, она ему выговор сделала: «Когда сестрица Ли скончалась, ты ворчал, горничных и служанок ее велел на месте оставить. Давно ли это было? И вот, ни слова не говоря, уж и шубу ее любимую другим отдаешь». А батюшка ей объясняет: «Ей ведь одеть нечего». «Как так нечего? — спрашивает она. — а почему заложенную не хочет? Ей, видишь ли, вот эту вынь да положь. Умерла сестрица, так у нее глаза разгорелись на ее добро? А будь сестрица жива, наверно как-нибудь обошлась бы.»
