Дядя Брутя затравленно посмотрел на старшего брата, положил трубку и испачканный ершик на стол и глубоко и тяжко вздохнул, от чего пряный табачный дух распространился по комнате. За считаные часы дядя заметно сдал. Консул, покоившийся в его столовой, буквально пил его кровь, заедая мясом. Дядя Брутя выглядел похудевшим и осунувшимся, хотя за завтраком казался здоровым и свежим, как повар в японском ресторане.
Я сделал скорбное лицо, как всегда, когда хотел избежать наказания за поступки, которые не нравились дяде Кате, а у моей совести не вызывали абсолютно никаких нареканий. Испытанный с детства метод сработал. Дядя Катя махнул рукой, буркнул «паяц» и с нарочито серьезным видом взялся за газету. Он был полностью уверен, что дядя Брутя либо проворонил консула (что казалось вообще невероятным, поскольку не мог же консул сам вынести с территории терминала аквариум со своей персоной), либо, что более вероятно, Брут Шатов потерпел дипломатический провал, поскольку высокий инопланетный гость попросту не явился в назначенное время.
Бедный дядя Катя. Он всегда был несколько консервативен и представить себе не мог, насколько ошибался относительно глубины дипломатического провала дяди Брути. Провал был бездонен. Я бы мог водить американских туристов вдоль этой пропасти, получать неплохие деньги и часами рассказывать им о мертвом монстре с простреленной головой, который сейчас смотрит на них из черной глубины и тянет вверх чудовищные щупальца. Он голоден. Он очень голоден. Он не пил человеческой крови с тех самых пор, как изорвал своими кровожадными челюстями карьеру моего дяди Брута.
И все-таки иногда мне кажется, что во мне погибает предприниматель. Я слишком мягкосердечен, чтобы сделать состояние, продавая на развес нервные клетки собственного дядюшки.
Я бесшумно тронул дядю Брутю за плечо и прижал палец к губам.
— Выпроваживай его, — сказал я беззвучно, указывая глазами на дядю Катю, совершенно отгородившегося от нас газетой.
Брут Ясонович замешкался, как всегда, когда речь шла о стычке со старшим братом, по отношению к которому у дяди Брути на протяжении уже сорока с лишним лет сохранялся непреодолимый атавистический ужас.
Брут Шатов усердно прокашлялся и открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут дядя Катя резким движением свернул газету, выкарабкался из кресла и направился к двери в столовую.
— И не надо так сопеть. Сам уйду, — бросил он через плечо. Потом деловито вернулся к столику, достал из пепельницы остаток сигары и с видом полного отвращения ко всему окружающему сунул его в рот и разжевал. — До свидания, если понадоблюсь, я в Эрмитаже, — злорадно добавил он и наконец вышел.
— Ну зачем надо было так сердить Катона, — укоризненно и виновато сказал дядя Брутя, едва лишь дверь в столовую закрылась.
— Да ладно, стопроцентно, что он сейчас стоит под дверью и ждет, чтобы послушать, как ты будешь меня отчитывать. — Я скорчил ироничную гримасу, дядя Брутя хмыкнул, а за дверью раздались резкие обиженные шаги.
Теперь можно было говорить о деле.
Дядя Брутя, подавленный и подрастерявший весь свой дипломатический форс, уныло рассматривал изломанные почерневшие тела ершиков и бурые комья салфеток, павших в борьбе за чистоту его драгоценного курительного устройства.
— Зачем тебя Марта звала? — спросил я, чтобы привести его в чувство.
— Экзи заболел, — отозвался он уныло. — Не встает.
— Лень ему, — откликнулся я как можно более легкомысленно. Не хватало еще, чтобы к дядиным тревогам добавился захворавший гаденыш Экзи. — Раскормили твоего любимчика. Задница как домбра. Вот он ее от пола оторвать и не может.
— Марта ему паштет давала — не ест, — заметил дядя. Это действительно был аргумент аргументов. Если Экзи отказывался есть — знак был хуже некуда. Видно, и вправду заболел.
— Я ветеринару позвонил. Благо как раз где-то в нашем районе на вызове был. Антибиотики сделали. Сказал, что-то нетипичное, надо понаблюдать.
— Вот пусть Марта и наблюдает, — сказал я чуть резче, чем собирался. — Давай-ка вернемся к нашим баранам. Мне кажется, дипломата застрелил Муравьев. У него была возможность, поскольку он знал о прибытии консула. У него имелся мотив — ненависть к инопланетянам-негуманоидам. Да, скорее всего, он и на Саломаре накуролесил. Остаются два вопроса: где орудие убийства и кто ему помогал? А помогал, скорее всего, Насяев. Хотя нет, Насяев не станет лезть в дело, которое может повредить его карьере. И еще никак не могу понять, что же все-таки вынудило Муравьева выстрелить. Он ненавидит саламарцев сильно, даже в аффектацию впадает, но до состояния потери контроля над собой его явно нужно доводить долго и умело. Но я уже почти уверен, убийца именно Муравьев.
— Знаю, — печально отозвался дядя.
Я посмотрел на его серое усталое лицо, и на моей физиономии отразилось такое удивление, что дядя решил объясниться, не дожидаясь, когда я кинусь на него, как разозленная обезьяна на очкарика.
— Профессор сам признался мне в том, что совершил. Я обещал помочь ему. Он очень страдает, и я должен был хоть как-то обнадежить его. Но я не знаю, насколько возможно совместить его спасение с сохранением собственного лица и доброго имени…
Дядя опустил глаза, потом снова затравленно посмотрел на меня. Я однозначно не узнавал моего дядю Брутю, за один-единственный день превратившегося из Майкрофта Холмса в Джен Эйр.
— Может быть, то, что я скажу, покажется обидным, но сострадание тебя отнюдь не украсило, а если ты еще и изъясняться начнешь, как классик сентиментализма, я вообще умою руки и оставлю тебя на растерзание твоим профессорам. Что именно рассказал Муравьев?
— Он хочет, чтобы смерть дипломата оставалась в тайне, пока не прибудет делегация с Саломары. Он решил сдаться им добровольно, продемонстрировав все улики, объяснить мотивы своего поведения и не допустить, таким образом, пусть и холодной, но войны между Саломарой и Землей. Да, саломарцы к нам не прилетят, у них нет космического флота. Но мы не можем остаться без саломарских ископаемых. Они очень-очень важны для Земли…
Я подошел к дяде Бруте и встряхнул его за плечи, а он закрыл лицо руками и, ссутулившись, почти полностью скрылся в угловатой массе своего черного пиджака.
Признаюсь, такого поворота я не ожидал и поначалу несколько растерялся.
Но через мгновение Брут Шатов взял себя в руки, распрямил спину и, вытягивая из кармана пачку голландского трубочного табака, весело сказал:
— Да уж, нечего плакать по мертвому Цезарю. Дело надо делать. — Он вновь стал самим собой. Во всяком случае, очень постарался таковым выглядеть. — Я настоял на том, чтобы Муравьев поговорил с тобой. Он будет через четверть часа, а пока давай посоветуемся, как быть дальше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
