Следующая волна почестей Александру Ярославичу пришлась на царствование Петра Алексеевича Романова (Первого). Он не был Рюриковичем, но, подобно Иоанну Васильевичу, затеял войну со шведами. Более того — театр боевых действий против войск Карла XII был как раз в тех местах, где якобы произошла Невская битва. В 1710 г. у впадения в Неву речки Черной был заложен монастырь в честь Святой Троицы и Святого Александра Невского. В условиях войны средства на строительство найти было непросто; и царь решил проблему финансирования нового монастыря оригинально: к нему был приписан богатейший Иверский монастырь со всеми вотчинами и доходами и часть угодий не менее обеспеченного московского Новодевичьего монастыря. В результате еще не построенный монастырь стал одним из богатейших в России. В 1797 г. (т. е. на 87-м году существования) по указу императора Павла I монастырь получил статус лавры — третьей по счету после Киево-Печерской (получила статус лавры в 1598 г., на 547-м году существования) и Троице-Сергиевой (в 1744 г., на 407-м году).
Но и это еще не все. 30 августа 1724 г., аккурат в 3-ю годовщину Ништадтского мира, раку с мощами благоверного Александра Ярославича доставили на галеру, гребцами на которой были высшие государственные сановники. Петр занял место рулевого. Грести пришлось недолго — и вот галера оказалась в новой столице новой империи Петербурге. На берегах Невы выстроились войска, столпился народ. Под артиллерийский салют и колокольный звон раку перенесли на берег. Как свидетельствуют, Петр I открыл раку с мощами ключом, посмотрел на них, потом закрыл и выбросил ключ в реку.
Кроме того, Петр I задумал учредить новый орден, названный в честь благоверного Александра Ярославича. Но не успел. Впервые орден был пожалован уже вдовствующей императрицей Екатериной I в мае 1725 г. — в день бракосочетания дочери Анны с герцогом Голштейн-Готторпским Карлом Фридрихом. Это была одна из высочайших наград Российской империи (девиз ордена — «За труды и отечество»); впрочем, к концу существования империи орден чаще красовался на груди престарелых высших сановников и был гериатрической, а не героической наградой.
Последний пик прославления Александра Ярославича пришелся на предвоенные и военные годы Великой Отечественной войны. Прекрасный фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (1938) покорил сердца зрителей (хотя несколько и отступил от исторической правды), а во время войны стал воистину патриотическим призывом на борьбу с фашистскими захватчиками. Также во время Великой Отечественной войны, в 1942 г., был учрежден советский орден Александра Невского, которым награждались командиры от взводов до дивизий включительно, проявившие личную отвагу и обеспечившие успешные действия своих частей. Однако, как мы видим, учредители ордена понимали полководческий масштаб Александра Невского, и орден сей был самым младшим из полководческих орденов (после орденов Победы, Кутузова, Суворова, Б. Хмельницкого).
Как пишет современный российский историк А. Широкорад, «…легко заметить, что всплески популярности Александра Невского каждый раз совпадали по времени с очередными конфликтами со шведами и немцами, например, в начале XVIII века в ходе Северной войны, в конце 30-х годов XX века при обострении отношений с гитлеровской Германией». В этом вопросе с ним трудно не согласиться.
Итак, как мы видим, культ Александра Ярославича Невского на протяжении веков создавался. При этом действительный исторический образ великого владимирского князя и образ мифологический начали настолько разниться, как будто речь шла о совершенно разных людях. Историки с середины XVIII в. столкнулись поистине с неразрешимой дилеммой: чтобы соблюсти свою профессиональную честь, нужно было рассказать правду, во многих отношениях горькую, о самом Александре Ярославиче; но при этом приходилось бить по сложившемуся столетиями национальному (и религиозному!) мифу, что не только неприятно и смахивает на национальный мазохизм, но в некоторые периоды было чревато такому принципиальному историку неприятностями. Впрочем, каждый из историков решал эту дилемму по своему усмотрению.
Историческое научное сообщество весьма медленно дрейфует к раскрытию своих «скелетов в шкафу». Ибо, как сказал император Николай I, подводя дискуссию о годе появления Рюрика на берегах озера Ильмень, «…так учен был (я) в свою молодость, и слишком стар, чтоб верить другому».
Глава 8.
СИМЕОН ГОРДЫЙ: НЕСЧАСТЛИВ В БРАКЕ
После смерти великого князя владимирского Александра Ярославича Невского встал вопрос о новом великом князе. И это затрагивало интересы не только владимирских князей, ибо владелец этого титула был фактически ведущим князем в Северной и Северо-Восточной Руси (т.н. Залесье), т. е. русских землях, принадлежащих Золотой Орде.
Самих Рюриковичей в Северной Руси в то время уже было предостаточно: князья рязанские, муромские, пронские, ростовские, брянские, владимиро-суздальские… К примеру, рязанские князья (и их боковые отрасли — муромские и пронские) были потомками Святослава Ярославича Черниговского, второго сына Ярослава Мудрого. Или князья ростовские, потомки великого князя владимирского Константина Всеволодовича, старшего сына Всеволода Большое Гнездо.
Но все дело в том, что старейшинство этих князей в Рюриковом доме для золотоордынских сюзеренов не играло особой роли. Первым залесским князем, признавшим татарских ханов и получившим за это ярлык не только на великое княжество владимирское, но и на всю Русь, был князь владимиро-суздальской ветви Ярослав Всеволодович. И именно его потомки считались татарами законными претендентами на главный ярлык. Кроме того, Батыево нашествие настолько проредило ряды собственно владимиро-суздальских потомков Всеволода Большое Гнездо (были уничтожены под корень весь род Юрия Всеволодовича, старшего брата Ярослава Всеволодовича, и двое из трех сыновей Константина Всеволодовича), что потомки Ярослава Всеволодовича практически не испытывали династической конкуренции со стороны.
А вот внутри семейного клана, в соответствии с теорией Дарвина, конкуренция была нешуточная. Но и тут произошел естественный отбор, и из восьми сыновей Ярослава Всеволодовича выдвинулись три ветви князей, которые в дальнейшем оспаривали первенство, — потомки Александра Ярославича Невского, Ярослава Ярославича Тверского и Андрея Ярославича Нижегородского. Правда, потомки последнего участвовали в борьбе за ярлык на Великое Владимирское княжество эпизодически, посему не будет ошибкой считать, что основную борьбу вели потомки Александра Невского (московская ветвь т.н. Даниловичей) и Ярослава Тверского (ветвь тверских князей).
Но обо всем по порядку.
Итак, после смерти Александра Ярославича Невского свои претензии предъявили трое его братьев: Ярослав, Андрей и Василий. Но Василий, который на тот момент княжил в Костроме, был слишком молод (его прозвище — Мизинный, так как он родился в 1241 г. и был лет на двадцать младше своих братьев); а Андрей хотя уже успел побывать великим князем владимирским и повинился перед ханами за свою дерзость в 1252 г. («(лучше) бегати нежели царямъ служимы»), но особого доверия, как мне думается, татары к нему не испытывали.
Потому исход борьбы был практически предрешен — и Ярослав Ярославич стал великим князем владимирским.
Ни Новгородская Первая летопись старшего извода, ни Лаврентьевская летопись ничего не говорят о поездке Ярослава Ярославича в Орду за ярлыком. Обычно в российской дореволюционной, да и иногда в советской историографии подобным случаям уделялось огромное, даже исключительное внимание, так как, по мнению некоторых историков, это говорило о зачатках «самодержавия» и даже независимости от татарских ханов. Впрочем, ясность в этот вопрос внесли академик АН СССР Б.Д. Греков и член-корреспондент АН СССР А.Ю. Якубовский, которые в своей монографии «Золотая Орда и ее падение» указали, что «…зависимость от ханов выражалась в том, что русский великий князь садился на своем столе “пожалованием царским”, т. е. ханским. Это делалось от имени хана либо митрополитом русским, либо уполномоченным ханским»[57]. Под 1269 г. в Новгородской Первой летописи упоминается «баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ», который, надо думать, от имени хана и жаловал Ярослава Ярославича великокняжеским ярлыком.
Новая метла по-новому метет, как говорится. «…Выгнаша новгородци князя Дмитрия Александровича, сдумавше с посадником Михаилом, зане князь еще малъ бяше; а по Ярослава послаша, по брата Александрова, во Тферь сынъ посадничь и лучший бояры», — сообщает Новгородская Первая летопись старшего извода о первых переменах при новом князе. Конечно, Дмитрий был не так уж и «мал» — восемнадцать лет, — но многим новгородцам шибко хотелось сменить политический курс.
