Элейн неотрывно смотрела на Марка, который, пританцовывая на месте, хвастался своему Папе, как быстро он может доехать сюда из Лондона и вернуться обратно.
— Этот ебаный… — она осеклась. — Черт. Прошу прощения.
— Да нет, все нормально.
Итак, начался новый этап моего перехода к зрелому возрасту. Оглядываясь назад, я думаю, что без этого можно было обойтись, все это выглядит ничего не стоящим и маловажным. Последующие три недели можно назвать Упадком, или обыкновенной деградацией. Единственная претензия на оригинальность здесь только в том, что я не прекратил свою работу. Конечно, я перестал ходить в школу, но, невзирая ни на что, занимался по утрам математикой и каждый вечер как минимум час изучал Вергилия. Сверх того, я добросовестно читал литературу тошноты, меланхолии и абсурда — Сартра, Камю, Джойса. Я блуждал по убеленным сединой греко-римским трагедиям в переводах «Пингвина». Я вновь открывал для себя Лира, а также Гамлета и Тимона. Я впитывал наивную сексуальность Шелли и Китса и брал в оборот «Волю в Дурмане» Харди. Я занимался исследованиями.
В остальном же я старательно избегал мытья, культивировал бессонницу, не чистил зубы, выкуривал в день по двадцать сигарет «Капстен» с повышенным содержанием никотина. Я пачкал ногти горелыми спичками; я обрек свои ноги гниению заживо; я пестовал зловонное дыхание и разил им без промаха. Я шел гулять, одевшись не по погоде, часами сидел в подземке, глотая копоть, брызгал кашлем в тусклые витрины магазинов. Я пил виски и играл с Норманом в карты ночи напролет. Я никому не звонил, и никто не звонил мне. Я ложился пьяный, спал, не раздеваясь, и каждое утро просыпался, объятый ужасом. Взросление давалось мне нелегко.
Чтобы расплатиться с Норманом по карточным долгам, я даже пошел работать, не на железную дорогу, разумеется, а просто вылизывать тарелки в один ресторанчик, всего на неделю, по вечерам, по фунту стерлингов за смену. Ресторан был столь солидным заведением, что моим чуть ли не единственным занятием во время работы было сидеть на кухне, оборудованной по последнему слову техники, курить сигареты и слушать ворчание Джо, нашего повара. Джо, молодой самолюбивый повар, в основном готовил бифштексы с жареной картошкой всяким случайно забредшим сюда пакистанцам и был уже сыт этим по горло. Он мечтал стряпать экзотические блюда в каком-нибудь стильном ресторанчике. В этой связи, когда кто-нибудь заказывал бифштекс с картошкой и суп, Джо норовил харкнуть в него, дабы выразить свое презрение к подобному отсутствию фантазии у клиента, к тому же он где — то слышал, что стильные повара всегда харкают в суп, как только подворачивается возможность. Посуду после этого мыл я.
В мой последний вечер у нас был всего один заказ: бифштекс, жареный картофель и суп. По зрелому размышлению Джо, чтобы я не скучал, предложил мне самому туда харкнуть. Я харкнул от души.
Джо посмотрел в тарелку, затем на меня.
— Это нельзя подавать, — сказал он.
Поворотный момент, момент развязки, оказался не менее банальным, чем сам Упадок.
В понедельник ближе к вечеру я бесцельно катался по кольцевой линии подземки. На одной из станций вошел еще не старый горбатый бродяга, который давно уже примелькался мне в городе. (Я видел его столь часто, что при встрече мы чуть ли не кивали друг другу.) Поскольку от его ног мало что осталось, он прыгал по городу на двух обшарпанных костылях. Эти упражнения заставляли его потеть, и он изрядно пованивал, достаточно для того, чтобы заслужить от меня прозвище Ходячая Подмышка.
Подмышка влез в вагон, и я помог ему усесться напротив меня. Похоже, он был в затруднении: сопя и шмыгая носом, он рылся в мокрых карманах. Затем он поднял с пола газету и, очевидно, собрался высморкаться в ее юмористическую страницу. Всегда имея носовые платки про запас, я подумал, что от меня не убудет, если выделить один ему, что тут же и сделал.
Любой другой человек на моем месте смутился бы и тут же пожалел о содеянном; для меня же все это было относительно нормальным. Но кое-что в этом банальном акте милосердия меня действительно смутило: пугающее чувство родства с безногим бродягой. Мы будем сегодня ночевать под мостом, ты и я, казалось, говорил я ему, глядя, как он сморкается в мой платок.
Я сошел на следующей остановке, приехал домой, помылся, обрызгал себя одеколоном, сменил одежду, произвел генеральную уборку комнаты и позвонил доктору и дантисту. В тот вечер Норман сидел один за столом на кухне, тасуя карты и неуверенно поглядывая в мою сторону. Однако я призвал все свое мужество и, сославшись на усталость, пошел спать. Норману пришлось отправиться к себе в комнату и всю ночь скандалить там с Дженни.
Во вторник я решил появиться в школе. Все вели себя так, будто я вовсе не пропустил три недели занятий, или, скорее даже, вообще никогда здесь не учился. Носок Мертвеца завязывался в узлы, пытаясь объяснить, почему икс в степени ноль всегда равен единице. Миссис Трейгер на глиняных ногах поведала мне, почему она считает, что Дидона сама виновата в том, что ее обломал Эней. Дерек забыл, что собирался мне вломить. Я заполнил формы, позволяющие сдавать вступительные экзамены в Оксфорд 21-го и 22-го ноября. До них оставалось еще четыре недели.
Позже я сидел с чашкой чая за своим письменным столом. Обычно в это время солнце как раз заглядывало в комнату, и я, размякнув под его лучами, проводил время, созерцая забор и угольный сарай. Порою в голове внезапно возникала блаженная пустота — минуты, может, на полторы или две — и я закрывал глаза и просто дышал, испытывая одну только благодарность неизвестно к кому.
С наступлением сумерек на меня накатывала особая печаль, и это было связано с Рейчел. Я не очень-то ревновал к Дефоресту и вовсе не был уверен, что Рейчел поступила со мной жестоко. Но у меня на всякий случай уже был заготовлен план избавления. Холодно и беспристрастно я обдумывал подробности самоубийства, и делал это отнюдь не в самые тяжелые свои минуты. Пузырек таблеток. Записка: «Никого не виню. Просто я думал об этом и понял, что жить не стоит. Могло бы стоить, но — не стоит. Разве нет? В любом случае, прощайте. Ч.» Меня останавливали только две вещи: нежелание доставлять хлопоты Дженни и Норму и отсутствие надежного литературного агента-душеприказчика для моих «Блокнотов».
Я пытался писать Рейчел письма, но, как бы ни были они художественны и изысканны, я не видел смысла их отправлять, поэтому просто подшивал их в папку. Похоже, я не умел использовать слова, не превращая их в литературу. Вдобавок еще телефон сломался. Я хотел послать ей пузырек с моими слезами на закате, «Ромео и Джульетту» Чайковского, «Яркую Звезду» Китса, видеозапись, изображающую, как я укладываюсь в постель и кашляю, совсем одинокий.
Здание муниципалитета Кенсингтона выглядело вполне подходяще для экзаменов. Я не решился войти внутрь, но когда оттуда около четверти шестого, пошатываясь, вышел негр с блуждающим взглядом, которого, несомненно, только что отымели по полной программе, принимая у него экзамен, я решил к нему докопаться. Изобразив американский акцент, я выжал из него максимум сведений о контроле, местах для сидения и прочем.
Зайдя в какой-то солидный бар, я торжественно выпил оранжада. Пока я пил, мне пришло в голову позвонить Глории. Еще на первой неделе Упадка я побывал у голубого доктора, и он дал понять, что у меня все чисто и больше не обязательно ходить к нему, чтобы он меня лапал. (Возможно, я себе льщу; мой конец так сжался от страха, что навряд ли смог возбудить в нем что-нибудь, кроме смеха.) Да, Глория. Тряхнем стариной.
И я, конечно же, позвонил ей, как только вернулся домой. Я вынужден был говорить сексуальным шепотом, поскольку из столовой доносились голоса — в основном голос Нормана. Сперва пришлось ждать, пока пацан, который, как правило, отвечает на телефон (у соседей) бегал через улицу, чтобы позвать Глорию. Затем, когда она подошла, я отпустил пару сальных шуточек, чтобы ее рассмешить, и только тогда спросил, что она делает вечером. Глория внезапно стала очень серьезной. Она сказала этому мелкому матерщиннику и бандюгану, чтобы перестал щипать ее за зад и отвалил.
— Так как насчет этого? — спросил я.
Понизив голос, Глория сообщила, что ей страшно жаль, но так вышло, что как раз сейчас за ней ухаживает (прямо так и сказала) — Терри Трихомонада, между прочим, — и в этой связи она не имеет никакого желания подвергать опасности свое счастье. Она была уверена, что я отнесусь с пониманием.
Потея от стыда, я дополз до кухни и плюхнулся на табуретку.
— Зайди, пожалуйста, и поздоровайся кое с кем, — позвал меня Норман.
Я сунул свою покрытую пятнами рожу в дверь: Норман сидел на диване, обнимая за плечи сразу двух девушек. Это были Дженни и Рейчел.
