class="p1">— Не дороже, чем бензин, когда он горит.
— А, — неопределенно махнул Мануэль рукой. — Куда мы поедем?
— По этой плесени.
— А если она порвется под груженым грузовиком? За это я платить не собираюсь, сеньор, так и знайте. И черт знает, сколько она стоит!
— Мануэль, может, ты мне скажешь, сколько стоит бог или земной шар? Сколько стоит! Сколько стоит! Ты переставил глушитель?
— Да, переставил.
— Тогда в дорогу.
Грузовик в удобном месте въехал на пленку и с потушенными фарами покатил по пути, указываемому Херонимо, прочь от мяукающего города, к середине пленки. Километрах в четырех от края он остановился.
— Здесь самое удобное место, — сказал Херонимо. — Тут под этой плесенью течет река. Дождевая вода будет стекать по провису прямо над рекой.
— Где разгружаться?
— Здесь.
Херонимо взобрался в кузов, сбросил лопаты, подал Мануэлю большую канистру, наполненную водой, и три четырехметровых деревца — три осокоря с аккуратно, вместе с землей, выкопанными корнями. Шофер поднял кузов. Несколько тонн земли высыпалось на пленку.
— Это плодородная земля, — сказал Херонимо. — Я уверен, деревья и трава не зачахнут.
Они разгребли лопатами землю ровным слоем и треугольником высадили в нее три деревца — три осокоря. Потом Херонимо высеял семена диких трав, чтоб трава выросла и не давала дождю размывать землю, а ветру сдувать пыль.
— Когда деревья врастут в эту землю, — сказал Херонимо, — корни деревьев постепенно пробьют плесень и дойдут до настоящей земли. Ради жизни, Мануэль, корни пробьют все, даже дикий камень. На эту плесень нужно насыпать побольше земли и высадить много деревьев и посеять травы. Деревья своими корнями прикуют это наваждение к земле, и оно будет лежать на том месте, где оно хочет, пока его не засыплет вовсе и оно не скроется навсегда с глаз. А когда здесь будет лес, они, может, не захотят бросать сюда водородную бомбу.
— Поторапливайтесь, сеньор Кинтана! Ведь вы знаете, у меня дома беспокоятся дети и жена.
— Дети спят, Мануэль. Эту плесень хотели отвезти в Сахару, стреляли в нее, хотели утопить. Ничего не получается! Пусть уж она лежит в земле на том месте, где ей нравится. А мы будем жить там, где мы хотим. У себя дома. И пока нас всех не отправили в Бразилию, нам надо позаботиться о себе.
Они полили землю и благополучно укатили.
В следующий раз они приехали на грузовике только на четвертую ночь. Они привезли еще два кузова земли и несколько разных деревьев, чтобы здесь была роща и деревьям легче было вместе расти. Эту клумбу они обложили привезенными камнями и обсыпали щебнем, чтоб дождь не размыл ее и корни не остались бы без земли.
Херонимо Кинтана не знал, что дозорные давно их обнаружили со сторожевых башен: днем земля и деревья посреди серого однообразия были хорошо видны, а по ночам за ними наблюдали в инфракрасные телескопы, следили за каждым их движением. Из высоких сфер сразу же пришел приказ не трогать их: было интересно посмотреть, как отнесется пленка к этим двум добровольцам, развернувшим на ней какие-то странные работы.
Херонимо и Мануэль вернулись в заброшенный город перед утром. Херонимо решил заехать к самозваному коменданту. Он надеялся найти его где-нибудь на краю города, в темноте ночи режущего пленку, как осоку на берегу озера. Но нигде не нашел. Они поехали к его дому.
На долгий стук им не ответили. Херонимо железкой открыл внутренний крючок. Они вошли, зажгли свет. Херонимо сразу же бросилось в глаза, что кровати с ее пухлой постелью нет. Нигде не было ни мешков, ни листов, ни блистательных ножниц, ни их владельца.
— Сеньор Кинтана! — крикнул Мануэль из дальней комнаты.
— Что там?! — Кинтана бросился к нему. — Что такое, мальчик?
— Глядите: воздушный шар. Он висел под потолком, в том углу у двери.
— Это же мешок! — закричал Херонимо. — Луковицеобразный мешок! Комендант собирался его шить.
Мешок был похож на старинный воздушный шар около четырех метров в диаметре.
— Когда я вошел, он поплыл за мной, я свернул — и он свернул. Летает над головой. Он управляемый. Что с вами, сеньор Кинтана?
Бледный Херонимо поперхнулся и не нашел, что сказать. А мешок подлетал то к одному из них, то к другому, останавливаясь на миг у каждого над головой.
— Пляска смерти… — неопределенно сказал Херонимо. — Не подпускай его! Открой окна! То! — крикнул он и сам бросился открывать другое.
— Сеньор Кинтана, на улице вся плесень плывет сюда!
— Выбегай, Мануэль! Да в дверь же! Держи над собой руки!
Они выбежали вон из комнаты. Херонимо в приоткрытую дверь наблюдал за мешком. Только минут через пять мешок отлетел от двери. Минуя горящую люстру, он медленно-медленно подплыл к одному из открытых окон, полных утреннего света, и, увлекая за собой старые гардины, вылетел на улицу. Но тут же влетел в другое открытое окно и вылетел в первое… И так продолжалось без конца.
Они вышли на улицу.
Край пленки, который только недавно был далеко, на разрушенной южной окраине, колыхался теперь у самого дома, свисая с соседних крыш, розовея в утреннем свете. Пустынный город в этот час был небывало тих. Коты и собаки спали. Только птичьи голоса тонкими пунктирами прочерчивали тишину.
Мешок все еще летал из окна в окно. Мануэль ушел к своему грузовику и больше не напоминал о срочном отъезде, а Херонимо продолжал наблюдать за однообразным кружением мешка. Эта странная пляска продолжалась около двух часов. Шофер уже давно отъехал далеко в сторону и теперь копался в моторе, негромко постукивая.
И вот, наконец, мешок медленно полетел от окон. Он летел легко и невесомо — легко парил. Тем временем пленка, волнообразно колеблясь своим обширным краем, приближалась к нему. Вот будто по воле легкого ветра она к нему прикоснулась, один миг — и мешок воссоединился с пленкой, не оставив и следа.
Кинтана постоял еще несколько минут и бормоча побрел устало к грузовику. Где же теперь Даниэль Триссино, думал он, если луковицеобразный мешок поглотил его вместе с кроватью, спящего в своей пухлой постели?
Предчувствие чего-то грозного, какой-то всемирной катастрофы теперь постоянно, днем и ночью, преследовало Херонимо Кинтана, каменотеса, заболевшего заботой о других людях.
Дней через десять к нему в лачугу пришли какие-то инспекторы и долго, очень вежливо беседовали с ним, предупреждая о громадном риске, которому он подвергает себя. В этот же день Херонимо отправился к своим деревьям. До города его сопровождала толпа репортеров и любопытствующих. На протяжении всего пути фотоаппараты и кинокамеры то и дело устремляли на него свои бесстрастные взоры, запоминая каждый
