— Да уж, нечего плакать по мертвому Цезарю. Дело надо делать. — Он вновь стал самим собой. Во всяком случае, очень постарался таковым выглядеть. — Я настоял на том, чтобы Муравьев поговорил с тобой. Он будет через четверть часа, а пока давай посоветуемся, как быть дальше.
Дядя решительно закурил, передавая мне слово. Но едва я открыл рот, чтобы высказать, как я взбешен, что дядя решил все без меня, как в прихожей раздался звонок, а через несколько прошедших в молчании минут на пороге библиотеки появился профессор Муравьев. Его черные кустистые брови были взлохмачены больше прежнего, словно он только что пытался вырвать эти чудовищные насаждения из обширной клумбы своего грозного лица, но не успел завершить начатого. Валерий Петрович бросил выразительный взгляд на дядю Брутю. Дядя слегка склонил голову, приветствуя гостя, и по-военному четко объявил:
— Племянник знает о нашем разговоре. Мы ждем от вас деталей, профессор.
Муравьев замялся и горой обрушился в кресло, в котором еще двадцать минут назад гнездился дядя Катя.
— Я прошу прощения, что я не принимаю вас у себя дома, но моя семья не должна знать обо всем этом. Прошу вас. А у профессора Насяева откровенный разговор был бы невозможен. Я еще раз приношу свои извинения, что причинил вам неудобства. — Похожая на выступ скалы фигура с огромной головой, на которой чернела густая шапка волос, никак не вязалась с тем, что он говорил.
— Я с удовольствием извиняю вас, профессор. Не каждый день ко мне домой запросто приходит человек, называющий себя межгалактическим убийцей. Но мне почему-то не очень верится, что вы просто так взяли пистолет и пристрелили посла дружественной планеты…
Я не успел договорить. Муравьев сверкнул глазами, впился пальцами в подлокотники кресла и прошипел:
— Дружественной?! Дружественной?!! Он готовил покушение на президента! Он так и сказал…
Тут профессор осекся и замолчал, но все лишнее уже было произнесено.
— Когда это он сказал? — Мы с дядей Брутей вытянулись вперед как хорошие гончие, почуявшие запах зайца.
Наш гость начал бурчать что-то невразумительное, но дядя Брутя, к которому вместе с трубкой вернулось и решительное состояние духа, выпустил струйку дыма и отчетливо, голосом, не терпящим возражения или отказа, заявил:
— Валерий Петрович, у нас с вами есть два пути дальнейшего развития взаимоотношений. Либо вы полностью откровенны с нами, и мы вместе ищем выход из этой неприятной для всех нас ситуации. Либо вы продолжаете извиваться, но уже самостоятельно. Мы, как я и обещал вам, конечно же, не выдадим вашей тайны ни правоохранительным органам, ни кому бы то ни было, но и помогать, а тем более информировать о ходе нашего расследования не станем. Труп дипломата и те улики, которые обнаружатся в процессе независимого расследования, будут переданы Министерству инопланетных дел. А далее уже не наша проблема. На время убийства дипломата у всей семьи Шатовых отличное алиби.
Муравьев густо покраснел, его уши под черными как смоль космами загорелись, а шея стала пунцовой.
— Я! Я его убил! Разве вам недостаточно моего слова? — простонал он и посмотрел на дядю Брутю умоляюще и покорно. — Остальное, к сожалению, не только моя тайна, и я не могу решать за другого человека… Я же признаю свою вину. Прошу вас, поймите меня правильно…
— Нет, это вы поймите нас. — Дядя Брутя, всего несколько минут назад готовый разрыдаться над судьбой несчастного профессора, глянул в лицо страдальца, как крестоносец на маляра, золотящего усы деревянной статуе Перуна, и глаза его метнули молнии. Я мысленно зааплодировал, но промолчал.
Дядя Брутя был настолько и нешуточно грозен, что Муравьев даже как-то съежился в кресле и стал немного меньше, хотя и в таком сморщенном варианте был вдвое крупнее дяди Кати, даже в наиболее чревоугодные моменты его, дяди-Катиной, жизни.
— Вы предлагаете нам вытаскивать вас за уши из выгребной ямы и утверждаете, что помогать вы нам не можете, так как яма общественная, и фекалии в ней не только ваши, и вы боитесь, барахтаясь, повредить вонючую собственность остальных вкладчиков. Так?
Дядя Брутя вынул белоснежный платок, взмахнул им, словно отдавая приказ о казни, и принялся ожесточенно вытирать пятнышко на чубуке своей драгоценной трубки. Это была вечерняя, последняя на сегодня, так как даже самый либеральный курильщик трубки не позволяет себе в день более трех. Последние крошки Black Cavendish уже догорели в своем миниатюрном полированном тофете. Однако дядя Брутя оставался настолько взволнован и даже взвинчен, что не торопился расставаться со своей верной, тщательно подобранной и любовно обкуренной соратницей и с нежностью сжимал в пальцах ее еще теплое тельце.
Профессор сидел молча, потупившись, и шевеление складок на его лбу говорило о том, что в данный момент Валерий Петрович принимает решение. И решение это дается ему очень нелегко.
— Хорошо, — наконец сдался он. — Я расскажу. Но я умоляю вас сохранить это в секрете.
Мы с дядей кивнули и уселись поудобнее, поскольку разговор, как нам подумалось, предстоял длинный.
Догадка оказалась верна. История профессора Муравьева тянулась, как спагетти, но мы глотали эту бесконечную макаронину с азартом школьника, осваивающего игральные автоматы.
История была действительно непростой, и главным действующим лицом ее оказался не профессор Муравьев, а наш бесценный Павел Александрович Насяев собственной персоной.
— Я не знаю, как так получилось, что консул и Паша Насяев познакомились так коротко, — проговорил профессор Муравьев. — Наверное, это случилось на Саломаре, во время конференции. Я, по правде говоря, не слишком горел желанием посмотреть планету и познакомиться с жителями. Консул приглашал нас на прогулку по столице Федерации, она у них называется как-то сложно, мой переводчик аналога не нашел, но один француз, неплохо говоривший по-русски, чтобы подразнить меня, называл ее Паучая Плавучая. Паша все свободное время пропадал, а я предпочитал сидеть в гостинице. Мне выделили надводный номер, и единственное, что я помню, — это запах самок, выныривавших под моими окнами. Они что-то бормотали и катались на волнах. И, честное слово, от этого запаха будто теряешь контроль над собой. Стоишь и смотришь как дурак. Я даже перестал на балкон выходить. А Паша, он такой, он всегда и во все су… вникает, старается найти положительную сторону. Вот он и мотался с ними в лодке по городу.
А потом, после возвращения, мы долго не виделись, я летал в Берлин по делам кафедры. И вдруг он звонит мне и просит приехать. Говорит, что консул Раранна на Земле и ему нужна моя помощь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
