Лиота присела у края стола и принялась наблюдать за выражением лица своей внучки. Энни нравилось практически все, что она видела. И Лиота получала удовольствие от созерцания радости и ее лице.
Энни осторожно извлекла небольшую стопку рисунков. Один за другим замелькали нарисованные тушью всевозможнейшие строения: простенькая сельская церквушка; кафедральный собор; трехэтажный с верандой дом в викторианском стиле; четырехэтажное административное здание из кирпича; улочка с деревьями и старинными затейливыми магазинами по обеим ее сторонам; здание католической миссии; деревянный коттедж с частоколом в стиле эпохи королевы Анны; бревенчатый домишко; на фоне лесного массива из секвойи небольшая постройка с односкатной крышей и пылающим в камине огнем. На всех выполненных тушью рисунках с поразительной тщательностью были прорисованы мельчайшие детали. Решетка увитая розами. Окна с витражами в верхней части дома. Птица на перилах крыльца. Крест на колокольне.
— Мама даже не упоминала о тетушке Джойс, — задумчиво произнесла Энни.
— Эйлинора, возможно… — Лиота остановилась и поправилась. — Твоя мама, возможно, ничего не знает о ней. Мы никогда не говорили о родственниках по моей линии.
— Почему? — удивленно спросила Энни.
Вместо ответа Лиота пожала плечами.
— Была ли ты близка со своей мамой, бабушка? — Вопрос показался Лиоте не вполне понятным. В смысле родства душ? И какое это имеет значение?
— Мне было двенадцать лет, когда она умерла. И я ничего не помню, кроме того, что мама долго болела.
— А что ты можешь сказать об отце?
— Его я редко видела. Он ходил на торговых судах.
Казалось, Энни позабыла о рисунках.
— Что с тобой случилось после смерти матери? Где ты жила? Были у тебя сестры или братья? Какие-нибудь родственники, наконец?
Вопросы сыпались так быстро, что Лиота растерялась и не знала, с чего начать. И стоит ли вообще отвечать на них. Лиота призадумалась на какое-то время.
Энни вспыхнула и впервые с тех пор, как приехала сюда, смутилась.
— Прости, ба. Я тебе настоящий допрос учинила. Но я вовсе не хотела этого. Просто я так мало о тебе знаю.
— Неудивительно, — с горечью вздохнула Лиота, затем быстро добавила: — Вообще-то рассказывать не о чем. У меня была старшая сестра. Она умерла от чахотки, когда ей было двенадцать лет. Мой брат пошел по стопам отца и в пятнадцать лет покинул дом и подался в моряки. После этого я о нем ничего не слышала. — Она слегка нахмурилась. — Странно. Столько лет я не вспоминала его…
— А что произошло, когда твоя мама умерла?
— Меня взяла к себе одна из прихожанок нашей церкви. Ее звали Мэри О’Лири. Типичная ирландка. — Лиота улыбнулась и, закрыв глаза, погрузилась в свои воспоминания. — Позабыла уже, когда в последний раз думала о Мэри.
— Ты была счастлива с ней?
— О, да. Она была бойкой, энергичной, пышущей здоровьем женщиной. Любила совершать субботние многочасовые прогулки по горам. Сдается мне, делала она это с умыслом: изнурить меня до такой степени, чтобы не осталось времени на разные глупости и шалости.
Энни рассмеялась:
— А тебя тянуло на них?
— Иногда. Правда, мне некогда было шалить. Мисс О’Лири преподавала в старших классах и приложила все усилия к тому, чтобы я вовремя остепенилась и окончила школу. Под ее руководством я добилась неплохих результатов. — Лиота улыбнулась. — А может быть дело не в ней.
— Ты получила высшее образование?
— О, нет. На обучение не было денег, к тому же в то время не многие женщины поступали в университеты.
— А тебе хотелось, чтобы у тебя была такая возможность? Нахлынувшие воспоминания перенесли Лиоту в те времена, когда будущее представлялось ей бесконечно далеким и необъятным, как рассвет над горизонтом. Жизнь казалась многообещающей, напоминающей захватывающее приключение, где на каждом шагу тебя ожидает что-то новое, манящее — стоит лишь протянуть руку.
— Я мечтала о многом. О высшем образовании. О своем доме и семье, о путешествиях, наконец, — улыбнулась внучке Лиота. — Мечтать ведь никому не возбраняется, да и денег не стоит.
— А ты все еще мечтаешь?
— Немного. То, чего я желаю сейчас, сильно отличается от моих юношеских грез.
Она мечтала о примирении.
Да, Господи, я очень сильно этого хочу, от всего сердца.
Однако Лиота понимала: если речь идет о дочери, то с таким же успехом можно мечтать полететь на Луну, потому что для Эйлиноры, такой же упрямой и гордой, как ее родственники из Германии, не существует слова «сердце». Да поможет ей Господь.
Лиоте не хотелось вдаваться в подобные рассуждения, и она решила вернуться к прежней теме.
— Может, тебе передался талант тетушки Джойс?
— Я могу об этом только мечтать. — Энни вновь взглянула на разложенные по столу рисунки. — Они такие замечательные.
— Разумеется. Ведь именно они составили ее портфолио. Эти лучшие работы были, возможно, предметом ее гордости. Но помни, что никто не знает, как много рисунков ей приходилось выбрасывать. Она, должно быть, многие годы упорно оттачивала свое мастерство.
Энни улыбнулась:
— А мне это как-то не приходило в голову.
— Люди обычно не думают о подобных вещах. Они с благоговейным трепетом смотрят на полотна Ван Гога и даже понятия не имеют, насколько упорным был многолетний труд художника, и что при жизни ему не удалось продать ни одной картины. Люди читают о миллионах, которые любой богатый музей готов заплатить за один из его шедевров, но не знают, что сам мастер умер в нищете.
— Моя бабушка знакома с историей изобразительного искусства.
Лиота улыбнулась:
— Я знаю понемногу о многих вещах. — Она постучала костяшками пальцев по рисункам. — Кроме того, Энни, твое будущее может быть и не связано с искусством.
Энни потупилась:
— Я вообще не представляю, какое оно, мое будущее.
— А ты и не должна. С какой стати? Тебе всего восемнадцать.
— Мне нужно знать, какой путь выбрать.
— Когда ты начала ходить на занятия в художественную школу, то уже выбрала свой путь. Наслаждайся ландшафтом, пока идешь, а за дорожными указателями дело не станет: они вскоре появятся.
Они еще немного поговорили о рисунках. Лиоте больше нравились портреты, тогда как Энни не могла отвести глаз от детально проработанных орнаментов и узоров бордюров. Ей даже захотелось срисовать их, чтобы потом поэкспериментировать с цветом. Она сказала, что уже представляет себе вихрь ярких, живых красок, кружащихся в замысловатом танце: вот красное постепенно разгорается оранжевым и переходит в ослепительно желтое, глубокий цвет индиго погружается в мистический багровый, а на нежно-лиловом вспыхивают золотые блестки.
Лиота не сводила глаз с лица внучки и видела в них изумление и восторг.
О, Господи, она так молода. Не дай жизни погасить свет в ее глазах.
— Можно многое сказать о человеке по его рисункам, — заметила Энни. — Тетушка любила людей и архитектуру.
— А что бы ты хотела рисовать?
— Цветы, — улыбнувшись, ответила Энни. — С удовольствием бы когда-нибудь запечатлела на бумаге красивый английский сад.
Лиота вздохнула с чувством сожаления. Вот почему Энни так хорошо помнит ее сад.
— Что случилось? Я сказала что-то не то?
— Вовсе нет. Просто мне захотелось, чтобы ты увидела сад таким, каким он был несколько лет назад, — садом моей мечты. — В страхе, что внучка заметит ее слезы, Лиота медленно поднялась и направилась в сторону кухни. — Я подогрею обед.
Сидя за столом, Лиота прислушалась к детским голосам, доносившимся из соседнего дворика, и вспомнила о похоронах воробышка, из-за которых девочка сорвала несколько нарциссов. Может, Энни тоже придет на ее могилку и положит цветок, который принесет с собой. Мысль о том, что хоть одна живая душа вспомнит о ней после ее смерти, согрела сердце Лиоты.
Энни, забыв о еде, смотрела в окно. В эту минуту Лиота пожалела, что у внучки не было возможности любоваться садом, когда в нем распускались радующие своим великолепием цветы. Лиота была единственным человеком, который наслаждался их красотой. Будь такая возможность у Энни, она бы всей душой полюбила сад.
Уже давно у Лиоты пропало желание даже в погожие дни работать в саду. Может, ей стало горько оттого, что никому не было дела до ее стараний, и никто не видел плоды ее тяжких трудов? В последний раз, когда она пригласила своих детей приехать к ней на Пасху, они позвонили и сказали, что у них другие планы.
Лиота опять сделала над собой усилие, чтобы Энни не догадалась о том, что происходит у нее в душе. Если внучка увидит выражение ее лица, то никогда больше сюда не придет. Разве захочет девушка проводить время с плаксивой старушкой, которая не может простить прежние обиды?
