Но сейчас, когда Алансон склонился перед Жанной, а она с бодрой улыбкой сказала: "Идите с Богом, Он вознаградит Вас за то, что Вы сделали для Франции", - сейчас он и не подозревал, как тяжело Деве расставаться с ним, как тяжело видеть его в сомнении и - молчать.
Это был триумф для Тремуя, и вечером он хотел его отметить, ибо никогда не мог терпеть взаимопонимания между Жанной и Алансоном и думал, что если Алансон уйдет, то ему будет легко отделаться от всех остальных.
На следующий день Жан Орлеанский опустился на колени перед Карлом, он умолял короля, чтобы тот позволил ему продолжать борьбу с англичанами до тех пор, пока последний англичанин не будет изгнан из Франции и Франция снова не заживет мирной жизнью.
Карл неуверенно посмотрел на него, затем сказал тонким и упрямым голосом:
- Как и Вы, я желаю мира, но для чего нам еще сражаться? Бургундцы просили о продолжении перемирия, а англичане также не стремятся к сражениям, они устали, - он топнул ногой. - Я запрещаю впредь сражаться во имя короля!
- Это Ваше последнее слово, сир?
- Мое последнее слово.
Итак, Жан Орлеанский также вынужден был вернуться в родной город и попросил Жанну приехать к нему в гости. Но Жанна обещала посетить храбрых граждан Орлеана только на Рождество. Ла Гир, не уходя в отставку, объявлялся то в одном, то в другом месте. На свой страх и риск он начал наступление в Нормандии, заявив, что если кто-нибудь желает ему в этом воспрепятствовать, то пусть сообщит. Тремуй с облегчением вздохнул. Из всех друзей Жанны при дворе остался один Жиль де Рэ. Он с угрюмым видом, не говоря ни слова, слонялся по округе, затем стал разыскивать мальчиков, имеющих талант к пению; он избегал Жанну, и злая предательская складка появилась около его красного рта. Тремуй не понимал его состояния, но иногда, когда он тайком смотрел на Жиля, его охватывало нечто вроде страха перед любимым племянником. Несколько лет назад один астролог предупреждал Тремуя относительно отпрысков его собственного рода: когда один из них вырастет, он будет покушаться на его жизнь. Тремуй никогда не забывал об этих словах; несмотря на внешнюю самоуверенность, он был подозрителен и суеверен. Недавно, когда он упал с лошади и чуть не сломал себе шею, его конюший заявил, что лошадь была заколдована чародеем, тем флорентийцем со злым взглядом, который служит барону де Рэ. Затем любящий лакомства слуга попробовал вина, поднесенного к столу, и через три дня умер по так и не выясненным причинам. Тогда Тремуй приказал одному из своих старых слуг наблюдать за племянником, но тот не заметил ничего подозрительного, а флорентийца по имени Прелати никто больше не видел. Вероятно, все это было предубеждением, и Тремуй, любя Жиля, был склонен уговаривать себя, что совершает ошибку. И по-прежнему дядя и племянник вместе охотились, а вечерами вместе напивались... Но почему все-таки Жиль не находил себе места? Только потому, что он все еще верил в Жанну.
Тремуй спросил Карла, не обращалась ли Жанна с его ведома с письмом к жителям Реймса, не написала ли она, что придет к ним на помощь в случае продвижения англичан - и не навсегда ли Франция оказалась под властью этой крестьянской девушки? Тремуй появлялся рядом с королевой и шептал ей на ухо, что Жанна стала играть роль первой дамы при дворе, а Жилю говорил, что если тот не позаботится о своих имениях, то у него вскоре кончатся доходы. Но Жиль в ответ пренебрежительно пожимал плечами, Карл отмалчивался, а королева просто смеялась: такая соперница ей даже нравилась. Только Режинальд сочувственно кивал головой, он говорил о терпении, которое должен проявлять человек, если в каких-то поступках открывается воля Господня. Тремуй пил больше, чем когда-либо, хотя вино из каждой бутылки сначала должны были пробовать слуги.
Как-то утром, устав от безделья, Жиль предстал перед Жанной с умоляющими глазами. По его мнению, она должна была, в конце концов, призвать их к дальнейшим действиям; разве она не видит, что Тремуй хочет сначала убрать всех командиров, а затем и ее? Он, Жиль, был готов сделать все, что бы ей ни посоветовали голоса.
Склонившись перед ней, нахмурив брови, он ожидал ответа. Некоторое время она молчала, затем ответила с некоторым высокомерием:
- Кто говорит Вам, что мои голоса что-то советуют?
Он прислушался - и вдруг понял: голос Жанны, известный ему лучше других голосов, изменился. Глаза и слова могли хранить ее тайну, но голос не мог обмануть его. Но что это была за тайна? Может быть, Дева внезапно стала обыкновенным человеком, с сомнениями и трудностями, как у всех?
- Ваши советники из потустороннего мира... Дева Жанна, разве Вы их уже не слышите? Девушка отвела глаза.
- Не нужно больше о войне, - тихо сказала она.
- Но зачем же Вы остаетесь при дворе? - у него перехватило дыхание, он думал о Сен-Дени. Той Жанны, которая разговаривала с ангелами, слышала голоса мертвых, знала небесные запахи, больше не было. Стоявшая перед ним женщина-пережила ли она хоть что-нибудь из того, что пережил он сам? Или она стала такой же, как другие?
Он распростер руки, словно желая обнять девушку и по-братски ее утешить, и все-таки содрогнулся от странного ощущения триумфа. Но тут в комнату вошел д'Олон, и Жанна сказала более отчужденным, чем прежде, тоном:
- Вы не в состоянии все понять, господин де Рэ.
Казалось, что в ту неделю события, наконец, стали разворачиваться так, как хотел Тремуй. Жиль внезапно куда-то исчез, не попрощавшись, вместе со всеми своими слугами; Жанна опять преклоняла колени перед королем, умоляя его о том, чтобы Карл использовал ее для военных действий до конца года.
Тремуй сказал, что французам пока не сдались два города: Сен-Пьер-ле-Мутье и Ла- Шарите. Не хочет ли Жанна начать их осаду? Жители города Буржа обещали ей выдать авансом тысячу триста золотых крон, если посланница Господа, Дева, что-нибудь предпримет.
Сен-Пьер-ле-Мутье был взят штурмом, но Ла-Шарите не сдавалась. Наступил ноябрь, напрасно ждала Жанна тысячу триста крон, обещанных Тремуем. У наемников не было шерстяной одежды, которую раньше присылал верный Орлеан, они находились в бедственном положении. Жанне пришлось отступить от Ла-Шарите несолоно хлебавши, началась зима, оставалось совсем немного времени до Рождества.
- Почему Вы не взяли этот город, хотя Господь повелел Вам сделать это? - спросил Режинальд Жанну, как только она возвратилась а Бурж, на зимнюю квартиру короля.
- Кто Вам сказал, что Господь мне это повелел?
Режинальд пригласил Паскереля, которого восемь месяцев назад назначил духовником девушки. Всякий раз, когда он видел этого монаха августинца, его охватывал гнев. Он полагал, что совершил ошибку.
- Как поживает Ваша подопечная? - глаза у Режинальда были полуприщурены, от его взгляда монах всегда терял присутствие духа. - Вы мне уже давно ничего не рассказывали о Жанне.
- Она причащается как обычно, господин архиепископ. Здесь в Бурже она ведет крайне уединенный образ жизни. Она живет в доме почтенной дамы Маргариты Ла-Турульд, которая готовит ей пищу и ходит с ней в баню; эта дама уверяет меня, что Жанна во всем остается целомудренной и непорочной.
- Это мы уже давно знаем, Паскерель. Речь идет о другом. Как обстоит дело с ее инспирациями?
- Об этом мне ничего не известно. Всякий раз, когда я о них начинаю спрашивать, она молчит.
- Даже на исповеди? Паскерель опустил голову.
- Да, господин, даже на исповеди.
- Мне сообщили, что граф Арманьяк спросил ее, какой из троих пап подлинный, об этом Вам тоже ничего не известно?
- Известно, господин архиепископ, у меня есть вот это письмо, Паскерель пошарил в своем широком рукаве и вынул оттуда свернутый пергамент, в который Режинальд, по своему обыкновению, жадно впился.
- "Моя возлюбленная госпожа, - тихо читал Режинальд. - Я смею смиренно к Вам обратиться... На Священный престол теперь претендуют три человека: один из них живет в Риме, и зовут его Мартин, его слушаются все христианские короли; другой живет в городе Панискола в королевстве Валенсия, и его зовут Климент VII; о третьем вообще неизвестно, где он живет... Не соблаговолите ли Вы спросить Господа нашего Иисуса Христа, чтобы Он, проявив Свою бесконечную благость, объяснил нам Вашими устами, который из троих пап подлинный.
Преданный Вам, граф д'Арманьяк?
Режинальд положил письмо на столик рядом с собой, возникла пауза, от которой у Паскереля стало тяжело на душе. Он вздохнул, сложил руки и продолжил свой отчет:
- Недавно она получила запрос по поводу гуситов. И это письмо я хотел бы Вам...
- Один момент, - прервал его Режинальд, - мы остановились на послании графа д'Арманьяка. Что на него ответила Жанна?
- Ничего, господин архиепископ. Она садилась на коня, вокруг нее, как всегда, собрались люди, и когда в приехавшем к ней человеке узнали Арманьяка, у всех стали вздыматься кулаки. Вы знаете, что Арманьяки свирепствовали в нашей стране более люто, чем англичане и сарацины, - да сжалится над их жертвами Господь! В спешке Жанна сказала, что у нее нет никакого мнения по этому вопросу и она вообще ничего не знает о том, что трое пап претендуют на престол святого Петра...
