- Я иду одеваться. Что вы хотите послушать? Поставить что-нибудь веселое? Отвлечетесь от грустных мыслей о всеобщей доброй тетушке.
- Нет, не надо. От веселых мыслей у меня портится настроение. К сожалению, грустная мелодия не в состоянии меня развеселить. Вообще, всем мелодиям я предпочитаю тишину.
- Полная глухота к музыке! - констатирует Линда, направляясь к дальней части холла, служащей ей спальней.
- Совершенно верно. У меня нет никакого влечениям к песням. Зато к певицам, особенно к некоторым...
- Молчите, притворщик! - укоряет меня Линда и принимается за обременительное женское дело - одевание.
Когда мы выходим на улицу, дождь уже перестал. Ветер быстро гонит низкие мокрые тучи далеко за горизонт. Мы пересекаем Черинг-кросс и направляемся к Пикадилли.
- Скажите, Питер, почему Райт решил покончить с вами? Ведь его ревность - это блеф! - интересуется моя спутница.
- Почему же? Ревность Райта существует на самом деле, только эта ревность на служебной почве.
- Вы собираетесь его вытеснить?
- И не думаю! Просто сейчас я нужнее Дрейку, чем Райт, и шеф предпочитает обсуждать разные вопросы со мной, а не с ним.
Линда долго молчит, молчу и я. Мокрый асфальт Шетсбери-авеню блестит под ногами. Линда первой нарушает молчание.
- Я еще ни разу не спрашивала вас об этом. И вы, конечно, можете не отвечать на мой вопрос. Неужели вы решили навсегда соединить свою жизнь с этим ужасным человеком, Питер?
- "Навсегда... Соединить свою жизнь!" Оставьте эти высокие слова! Что значит "навсегда"? И зачем копаться в завтрашнем дне, когда вы сами прекрасно знаете, что это завтра - штука весьма ненадежная?
До самой площади Линда не раскрывает рта.
- Нет, я не могу вас понять, - наконец произносит она. - Вы вторглись в этот квартал и упрямо держитесь за него, будто решили покончить с собой и хотите выдать самоубийство за несчастный случай. Нет, Питер, честное слово, я вас совсем не понимаю.
На следующее утро меня снова вызывают к шефу - оказывается, затем, чтобы он мог выполнить высокогуманную и миролюбивую миссию.
- Дорогой мой, нужно сгладить конфликт между вами и Райтом, заявляет он. - Я знаю, что кроме служебного долга у людей бывают и личные чувства, но я не желаю, чтобы одно мешало другому.
- Лично я не имею ничего против вашего секретаря, - поспешно уверяю я. - Особенно если он перестанет ломать себе голову над тем, как отправить меня на тот свет.
- Об этом не беспокойтесь, - рычит Дрейк. - Больше он этим вопросом заниматься не будет. Мне очень приятно, что вы не злопамятны, Питер. Вы так же, как и я, Питер, принципиальны, но не злопамятны.
Дрейк встает из-за письменного стола и наносит традиционный визит вежливости передвижному бару, наливает в два стакана две почти одинаковые дозы и в оба стакана кладет кубики льда, которые берет из ведерка прямо пальцами, короткими и пухлыми, и предлагает выпить за добрые отношения между служащими фирмы. Потом смотрит на часы и недовольно говорит:
- Куда, к чертям, провалился Ал? Я еще полчаса назад послал его за Райтом.
Дрейк идет к письменному столу и нажимает невидимую кнопку. Никакого результата.
- И Боб куда-то запропастился, - с досадой констатирует он. - Сходите к нему и велите сейчас же явиться ко мне. Вы знаете его контору, она внизу, в подвале, где вы когда-то лечились от нервов.
Выполняя указание начальства, я спускаюсь в подвал. В коридоре темно, но из-под двери помещения, в котором я не так давно лечился от нервов (как изволил выразиться шеф), просачивается свет. Нажимаю ручку двери и вхожу. На меня тут же обрушивается что-то тяжелое. Очень тяжелое, распространяющее сильный запах сирени.
Оправившись от удивления, я смотрю на пол. У моих ног лежит бездыханное тело агента похоронного бюро Джона Райта. Он уже не сможет присутствовать ни на чьих похоронах, кроме собственных. Крови не видно. Все сделано очень аккуратно, даже черный костюм потерпевшего не пострадал. Судя по лиловым отпечаткам на его шее, смерть наступила от удушения платком или веревкой.
Но я не судебный врач, и такие подробности меня не интересуют. Вот почему я спешу покинуть негостеприимную кладовку, не забыв стереть платком следы пальцев с ручки двери.
- Боба я не нашел, - сообщаю я шефу, вернувшись в кабинет с зашторенными окнами. - Зато нашел Райта. Он в полном порядке, но мертв. О чем вы прекрасно знаете.
- Прекрасно знаю? - Дрейк в изумлении поднимает брови. - Вы странный человек, Питер. Откуда мне может быть известно то, что происходит в подвале?
Все-таки лицемерие имеет границы: он не спрашивает, отчего умер Райт, только скорбно качает головой и произносит со вздохом:
- Бедный Джон... Бедный мальчик...
В дверь стучат. Вместо того, чтобы прорычать обычное "войдите!", Дрейк идет к двери и высовывает голову в коридор. Невидимый посетитель что-то ему подает. Дрейк берет это что-то и возвращается к столу, по дороге укоризненно грозя мне пальцем:
- Ах вы, хитрец! Значит, вы и на этот раз сумели свести счеты с противником! А всего пять минут назад убеждали меня, что ничего не имеете против Райта!
И чтобы пояснить, о чем идет речь, Дрейк протягивает мне фотографию, только что вынутую из поляроидного аппарата: убийца Питер склонился над своей жертвой Джоном Райтом. Не знаю, кто на этот раз выполнил роль фотографа и где он прятался, за кроватью или позади ящиков в углу, но снимок сделан в идеальном фокусе. Очень красноречивый снимок.
- Цена этому вещественному доказательству невелика, сэр, - безучастно замечаю я.
- Конечно, если бы вас сфотографировали в самый момент убийства, снимок был бы убедительнее, - соглашается Дрейк, - но не забывайте, что если к нему приложить снимок вашего предыдущего преступления, он приобретет солидный вес.
- И для чего вам эта новая фальшивка, сэр?
- О, фальшивка! Вы действительно иногда слишком резки в своих оценках, Питер! - заявляет Дрейк, убирая фотографию в сейф. Покончив с этим, он поворачивается ко мне и разводит руками:
- Зачем нужна? Не знаю. Может быть, ни за чем. Может, она еще пригодится вам самому, друг. Я ведь вам уже говорил: чем крепче держишь человека в руках, тем больше можешь ему доверять. А от моего доверия, Питер, вы можете только выиграть.
Дрейк лезет в кармашек и достает сигару. Но перед тем как приступить к обязательному ритуалу, смотрит на меня холодными голубыми глазками, в которых сверкают искорки неподдельной симпатии, и произносит:
- Позвольте сделать одно неслужебное замечание: вы ужасно везучий человек, Питер!
- Возможно. Хотя в порядке неслужебного разговора я должен сказать, что не вижу, в чем именно мое везение.
- В том, что судьба привела вас сюда, на Дрейк-стрит. И что сам Дрейк взял вас к себе в помощники. Потому что с этого дня, Питер, вы становитесь моим первым помощником. Личным секретарем. Шефом канцелярии. Лицом, ответственным за секретные операции. Представляете, какая власть сосредоточена в ваших руках?
Моя огромная власть, разумеется, - миф, один из тех миражей, которыми так любит развлекать себя мой шеф. И это к лучшему. Меня устраивает и то, что финансово-бухгалтерские и контрольные функции покойного Райта возложены на лицо, о котором я до сих пор не упоминал по причине его полного безличия. Это управляющий "Евы" и подлинный обладатель имени Дональд Стентон, под которым мне удалось съездить на родину.
Стентон - образцово-исполнительный чиновник, которые необходимы всюду, даже подпольный мир не может без них существовать, - ведь там, где заключаются сделки и идет счет деньгам, нужны образцово-честные и надежные чиновники. Как у большинства его собратьев, педантизм Стентона развит за счет воображения, а верность хозяину заменяет приверженность к каким-либо нравственным принципам. Важно не то, откуда берутся деньги, а сколько их; важен не характер сделок, а содержание в полном порядке счетов и прочей документации. Стентону все равно, чьи дела вести - публичного дома или филиала банка; все равно, кому платить законные проценты - солисткам стриптиза или торговым посредникам; все равно, какие приходы заносить в бухгалтерские книги - от продажи гашиша или продажи картошки. Такого рода подробности не имеют ничего общего с его служебным долгом.
- Вам не страшно занимать место человека, умершего насильственной смертью? - интересуюсь я, встретив его сразу после вступления в новую должность.
- Насильственная смерть, мистер Питер, связана не столько с местом, сколько с индивидом, занимавшим его, - назидательно говорит Стентон, часто моргая розовыми глазками альбиноса. - Есть люди, в силу своего характера предрасположенные к насильственной смерти, и есть другие люди, которые не страдают таким предрасположением. Я принадлежу к последним, мистер Питер.
В чем я не сомневаюсь. Поступи Стентон на службу к людоеду, ему и там нечего было бы опасаться насильственной смерти. Потому что даже людоеду если таковые существуют - нужны верные, педантично аккуратные и лишенные высоких амбиций люди, которые готовы за скромное вознаграждение всю жизнь заниматься сложением и вычитанием.
