– Сьюзен росла в Макминвилле, в штате Орегон, в фургончике, – продолжала Ванесса. – В молодости она участвовала, была финалисткой и победительницей буквально сотен конкурсов красоты. Ее самое крупное достижение приходится на 1985 год, когда она выиграла подростковый конкурс «Мисс США» в Денвере, но прямо на сцене отдала свою корону ЛуЭнн Рамсей, кстати, нынешней жене аризонского губернатора.
– Все это мне известно, – сказал Джон. – Интернет. Библиотеки. Журналы. Скажите что-нибудь новенькое.
– Предполагалось, что в 1997-м она погибла в авиакатастрофе в Сенеке, но это не так, и до сего дня никто не знает, где она провела ровно один календарный год. Даже я ничего об этом найти не смогла.
– Какая скромность.
– Нет, но кое-что я все же нашла.
– Что? – быстро спросил Джон.
– Может, это и чепуха, но когда я проверяла данные, связанные с ее телефонными звонками…
– Какие данные?
– Когда же ты повзрослеешь? Эра секретов кончилась. Как я уже говорила, когда я проверяла эти данные, то наткнулась на некую аномалию. Чаще всего она звонила парню по имени Рэнди Хексум. Он живет в Долине. Я проверила его, и выяснилось, что он из Эри из штата Пенсильвания. Его настоящее имя – Рэнди Монтарелли, и он жил в тридцати милях от полицейского участка, куда Сьюзен обратилась, заявив, что у нее амнезия.
– И?
– Оба вернулись в Лос-Анджелес одновременно, год назад, и он стал работать на Криса Трейса. О Рэнди Монтарелли, он же Хексум, также нет почти никаких данных с тех пор, как он уехал из Эри. Чертовски трудно иметь пустой файл данных, но у него именно так. Это очень подозрительно.
– Он сейчас в Долине?
– Да.
Через секунду Джон был уже на ногах. Он отнес тарелки на кухню, завернул крышку на бутылке колы и поставил ее в холодильник.
– Поехали.
Глава двадцатая
В молодости, когда Джон еще жил в Нью-Йорке, учитель математики, мистер Берд, одновременно исполнявший функции учителя физкультуры и классного руководителя, вывел дрожащий от холода класс на игровое поле. На поле он отметил белым мелком точки, образующие большой квадрат. На каждой из этих отметок он поставил по ученику и, когда все заняли указанные места, проорал в мегафон:
– Посмотрите внимательно на этот квадрат. Он называется акром. Всю оставшуюся жизнь вы будете слышать, как люди говорят об акрах. Пять акров. Три тысячи акров. Полтора акра. Так вот, перед вами – акр. Еще раз внимательно посмотрите на него. И пусть он навсегда останется в вашей памяти, потому что единственный раз в жизни вы видите совершенный, стопроцентный акр.
Джон запомнил этот акр, холодный, сырой и вытоптанный. Его размер действительно остался у него в памяти, и когда Джон бродяжничал, он видел со всех сторон исключительно акры – стопроцентно точные, стопроцентно безлюдные и по большей части бесхозные. Теперь, когда он действительно стал Никем, земля принадлежала ему. В свои хорошие мгновения он чувствовал себя королем, но этих мгновений становилось все меньше и меньше, по мере того как он стремительно опускался. Секс прекратился. Почти все формы коммуникаций затихли: женщины исчезли из его жизни, и он тосковал по ним, как тоскуют по дому. Он видел их только мельком – холеных, накормленных, имеющих перед собой ясную цель, и, как правило, в тот момент, когда они поднимали стекло в окне машины. Ему остро не хватало женского общества, способности женщин прощать, исцелять раны, их постоянной готовности смеяться мужским шуткам. Не хватало матери, Мелоди, Ниллы и даже флоридских близняшек, чьи имена он успел позабыть.
Почти все Никто, которых он видел, были мужчинами. У женщин гораздо больше контактов с миром: дети, семья, друзья.
Джон умел, глядя человеку в глаза, определять, когда от него что-то хотят. Теперь на него так никто больше не смотрел. Но он не умел, глядя в глаза людям, определять, когда они хотят ему что-нибудь дать. Иногда он замечал, как женщины с верещащими детьми и продуктовыми тележками наблюдают за ним, когда он выходил из уборной в «Денниз» и шел к прилавку или когда ходил по продуктовому магазину. Что они ему предлагали? Еду и немного любви, чтобы он смог дотянуть до следующей станции пути? Женщины стали для Джона воротами назад, в лучший мир, которым до этого он пренебрегал.
Пятеро пьяных парней с фермы, ехавшие в пикапе, избили его как-то вечером, на закате, потому что он подвернулся им под руку, а у них было соответствующее настроение. Его униформа оказалась заляпана кровью, и ее пришлось выбросить в урну на бензозаправке. Он потратил свои последние деньги, пятнадцать долларов, на уцененную желтую футболку с надписью «У меня есть еще футболка „Порше“!» и плащ с логотипом пива «Корона», плащ прилагался бесплатно к упаковке из шести банок, которые он выпил, переварил и выписал, пока шла гроза.
Как-то вечером в Уинслоу, в штате Аризона, он встретил дружелюбно настроенного парня по имени Кевин. Они оба подсчитывали то, что насобирали вокруг магазина у бензоколонки. Время шло к закату. В небе загорались первые звезды. Джон как раз нашел упаковку просроченных сосисок, когда Кевин сказал:
– У меня тут недалеко дом. Можем пойти туда – перекусить.
Кевин казался вполне дружелюбным, а Джон соскучился по самому простому разговору. Сказать по правде, у него неделями не было ни единой мысли в голове.
«Дом» располагался под покрытым ржавчиной и разукрашенным граффити мостом, который был перекинут через овраг; на земле валялись сморщенные презервативы и матрас, до такой степени кишевший насекомыми, что Джон старался держаться от него подальше.
– Приехали. Разводи огонь.
Кевин помог Джону развести костерок под перевернутым колпаком от «шевроле», который наполнили водой из почти пересохшего ручейка на дне оврага. Когда вода закипела, Джон бросил в банку свои просроченные сосиски, и оба молча принялись смотреть, как они варятся. Джон подозревал, что беседы так и не получится.
Они съели сосиски, делясь самыми поверхностными историями, большей частью о том, кто куда держит путь – на запад или на восток – и какой следует ожидать погоды; оба старательно избегали упоминать о прошлом. Когда стемнело, Кевин отправился спать на матрас. Джон отыскал песчаный уголок – высоко, на насыпи под самым мостом. Он знал, что таким, как они, после захода солнца практически нечем заняться. Джон уснул под шум изредка проезжавших над головой машин.
Среди ночи он сквозь сон почувствовал резкую боль и, проснувшись, увидел, что Кевин бьет его отломанной дверцей от магазинной тележки. Захлебываясь словами, с пеной на губах, Кевин изрыгал яростные проклятия:
– Так, значит, решил забрать мои хот-доги?! Красть еду у человека прямо из-под носа – да ты не лучше детройтских автомобильных фабрикантов…
С рассеченной скулой, из которой текла кровь, Джон бросился бежать по дороге, чтобы поскорее выбраться на открытое место, и бежал до тех пор пока не почувствовал себя в безопасности. Он сбежал с дороги, нашел углубление, заполз в него, услышал, как разбегаются какие-то маленькие зверьки, и снова уснул.
На следующий день во Флагстаффе он пообедал гамбургером из помойки. У мяса был странный привкус, но Джон не обратил на это особого внимания. Часа четыре спустя он шел по гравийной дороге в направлении, как он полагал, метеоритного кратера, про который читал, когда в детстве лежал больной на Манхэттене, как вдруг все его внутренности свело, будто он пропустил удар в каратэ, и он повалился в сухой кювет. Его вырвало, и начался понос, как будто все клетки его тела одновременно возмутились, стремясь поскорее избавиться от токсинов. В голове стоял ядовитый туман, но Джон успел снять штаны, понимая, что их никоим образом нельзя запачкать, и сложил свою пока еще чистую одежду на обочине над собой. Потом лег на грязную землю, и внутри у него словно все взорвалось. Он видел горы и плато на горизонте, миллиарды акров. Джон попытался представить себе толпу детей – всех ребятишек в Аризоне, – стоящих по краям этого пейзажа, дикого и изрезанного. Хватаясь за живот, он старался вообразить, как дети, может быть, однажды будут играть в этой пустыне, на этом безлюдном пространстве; но он знал, что этого никогда не произойдет, потому что эта земля всегда будет хитрее их, на одно деление более жестокой.
Он попросил, чтобы звезды сказали ему хоть слово, но звезды молчали. Потом вспомнил, как лежал в больнице несколько месяцев назад, – неужели это было так недавно, в декабре? – ночь своего кризиса и видение. Перед тем как окончательно потерять сознание, он припомнил Сьюзен Колгейт и внезапно понял, что ее лицо на самом деле было лицом актрисы из какого-то шоу, шедшего по стоящему рядом с его койкой телевизору, и ничего не значило. Время, проведенное им на дороге, тоже было притворством. Ее лицо было всего лишь лицом обычной телеактрисы! И вот он оказался здесь, вновь на краю смерти, но только теперь ему было совершенно все равно.
