поисков элементарного плюшевого мишки или зайца натурального цвета, так обрадовалась, увидев знакомый силуэт с коробкой! Фарфоровая куколка, ее милая одежда, сшитая по моде семидесятых — детства, восьмидесятых — молодости матери именинницы — это было то, что надо! Я купила куклу, мы перекинулись парой фраз, улыбнулись друг другу, женщина только чуть задержала коробку в руках перед тем, как положить в мой пакет.
Дома, рассмотрев все как следует, я сначала подумала, что купила чудесный подарок. Кукольных вещей оказалось гораздо больше, чем на первый взгляд: трусики и футболки, бриджи и шорты, джинсы, юбки, байковая пижамка, две школьные формы, платья… особенно платья — домашние, летние, нарядные, платье для выпускного бала, подвенечное. Немного странно было, конечно, примерять его на куклу-подростка. И вообще чем внимательней я рассматривала эту кукольную одежку, тем менее кукольной она мне казалась.
На белой блузке, например, был приколот октябрятский значок, настоящий; на рукаве коричневого школьного платья — две красные нашивки; на черном школьном фартуке — комсомольский значок, поцарапанный, немало повидавший на своем веку. Отдельно были сложены и сколоты пионерский галстук, светлая газовая косынка, платок в горошек, панамка, две шапки — лыжная и с помпоном. И совсем отдельно — фата. Во всем этом наборе недоставало украшений — каких-нибудь бусиков, брошки. И обуви. Но на задней стенке коробки все это оказалось в нарисованном виде: украшения, домашние тапочки, чешки и кеды, коньки и лыжи, и, конечно, туфли — несколько пар, причем было строго указано, к какому платью — какие. Не было только белых, к подвенечному. Без белых туфель невесту не оденешь. И у меня мелькнула мысль — а может быть, так и задумано, что невесту не нужно одевать?! Еще я тогда подумала: а что же нужно? Эта пожилая женщина, так долго и упорно стремившаяся продать — в принципе за гроши — любовно сделанные, тщательно и как будто говоряще подобранные вещи, — чего она хотела? Чего ждала? На что надеялась?
Я поискала среди вещичек какую-нибудь деталь, которая могла бы дать ясный и простой ответ. Нашлись какие-то мелочи: подвернутые до локтей рукава у пижамы, скрученный в трубочку носовой платок в кармане домашнего халата. Но о чем они?
Я разложила одежку так, как мне показалось правильным, а потом, ста раясь быть очень аккуратной, долго одевала фарфоровую девочку во все ее пижамки, халатики, лыжные шапочки, нарядные платья. Что же получалось? А получалось — ровное, как роман Вальтера Скотта, детство, скомканное отрочество, ослепительные клочья юности, которые невозможно сложить — все, как у всех нас. Но только мы потом шагнули дальше — в дурную, счастливую молодость, перемахнули зрелость и занесли ногу над старостью, а ее-то почему-то нет. Почему? Болезнь? Несчастный случай — с телом или с душой? Да сколько угодно историй выдаст воображение, только дай ему волю! Но не нужно. Не воображение, а память и опыт подсказали мне странную на первый взгляд аналогию — Сикстинская ма донна. Я смотрела на нее дважды: в детстве с разочарованием от простоты сюжета, тускловатых, повторяющихся тонов. Позже — со слезами от бессилия и вины перед этою девочкой, доверчиво несущей миру свое дитя.
И глядя на фарфоровую куклу и ее вещички, я подумала, что не нужно ничего расшифровывать в этом своеобразном послании о чужой погибшей жизни. Вообще ничего не нужно, кроме того, чего хотела мать, — просто подарить куклу и ее маленький мир живой, веселой и счастливой девчонке.
Юные или старые — все матери делают это — отдают свое. Самое бесценное — чужому, беспощадному, но бессмертному миру, чтобы и оно присоединилось к бессмертию.
ПОЛИТИКА И ИСТОРИЯ
История водородной бомбы проясняет историю атомной и заодно роль культа личности
Геннадий Горелик
Так сошлось, что уходящий год собрал вместе несколько знаменательных юбилеев, наложение которых создало эффект, подобный «параду планет», — когда взгляд, брошенный на события прошлого порознь, обретает иную глубину, если направить его вдоль них же, но выстроенных историческим тяготением особым, редко повторяемым образом.
Семьдесят лет с начала Второй мировой войны, шестидесятилетие первого отечественного испытания атомного оружия, круглая дата, отмечающая октябрьский (1964 г.) Пленум ЦК КПСС и произошедший на нем переход власти, двадцатая годовщина смерти Андрея Сахарова и — сталинский юбилей. Все это — на фоне обострившегося в последнее время спора о роли и месте Сталина в отечественной истории, спора, доходящего до судебных разбирательств и недоброй памяти преследования инакомыслящих, спора, вспыхивающего с новой силой по достижении каждой из этих дат.
Публикация материалов, предлагаемых вашему вниманию, — отнюдь не попытка приблизиться к точке в этом споре (он, видимо, перманентен), сколько стремление, опираясь на факты и документы, напомнить о, может быть, кому-то еще не известных или легко ускользающих из памяти, но связанных с юбилеями событиях для того, чтобы не переписывать, а доосмысливать историю.
Об A и В, сидящих на «Трубе»
Лишь немногие публикации к 60-летию первого советского испытания атомной бомбы упомянули надежно установленный факт: первая советская А-бомба была копией американской. А когда упоминали, то, как правило, с целью интерпретации истории в ущерб чьим-то интересам. С узко исторической точки зрения, главное — чтоб не в ущерб исторической истине, но журналисты смотрят шире, им надо из истории извлечь нечто злободневное. А по поводу упомянутого советско-американского исторического факта гуманитарным журналистам особенно легко думать, что этот факт говорит сам за себя, и говорит примерно такое: «Если бы не разведка, советские физики вряд ли бы сделали А-бомбу до смерти Сталина».
Западные и российские историки науки так не думают, потому что знают многие другие факты. Знают, например, что к моменту первого испытания (1949) советские физики уже разработали бомбу в 4 раза «лучше». И считают, что разведка сэкономила советским физикам не больше, чем год-два, что запечатлено, в частности, и в Британской энциклопедии.
Это вполне укладывается в прогноз выдающегося физика Ганса Бете, заявившего еще в 1946 году, что несколько стран, включая Россию, если бы захотели, создали бы А-бомбу за 5 лет. А Бете был главным теоретиком в секретном ядерном центре в Лос-Аламосе, лучше других знал, какие именно физико-инженерные задачи надо решить для создания А-бомбы, и понимал, что для этого не нужны гении, достаточно просто хороших физиков. В своем прогнозе 1946 года он прямо назвал Капицу, Ландау и Френкеля как возможных создателей советской А-бомбы.
Для историков науки, которые
