придуманные правила никогда не соблюдают. Давно пришла пора их в трещину послать, и рылом натыкать в то, что у них не так. Я, может в политике не силён, но до степняков быстро всё донесу на понятном им языке. Они у меня к реке Урал забудут, как подходить, ближе, чем на двести километров. Пусть только повод дадут, а они его дадут, я в этом убеждён, и я им устрою тихую Варфоломеевскую ночь, но и вы помогите.
– За геноцид этих полудикарей с вас могут серьёзно спросить, – вслух посочувствовал я отставнику, прикинув перспективы той кампании, которую наверняка враги Империи постараются раскрутить до невероятных размеров.
– Да какой там геноцид! – чуть не в голос выкрикнул он, – Подумаешь, постреляем немного, полдюжины бомб небольших, килограмм по десять, на их аулы сбросим, чтобы понимали, что шутки кончились, и «свиристелки» запустим. Мы их уже опробовали. Вроде фейерверков штуковины. Тех, что со свистом разлетаются. Весят мало, а скотину разгоняют так, что степнякам отары потом по всей степи неделю собирать придётся, и то не факт, что хотя бы три четверти своих овец они потом найдут в добром здравии.
– Ладно. Это ваши проблемы. Лучше объясните мне, отчего вы решили пулемёты такие доисторические поставить? Калибр детский. С ними вам придётся снижаться в зону поражения французских винтовок, – я прекратил делать свои наброски и посмотрел на капитана.
– Максимы всегда славились надёжностью, и, как мне подсказали, вы имеете возможность поставить Щиты на дирижабль.
– А вам не приходило в голову, что вместе с винтовками французы могут снабдить хунхузов чем-то более убойным? – отвлёкся я от эскиза, отодвигая его в сторону, – Щиты на дирижабле не вечны, и какое-то количество попаданий они могут перенести, но, далеко не факт, что им не повредит огонь одного или двух пулемётов серьёзного калибра. Дирижабли неповоротливы. Если ваши стрелки не сумеют быстро подавить вражеские пулемёты, то я не завидую экипажу упавшего дирижабля. По слухам, жалость обитателям степи не свойственна и они крайне изобретательны в вопросах пыток и мучительной смерти. При всём том, те же французы, которые им предоставляют оружие, этих изысков с их стороны не заметят, зато вам в вину поставят любое прегрешение, дельное или мнимое. Так что, сбрось вы на какой-нибудь аул хоть тот же стоптанный кирзовый сапог, как западные газеты тут же раскрасят этот эпизод до небывалых высот. Не обращали внимания на такое положение дел?
– Знаю. Меня уже предупреждали о такой возможности, – мрачно отозвался Кузнецов, – И даже намекали, что врагов высокопоставленных я могу себе нажить больше, чем достаточно. Говорят, что профранцузски настроенных князей у нас много. Мне даже некоторые фамилии называли, – выдал капитан, чуть помявшись.
– О как! А вас не слишком затруднит, если вы память напряжёте и мне их списочком обозначите? Давно мечтал с потенциальными космополитами пообщаться. Люблю, знаете ли, феномены изучать. Прямо чудо какое-то вы мне описали. Князь вроде наш, здешний, доход и положение с местных земель имеет, а сам настроен на интересы другой державы. Парадокс, вам не кажется?
– То-то и оно, что про свои земли такие князья и бояре вспоминают лишь когда у них деньги заканчиваются. Тогда и возвращаются из Парижа или Ниццы на месяц-другой, чтобы подросших дворовых девок перетрахать, да дань с имений стрясти. Потом погуляют пару недель в столице, и снова во Францию или Италию уедут. Иные уже по-русски толком не говорят, чуть не через слово французский из них лезет.
– А сами как считаете, они кроме, как симпатии к Франции могли попасть под другое, скажем так, более пристальное внимание?
– С их-то привычками и отношением к деньгам, да запросто! – пристукнул сгоряча отставной капитан кулаком по столу.
– К каким деньгам? – недопонял я сказанное.
– У себя они в долг привыкли жить, причём так, что долги у дворянства зачастую только через суд можно стребовать. А во Франции – шалишь. Там не станут смотреть, насколько ты родовит и кто у тебя из родни какой пост занимает. Тут-то их, голубчиков, можно тёпленькими брать. В тюрьму никому неохота, опять же позора от такого случая не оберёшься.
– Вы так в деталях всё рассказываете, словно сами попадали в переделки, – усмехнулся я, слушая вояку.
– Сам не сам, а был у нас в полку один. Олух несусветный. Про такого сказать, что он глуп, как пробка, значит просто похвалить. Выпили мы как-то раз, он и рассказал, как ему удалось французов облапошить. В кабаре потратился больше положенного, а потом за должок в триста франков сам сидел и писал, кто за него в полку поручиться может. Якобы адвокат откуда-то вдруг взялся, он ему и насоветовал, чтобы наш дурак всё командование поимённо перечислил. Сказал недотёпе, что под таких героев он ему в течении часа деньги найдёт и даже в участок ехать не придётся, а наш дурак и рад стараться. Два листа исписал. И ведь действительно отпустили его. Да только за такие бумаги в военное время к стенке могут поставить, или французы могут выбор предложить. И думается мне, что среди нашего дворянства, любящего проводить время заграницей, за каждым вторым что-нибудь, да есть.
– И чем всё закончилось? – полюбопытствовал я, глядя на внешне спокойного капитана, которого выдавали лишь желваки, нет-нет, да и проявляющиеся на лице беспокойными сполохами.
– А погиб наш недоумок на следующий день. Многие тогда погибли. Меня вот тоже под вечер подстрелили, – словно о чём-то обыденном сказал Кузнецов.
Всё равно у меня осталось ощущение недоговорённости. Чую, что не всё так просто было со смертью предателя. Ни разу не удивлюсь, если это свои же его и пристрелили, чтобы полк не позорил и на остальных офицеров тень предательства не упала.
Не завидую я тем офицерам. Легко представить себе, какой у них был выбор: или безопасникам донос писать, или своего же сослуживца порешить.
Заодно и мысль неплохую я себе на заметку взял. Долги дворянства.
Встречались мне в исторической литературе воспоминания о том, что в давние времена очень многие дворяне чуть ли не всю свою жизнь жили в должниках. Из той истории наиболее известен придворный банкир Екатерины II, английский купец Ричард Сутерланд. Его должниками стала вся дворянская элита того времени. Англичанин тогда застрелился, когда понял, что деньги возвращать ему никто не собирается.
Многие дворяне в те годы регулярно перезакладывали свои особняки и земли, чтобы получить деньги у ростовщиков. К 1760 году примерно сто тысяч имений были заложены у кредиторов. И очень похоже, что История повторяется. Слишком много совпадений.
Пометку я
