— Ладно, стою.
— С неба?
— Сам же видел.
— Мало ли что я видел! Я, может, хочу услышать: говоришь ты по-русски или нет. А ну, шагай к костру!
Шагая, нет-нет да оглядывался — что за невидимка командует мной. Тот не показывался. У костров толпились партизаны. Они окружили Батенева. Увидев меня, пригласили подойти. Какой-то паренек в шапке-ушанке потрогал погоны у меня на плечах и присвистнул. Погоны ввели только нынешней весной, и партизаны их еще не видели.
Собрались все, кроме Коннова. Один из партизан без особой тревоги сообщил, что сержанта ждать не надо: при приземлении он вывихнул ногу и его унесли в лазарет. Сказано было просто, как само собой разумеющееся. И это подтвердило мои сомнения — Коннов, видимо, имел свою задачу, о которой нам знать не полагалось. Больше я Коннова не встречал.
На поляне лежала груда использованных парашютов. С самолета сбросили еще мягкие мешки с продуктами и боеприпасами. Партизан в фуражке сказал, что мы можем на этой груде спать, как на перине.
Ночь перевалила за середину. Нервное напряжение улеглось, и глаза сами собой слипались. Заснули моментально. Проснулся я от того, что стало жарко. Протер глаза. Был уже полдень. Солнце замерло почти в зените и жарило вовсю. Батенев был давно на ногах, принес откуда-то воду в котелке. Соорудили на скорую руку костерчик, приготовились варить пшенный концентрат. Заметив, что я проснулся, Батенев попросил:
— Сходил бы ты, сержант, и доложил о прибытии.
— Почему я? Ты же старший!
— А! — махнул рукой Батенев. — Не претендую!
Батеневу уже за тридцать. В Сибири у него жена с двумя пацанами, в свободную минуту он любил поговорить о семье. По складу характера человек неповоротливый, благодушный, пожалуй, медлительный. Ни при какой погоде не терял благодушия. Ко всем, даже к тем, кто подтрунивал над ним, относился снисходительно. Когда кто-нибудь излишне кипятился, с отеческой улыбкой замечал:
— Чего вы, как петухи, все норовите в драку? В жизни и так полно всякой ерунды, а вы еще выдумываете. Нервов не хватит!
Не знаю, по каким соображениям выбрал Курнышев для выполнения задания именно Батенева, по-моему, лучше было бы оставить его в роте. Он, конечно, хороший человек, хозяйственный, обстоятельный, но солдатского в нем было мало. Батенев не стремился быть командиром, а мне это тоже не светило. Да и не подготовлен я был к этому. Ну, положим, доложить начальству — дело не сложное. Тем более штабные палатки — вон они, в лесочке, в полукилометре от нас. А потом?
Приведя себя в порядок, разогнав под ремнем складки, закинув автомат за спину, зашагал в штаб. Часовой или дневальный, не знаю, как партизаны называли, спросил:
— К кому?
— К подполковнику Горшкову.
— Кто таков?
— С Большой земли.
— Так это вас ночью из самолета вытряхнули?
— Нас.
Часовой заглянул в палатку:
— До вас, товарищ подполковник. Пустить?
Часовой отступил в сторонку — проходи. Обширная, шатром, палатка показалась уютной, может быть, от того, что на стенах были развешены ветки клена. За столом сидел мужчина лет сорока, в военной гимнастерке без знаков различия. Рядом с ним — еще несколько человек, в основном в гражданской одежде, но при оружии. Кому докладывать? Тот, что в гимнастерке, властно сказал:
— Слушаю!
Я доложил чин по чину: мол, прибыли в ваше распоряжение. Упомянул и о Коннове.
— Знаю! — перебил Горшков. — Ваша группа придается особому отряду, которым командует комбриг Дука. Выезжать к месту дислокации немедленно! — И, видя мое недоумение (на чем ехать-то?), повернулся к одному из окружавших его людей, коротко бросил:
— Обеспечить!
— Будет сделано! — вскочил тот и, подойдя ко мне, тронул за рукав. — Вперед, гвардеец!
В лесу под партизанским крылышком прятались женщины и дети. Собственно, не прятались, они здесь жили. Гитлеровцы, прежде чем начать Орловско-Курскую битву, попытались очистить свои тылы и весной сорок третьего бросили на подавление партизан несколько дивизий. Кровопролитные бои разгорелись в лесах. Почти все деревни были сожжены; жителей, не успевших спрятаться, угнали на запад или уничтожили. Брянщина превратилась в выжженный край.
Уничтожить партизан фашистам не удалось. В районе Смелижа народные мстители организовали круговую оборону, о которую и сломали зубы каратели. Когда же закипела битва на Курской дуге, осаду пришлось снять: фронт требовал сил.
Отбив натиск фашистов, партизаны встретились с новой опасностью — голодом. Источники снабжения были скудными. По ночам прилетали с Большой земли самолеты, сбрасывали в мягких мешках сухари, концентраты, консервы, сало. Но то была капля в море. Пополняли запасы за счет немецких интендантов: громили обозы, захватывали склады, нападали на машины. Но и этот источник снабжения не был регулярным и достаточным. Провиантом едва обеспечивались боевые подразделения, да и те приходилось держать на голодном пайке. Сухарь величиной с ладошку да шматок сала были самой ценной наградой за выполненное задание. А женщины и дети голодали. В день на душу выдавали по сто граммов муки. Из нее варили болтушку, которую сдабривали ягодами и грибами. О соли и думать забыли.
Когда я с провожатым из штаба вернулся к Батеневу, то застал печальную картину. Женщины и дети окружили старшего сержанта и двух наших бойцов. Расселись полукругом и жадными глазами глядели на котелок дымящейся каши, на наши полные вещмешки.
Батенев из котелка вывалил кашу на парашют, и ее мигом расхватали, даже крошки подобрали. Так мы и не позавтракали.
В глубь леса ехали на машине. Затрудняюсь назвать ее марку. Кабины не было, кузова, как такового, тоже: просто на заднем мосту закрепили доски, соорудив низенькие бортики. На ухабистой дороге трясло немилосердно, все внутренности отшибло. А шофер не унывал. Он был рад, что и в тылу врага ездит на машине, пусть она и сродни знаменитой «Антилопе-Гну». Но ведь бегает!
— С неба? — спросил шофер. В лесу все уже знали, что прибыли парашютисты. — А я окруженец. Топал, топал, вот сюда и притопал. С осени сорок первого.
— Откуда топал? — поинтересовался я.
— О, браток, с самой Ломжи!
— Земляки. Я из Белостока.
— Гляди, едрена мать, — удивился шофер. — Как же ты выбрался?
— По-разному.
— Знаете, куда везу?
— К какому-то Дуке.
— Ха! К какому-то! — обиделся шофер. — К Герою Советского Союза! Его вся Брянщина знает!
Михаил Дука командовал партизанской бригадой. Перед нашим прибытием ему поручили сформировать отряд особого назначения. Потребовались квалифицированные подрывники. Были, конечно, у партизан и свои, но мало.
К полудню мы прибыли в отряд. Встретил сам Дука. Богатырь — в плечах косая сажень. На гимнастерке Золотая Звезда. Принял нас сдержанно, окинул критическим взглядом и чем-то остался недоволен — поморщился.
— Располагайтесь! — махнул рукой, показывая в глубину чащи, где был партизанский лагерь.
Когда углубились в чащу, на нас сразу обратили внимание: мы были в форме бойцов Красной Армии, с погонами. А партизаны одевались кто как мог: в пиджаки, телогрейки, пальто, немецкие трофейные френчи. На головах — пилотки, фуражки, шапки и даже невесть откуда взявшиеся польские конфедератки. Но на каждом головном уборе обязательно пришитая наискось красная ленточка, знак партизанской принадлежности.
К нам подошел партизан в пиджаке, немецких шароварах, заправленных в кирзовые сапоги, шапке-ушанке армейского образца. На груди — трофейный автомат, на поясном ремне в брезентовом чехле — граната. А финка точно такая же, как у нас. Их в батальоне выдавали каждому. Спросил:
— Откуда, ребята?
— Из лесу, вестимо, — улыбнулся Батенев.
— Не зубоскаль, — не принял шутки партизан. — Из какой части?
— А что?
— Случаем, не из двенадцатого гвардейского?
— Как ты угадал? — удивился Батенев.
— Оттуда?! — обрадовался партизан. — Хлопцы, сюда! Наши!
Подбежало человек шесть: группа старшего сержанта Долматова, выброшенная в леса в декабре прошлого года. Вот так встреча! Вот радость!
По одежде на кадровых бойцов армии наши однополчане никак не походили. Заметив наше недоумение, Долматов улыбнулся:
— Через два-три месяца и с вами то же будет. В лесу одежда снашивается быстро, а интендантов и старшин нет.
Группа Долматова совсем «опартизанилась». Из минеров превратились в мастеров любого дела: и в разведку ходили, и в налетах участвовали, и диверсии совершали. А красноармеец Рыбаков уже получил орден Ленина.
Однажды партизаны взорвали железнодорожный мост через реку. Магистраль для фашистов была важной, мост они восстановили спешно, за сутки. Партизаны вновь разрушили его. Фашисты восстановили и приняли меры безопасности: все подходы заминировали и опутали колючей проволокой, понаставили дзотов-капониров, в которых жила охрана, на проволоку понавешали всяких побрякушек, главным образом пустых консервных банок: стоило тронуть одно звено, и такой начинался перезвон, что и мертвого поднимет. Попробуй теперь взорви! А командование требовало — взорвать!
