Кстати сказать, все женщины в романе невинны, а все мужчины, даже идеалист Сварожич, уже имеют сексуальный опыт.
Эти упрощенные схемы легко поддавались дальнейшему упрощению и пародированию.
«Русская порнография, – писал в статье «Нат Пинкертон» (1908) Корней Чуковский, – не просто порнография, как французская или немецкая, а порнография с идеей. Арцыбашев не просто описывает сладострастные деяния Санина, а и всех призывает к таким сладострастным деяниям.
Люди должны наслаждаться любовью без страха и запрета, – говорит он, и это слово “должны” – остаток прежних интеллигентских привычек, пережиток прежнего морального кодекса, который на наших глазах исчезает» (Чуковский, 1969. Т. 6. С. 147).
Между тем Арцыбашев утверждал не столько гедонизм, сколько право индивида всегда оставаться самим собой и не ставить предела своим желаниям. В душном провинциальном городишке, где развертывается действие «Санина», кроме секса, нечем заняться. Но разве так должно быть всегда? В последней сцене романа Санин покидает город и идет навстречу подымающемуся солнцу, как бы намекая читателю, что его настоящая жизнь – впереди. Этот «новый человек», индивидуалист и циник, не особенно симпатичен, зато силен, и в условиях столыпинской реформы будущее, возможно, оказалось бы за ним.
Но критика обращала внимание не на идеи и художественный замысел произведения, а лишь на то, как его, по мнению критика, воспринимала публика, причем трактовалось это весьма произвольно (Boele, 1999).
Статья 1001-я законов о печати, которую обычно называли законом о порнографии, была направлена против «сочинений, имеющих целью развращение нравов или явно противных нравственности и благопристойности и клонящихся к сему соблазнительных изображений». Формулировка эта весьма расплывчата. После 1905 г., когда на смену ранее действовавшей предварительной цензуре пришла цензура карательная, определение того, что есть порнография, превратилось в сложную процедуру с непредсказуемым исходом.
Французский славист Бенжамен Гишар, изучивший архивы Главного управления по делам печати за 1906—1912 гг., отыскал следы 236 преследовавшихся публикаций и обнаружил «поразительное разнообразие» обвиненных в непристойности текстов. Тут и сборники неприличных рассказов и песен, и медицинские издания по вопросам секса, распространение которых внушало властям особый ужас (цензоры преследовали издания, обучающие методам контрацепции, и сексологическую литературу, описывающую различные виды извращений), и бульварные публикации, и произведения авангардной литературы.
Жертвой их стал и роман Арцыбашева. Сначала он был опубликован по частям в журнале «Современный мир» за 1907 г., а в начале 1908 г. вошел в третий том собрания сочинений автора. Цензура не вмешалась ни на одном этапе публикации. Преследования начались лишь в апреле 1908 г. при переиздании книги. То есть цензура отнесла «Санина» к разряду порнографических произведений не вследствие самостоятельного решения, а в результате появившейся в печати критики. Главным аргументом было не столько содержание романа, сколько его читательский успех, то, что «роман этот читается молодежью обоих полов с захватывающим интересом (10 000 экземпляров разошлись в течение двух месяцев, и ныне вышло в том же числе экземпляров второе издание)» (Гишар, 2003). Надо ли говорить, что популярность книги и ее автора после этого только возросла?
Интересный пример того, как разжигалась моральная паника, – широко распространенный в 1907—1910 гг. миф о существовании среди школьников «лиг свободной любви» (Буле, 2002). Первоисточник этих слухов достоверно неизвестен, но многие газеты писали, что в школах Минска, Перми, Орла и других городов десятки школьников собирались вместе и сначала при свете огарков свечей (отсюда – название «огарчество») что-то обсуждали, а когда огарки догорали, начиналась дикая сексуальная оргия. Журналисты уверяли, что евангелием этим подросткам служил роман Арцыбашева «Санин». Проведенная в 1908 г. в Минске по приказу министра просвещения официальная проверка никаких фактов такого рода не обнаружила, тем не менее слухи продолжали распространяться и обсуждаться, причем правые и левые, включая молодежные организации, одинаково негодовали и требовали срочно «прекратить разврат». Реальный политический смысл этой кампании, которую сегодня назвали бы грязным пиаром, состоял в том, чтобы возбудить ярость людей против «порнографии», а фактически – против сексуальности и всего того, что с нею ассоциировалось.
Подведем итоги.
Русская культура начала XX в. начала серьезно обсуждать сексуальные проблемы. Издержки и перехлесты этого процесса были неизбежны и закономерны. Однако русское эротическое искусство, в еще большей мере, чем западное, было элитарным, верхушечным. В отличие от привычной, «истинно-народной» матерщины, оно воспринималось и правыми, и левыми как нечто болезненное, декадентское, порожденное кризисом общественной жизни, чуждое классическим традициям, аморальное и эстетически отталкивающее. Метафизический русский Эрос не совмещался с Логосом, а новый индивидуализм приходил в непримиримое противоречие с коллективистической тоской по «соборности».
Вячеслав Иванов недаром называл свой идеал «Эросом невозможного», признавая, что «Дионис в России опасен» (цит. по: Эткинд, 1993. С. 61), а Бердяев позже увидел в большевистской революции «дионисические оргии темного мужицкого царства», грозящие «превратить Россию со всеми ее ценностями и благами в небытие» (Бердяев, 1990б. С. 119).
Что же касается собственно эротического искусства, то его первые слабые ростки не успели укорениться в общественной жизни и были сметены революционной бурей 1917 г.
Глава 7. ОДНОПОЛАЯ ЛЮБОВЬ
За тобой хожу и ворожу я,
От тебя таясь и убегая;
Неотвратно на тебя гляжу я, —
Опускаю взоры, настигая...
Вячеслав Иванов
Тексты и контексты
Важное место в русской сексуальной культуре XIX в. занимает гомоэротизм. Одним из первых подметил этот факт американский историк Джеймс Биллингтон:
«Кажется, что удивительные и оригинальные творческие жизни Бакунина и Гоголя были в какой-то степени компенсацией их сексуального бессилия. В эгоцентрическом мире русского романтизма было вообще мало места для женщин. Одинокие размышления облегчались главным образом исключительно мужским товариществом в ложе или кружке. От Сковороды до Бакунина видны сильные намеки на гомосексуальность, хотя, повидимому, суб лимированного, платонического сорта. Эта страсть выходит ближе к поверхности в склонности Иванова рисовать нагих мальчиков и находит свое философское выражение в модном убеждении, что духовное совершенство требует андрогинии или возвращения к первоначальному единству мужских и женских черт» (Billington, 1970. P. 432).
Долгое время эта тема оставалась абсолютно запретной и закрытой. Начиная с 1970-х годов американский славист русского происхождения, специалист по истории русской литературы, Саймон (Семен Аркадьевич) Карлинский (1924– 2009) опубликовал несколько книг (монографии о Гоголе и Цветаевой), биографических очерков (о Дягилеве, Чайковском, Кузмине и др.) и статей обобщающего характера, в которых впервые показал, что однополая любовь присутствовала в жизни и творчестве многих выдающихся деятелей русской истории и культуры (Karlinsky, 1976, 1987, 1991, 1995; Карлинский, 1991). Изучение истории гомосексуальности было продолжено историками (Энгельштейн, 1996, 2002; Хили, 2008) и литературоведами, авторами солидных биографий П. И. Чайковского (Познанский, 2009), Михаила Кузмина (Богомолов, 1995; Богомолов, Малмстад, 1996), Марины Цветаевой и Софьи Парнок (Полякова, 1997; Бургин, 2000). Постепенно эта тема зазвучала и в отечественной культурологии (Ротиков, 1998; Клейн, 2002; Эткинд, 1996, 2002; Жеребкина, 2002 и др.)
В данной работе меня интересует не сама по себе история однополой любви, а ее место в сексуальной культуре – как общество осмысливало и структурировало ее и какое место она занимает в сексуальном дискурсе. В центре внимания стоит не история отдельной жизни (биография), а социокультурные контексты, в которых формируются и реализуются соответствующие чувства и отношения, будь то народная культура, жизнь закрытых учебных заведений, особая бытовая субкультура, морально-юридический или литературно-художественный дискурс. Первый аспект темы уже затрагивался выше, в этой главе речь пойдет преимущественно о жизни образованных сословий и о художественной культуре [4] .
Учебные заведения
Как и в Западной Европе, гомосексуальные отношения в России шире всего были распространены в закрытых учебных заведениях – Пажеском корпусе, кадетских корпусах, юнкерских училищах, Училище правоведения и т. п. Поскольку явление это было массовым, воспитанники воспринимали его спокойно и весело.
Попытки школьной или корпусной администрации пресекать «непотребство» реального успеха не имели. После очередного скандала с А. Ф. Шениным, которого в 1846 г. за педерастию отстранили от службы и выслали из Петербурга, в столице рассказывали, что «военный министр призвал Ростовцева и передал ему приказание Государя, чтобы строго преследовать педерастию в высших учебных заведениях, причем кн. Чернышев прибавил: “Яков Иванович, ведь это и на здоровье мальчиков вредно действует”. – “Позвольте в том усомниться, ваша светлость, – отвечал Ростовцев, – откровенно вам доложу, что когда я был в Пажах, то у нас этим многие занимались; я был в паре с Траскиным (потом известный своим безобразием толстый генерал), а на наше здоровье не подействовало!” Князь Чернышев расхохотался» (Eros russe, 1988. С. 59).
