И начинается очередное занятие.
Кажется, чего проще обезвредить противотанковую мину. Вывинтил головку с взрывателем — и все. Но не торопись! И простые мины бывают с сюрпризом. К днищу пристраивают еще один, скрытый от взгляда взрыватель натяжного действия. Потянешь ее на себя, вроде бы уже обезвреженную, а проволочка вытянет из скрытого взрывателя чеку. Взрыв такой мины рассчитан на повреждение стальной махины. А человека на кусочки разнесет.
Основательно подковал нас лейтенант на минном деле.
Наступил черед парашютной подготовки. Теорией почти не занимались, сразу взялись за тренировки. На высоком берегу речушки стоял старинный монастырь. Имелось в нем помещение, похожее на спортивный зал. Соорудили там парашютный тренажер, поставили стол для укладки парашютов. Взводу выделили инструктора, и начались занятия. Укрепляли на себе подвесную систему, поднимались по лестнице на верх тренажера, где была малюсенькая площадочка, цепляли к системе веревку и прыгали. Длина веревки была как раз такая, что мы еле касались пола, вернее, матраца, уложенного для подстраховки. Потом мудрили над укладочным столом. Не заметили, как наступила середина зимы. Политрук ежедневно проводил с нами беседы, рассказывал о положении на фронтах, особенно под Сталинградом. Когда капитулировала армия Паулюса, у нас целый день не было занятий — состоялся митинг, потом показывали кино, а вечером пели песни.
За фруктовым садом оборудовали на скорую руку аэродром для самолетов ПО-2. Сначала поднимали нас в воздух по очереди, как выразился инструктор: провели облет.
Ночь перед облетом мы спали тревожно. Никто раньше не летал, и самолет вблизи видел не каждый. Наше отделение жило в одной хате. Спали на полу вповалку — разбрасывали солому, застилали ее рядком, а под головы клали «сидоры» — вещевые мешки. Разговаривали до первых петухов. Вспоминали, кто откуда падал, где встречал летчиков. А потом во сне лезла в голову всякая чертовщина. Поднялись квелые, невыспавшиеся. Командир роты это заметил и осуждающе покачал головой. Мы это поняли приблизительно так: вы не орлы, а курицы! Сержант Ефремов философски изрек:
— Рожденный ползать летать не может!
Больше других переживал солдат Попов. Он вообще был какой-то кислый, будто его мешком пришибли из-за угла.
С трепетом забрался я в кабину. Самолет вздрогнул, тряско покатился и оторвался от земли. Было такое впечатление, будто пол уходит из-под ног. И вдруг, неожиданно нахлынуло восторженное настроение. Это было чудо — глядеть на землю с птичьего полета. Среди белых снегов темными штрихами, как на ватмане, размечены рядки садов. В стороне от них хаты, похожие на спичечные коробки. Так бы и заорал во все горло от избытка чувств. Но полет быстро окончился. Ефремов сказал:
— Ничего, любопытно!
Солдат Попов, когда садился в самолет, был бледен и больше обычного хмур. Круг над аэродромом проделал с закрытыми глазами. Вылез из самолета и повалился от изнеможения.
— Пройдет, — успокоил его инструктор. — Бывает такое с непривычки.
Начались учебные прыжки. Навьючили на нас парашюты ПД-6: сзади основной, спереди запасной. Неуклюже, с помощью инструктора, залезли в кабину. Там уместилось нас четверо. Самолет пошел на взлет, сделал круг над аэродромом, и инструктор жестом показал — пора прыгать. Мать честная! Выглянешь наружу, а там звенит пустота и земли не видать. А инструктор тебя подталкивает — смелее! Переваливаешься через порог кабины и вот уже кувыркаешься в пустоте. Теряешь ощущение времени, в памяти полный провал. Машинально тянешь вытяжное кольцо, бодро встряхиваешься от динамического удара. Парашют упруго налился воздухом. Тихо. Спокойно. И на душе благодать, как щедрая плата за секундный страх. Падаешь медленно. В подвесной системе, как в кресле. А снежное поле приближается и приближается, пора приготовиться к приземлению. Подгибаешь ноги, чтобы спружинить. Бац! Зарылся в сугроб. Парашют медленно, словно большая белая бабочка, падает рядом с тобой. Хорошо! Приземлился удачно, а ведь это первый прыжок! Нет ветра, а то бы унесло черт знает куда. А к тебе бегут, проваливаясь по пояс в снег, дежурные, чтобы помочь освободиться от парашюта и унести его укладчикам. Вообще-то по правилам полагается постепенно освобождаться от парашютной системы в воздухе, чтоб на земле ремни сбросить без помех. Никто же не ведает, в каких условиях произойдет приземление при боевом прыжке. Может быть, с ходу придется принимать бой, тогда ремни парашюта, не сброшенные вовремя, могут помешать.
Попов прыгать отказался. Самолет, в котором он летел, кружился над аэродромом дольше положенного. Инструктор уговаривал солдата, материл, угрожал трибуналом — ничего не помогло. Забился в угол, откуда его не вытащили бы и богатыри. И скулит, как щенок. А летчики страшно не любят садиться, имея на борту парашютиста, который отказался прыгнуть. Но пришлось. Пилот испепеляющим взглядом обжег понурого Попова. Словно готов был растерзать его на части. Через несколько дней Попова из батальона отчислили.
На занятиях по укладке парашютов инструктор отметил трех человек, которых и стал потом готовить к выполнению этой работы самостоятельно. Среди этих трех оказался и я. А два других — бойцы Кузин и Гладилин.
Кузин был весельчаком и балагуром. Это его выдумка — назвать нашу команду «Союзом трех братьев». Чтоб все выглядело солиднее, на уложенных нами парашютах ставили особый знак. Вырезали из резины печатку-эмблему: круг, пожатье трех рук и слова «Союз трех братьев». Ставя эту печатку, мы как бы утверждали — парашют, уложенный тремя братьями, абсолютно надежен. Старшина, обнаружив эту самодеятельность, вознегодовал: портим военное имущество. Пожаловался командиру роты. А тот рассудил иначе: «Что ж плохого в том, что укладчики дают гарантию?»
Гладилин — старший среди нас. Немногословный, пожалуй, даже замкнутый. Сначала к кузинской затее отнесся снисходительно, как к детской забаве. Но неожиданно увлекся игрой и тоже иногда колотил себя в грудь, с гордостью утверждая причастность к братству. Был он женат. Семья жила неподалеку от места нашей дислокации. Когда Васенев похвалил «трех братьев» за отличную укладку, Гладилин неожиданно обратился к нему:
— Можно вопрос, товарищ лейтенант?
— Что у вас?
— Походатайствуйте, чтоб меня до дому на денек отпустили. — Васенев пообещал и слово свое сдержал. Дали Гладилину трехдневный отпуск. Из родного села возвратился он сияющим. Позднее он признался, что стал получать письма от соседки. Та писала, будто жена Гладилина крутит с каким-то интендантом, устраивает в своей хате попойки, Гладилин, естественно, всполошился. Но на поверку оказалось, что соседка клепала по злобе, что-то они там не поделили, и не гадала, что сам Гладилин может нагрянуть с ревизией.
— И что ты с нею сделал? — спросил Кузин.
— С кем? — невинно переспросил Гладилин.
— С соседкой, само собой.
— А что с ней делать? Заголил подол и завязал над головой.
— От брехнул! — усмехнулся Кузин и большим пальцем лихо провел по усам.
— А ты не слухай, коли брехня. И не лезь ко мне в душу.
— Ха! Правоверный! Хошь, цыганскую спою?
Кузин родом из Цивильска. Роста среднего, в плечах крепкий. Волосы черные, усики, как у Чарли Чаплина. Нос острый, а глаза пронзительно-черные. Песни цыганские пел чувствительно, с этаким придыхом и всхлипыванием. Бывало, во время перекура кто-нибудь попросит:
— Э, Кузин, давай «цыганочку»!
— Душа не лежит!
— Чего душа! Экое дело! Давай! Не откладывай на завтра, что можешь спеть сегодня.
Оба они — Кузин и Гладилин — осенью сорок третьего года были заброшены в Карпаты и не вернулись с задания.
Весной, когда сошел снег, начались тактические занятия. Обучались партизанской войне.
Однажды командир роты лейтенант Курнышев поставил перед взводом учебную задачу, заминировать железнодорожные пути на разъезде. Лейтенант Васенев разработал детальный план операции. Моему отделению было приказано охранять разъезд. Отделение сержанта Ефремова должно во что бы то ни стало заминировать там путь. Как они сумеют это сделать, никого не касается.
У ефремовцев было два выхода — либо взять разъезд с боем, либо перехитрить нас. Мы были готовы к любому варианту. Я в душе усмехался: незавидная доля у Ефремова. Если пойдет напролом, то ребята нашего отделения им не уступят. Обмануть нас тоже не просто: мы всех их знали как облупленных — не пройдут, не проскочат незамеченными. Даже по походке обнаружим. А уж спать на охране мы, само собой, не собирались.
Кончились занятия. Я доложил Васеневу, что происшествий не было, разъезд охранялся надежно. А Ефремов доложил, что задание успешно выполнил. У меня глаза на лоб полезли — вот дает, а?! Ну и горазд на выдумки сержант! Ведь так не бывает — задание выполнено, а мину не заложили.
