– Да не волнуйся… придет она, – пробормотал я.
– Да она, может, и адрес уже не помнит!
– Так что же мне делать?
– Беги, отец! И по пути во все шалманы заглядывай.
– Да.
“Кролик, беги!” Был такой любимый роман нашей молодости. Бежал по
Кирпичному, по Мойке, по Гороховой, Садовой, ко всем стеклам, витринам прилипая. Прерывисто, тяжело дышал. Третье дыхание.
На рынок вбежал, полный крынок. Нет. По рядам квашения промчался.
Которая тут ее капустница? Не пойму. Я, к сожалению, в такие нежные отношения с посторонними не вступаю, как она.
Заглянул в пивную на рынке, полную громко говорящих кавказцев, представил ее тут – как она просит прикурить вот у этого небритого кавказца, тянет к нему дрожащую ручонку с сигаретой… и это, наверное, счастье было бы – увидеть ее с ними, – радостно сел бы к ним и, может быть, выпил бы пива, расслабился наконец – сколько же можно за горло себя держать?
Но рай этот только представил – и нужно было уже бежать.
“Веч! – говорила она. – Если я пойму, что тебе мешаю, то уйду.
Насовсем”.
И я ее отпустил!
Потом я сидел на гранитном пеньке у нашей арки, сняв шапку и положив ее на колени. Прохожие вопросительно глядели на меня: подавать ли милостыню?.. Обождать!
– Ве-еч! Ты чего здесь? – вдруг послышался ее голосок.
Мерещится? Я поднял глаза. Она стояла передо мной – маленькая, тощенькая, с тяжелой, раздутой сумкой в руке. Как доволокла столько?
Я поднялся.
– Чего так долго ты?.. я уже извелся!
– На рынок ходила, Веч!
Не было тебя на рынке!.. Ну ничего. Главное, что вернулась.
Личико, правда, как клюквинка, набухло. И явственно доносится некоторый “аромат степу”. Но предупреждал же меня Стас, что алкоголизм не лечится. Я же сам подписался на этот вариант.
– Ну, отлично. Пошли домой. Чего это ты приволокла? – потянулся к ее сумке.
– Тайна! – отвела руку мою. – Но вы довольны будете!
Даже облизала губки язычком, вкусно чмокнула.
Что бы это могло быть такое? Как-то я привык бояться ее тайн!
Впрочем, привыкай по новой. Как бы с новыми силами. Давай считать, что за время ее отсутствия ты отлично отдохнул, поднабрался сил и спокойно перенесешь по крайней мере первые испытания. Улыбайся, генерируй счастье. Когда оно есть, то и легкие недостатки друг другу можно простить. Бутылка, кстати, там не прощупывается – несколько раз ненавязчиво коснулся сумки ногой. Может, продержимся… до чего-нибудь?
Мы вошли в квартиру – тепло здесь после уличной холодрыги.
– Ну? Помочь?
– Не ходи за мной! – улыбнулась таинственно, словно готовя мне радостный сюрприз. Боюсь я сюрпризов ее! Но – придется радоваться, иначе – слезы. А после слез, чтобы успокоиться, придется напиться…
Ей. А может, и мне? Когда-то я любил это дело. Вовремя остановился.
Может, время опять пришло? Отлично будем жить, с разбитыми мордами
“после совместного распития спиртных напитков”. Зато – без напряжения, делаем что хотим!.. Нет. Пару раз я пытался опускаться, оказалось – тяжело. Гораздо тяжелее, чем жить нормально. Сразу куча проблем и хлопот, нервы – на пределе!.. Погодим. Нормально попробуем
– скучной мещанской жизнью.
Впрочем, скучной – навряд ли. Уши – торчком. Пытаюсь по тихим шорохам учуять опасность, как известный таежный охотник Дерсу Узала.
Это чем-то она брякает в холодильнике? Полочку, что ли, вытаскивает?
Зачем? Что-то огромное, видно, туда запихивает. “Большое, как любовь!” Была когда-то у нас такая песня и танец: “Зе биг эз лав!” -
“Большое, как любовь!”. Кружком, взявшись за руки, отплясывали в ресторане “Крыша”, с друзьями и подругами. А в центре круга – лихо куролесит она. Недавно! Мне – сорок лет. И обошлось безумство это, как сейчас помню, в сорок рублей. Славно было. А сейчас я – таежный охотник Дерсу Узала. И – опасные шорохи… Вот – в кладовке уже странное постукивание. Место это отлично знаю. Там еще – Лев
Толстой, и в полом бюсте его бутылку прятала. Ничего, блин, святого!
Проверить пойти? Покончить с зыбким этим раем? Нет. Понадеемся еще!
Что-то очень долго там брякает… но там же вся посуда у нее!
“Формально все нормально”, как шутили мы с ней. Сколько словечек всяких было у нас – держались благодаря им, не падали духом. Мол, это лишь шутим мы и ничуть не страдаем.
После возвращения ее с покупками, помню, я выходил в прихожую, целовались, потом шумно принюхивались друг к другу: не пахнет ли чем? На этой шутке – держались: вовсе мы друг за другом не следим, а так, просто принюхиваемся, как собачки.
Еще, помню, шутка была. Когда она уже явно была навеселе, подносил свой кулак ей к носику, грозно произносил: “Чем пахнет?” Она, с упоением как бы, втягивала запах, сладко зажмурясь. Держались.
Веселились, как могли. Продержимся? Может, пойти дать ей понюхать кулак? Если сладко вдохнет, зажмурясь, вспомнит нашу шутку – значит, все хорошо. И, может, еще долго продержимся? А?
Нерешительно приподнялся… Рискованно. Вдруг рухнет даже то, что еще есть? Сел снова. Вот так я теперь провожу время за рабочим столом! Впрочем, это и есть теперь моя работа. Пошел. Кулак в запасе держал, за спиной. Как увижу ее – определю сразу: способна ли еще воспринимать? Заметил вдруг, что передвигаюсь бесшумно… охотник, выслеживающий рысь! На кухню внезапно вошел. Она, сидя на корточках у холодильника, испуганно вздрогнула, быстро захлопнула дверку.
Та-ак. Глянула снизу на меня, но почему-то не испуганным оком, а, я бы сказал, счастливо-таинственным. Сюрприз?
– Чего это там у тебя?
Снова глянула, еще более таинственно-радостно. Какой-то просто маленький праздник у нее.
– Показать?
– Ну.
Поглядела еще, как бы решаясь, потом – отпахнула дверцу… Арбуз!
Тяжело, кособоко лежит, занимая холодильник.
– Хочется, Веч! – сказала она, сияя.
Что ж – и для меня тоже радость: арбуз, а не алкоголь. А просто так радоваться ты не можешь уже?
– Дай кусить! – проговорил жадно.
– …После обеда, Веч!.. Ну хавашо, хава-шо! Отрежу кусочек.
– Ну ладно уж! Потерплю!
Расцеловались, как бы довольные друг другом. И я пошел.
Принюхиваться друг к другу не стали пока что. Можно хотя бы немножко в блаженстве побыть?
Побывал. Но не особенно долго. Снова тихое бряканье в кладовке раздалось. Второй арбуз у нее там? Ох, навряд ли! Скорее, что-нибудь менее официальное, увы. Продержимся ли до обеда? Кстати – какой обед? Ничего такого я там не приметил. Только арбуз! Арбуз на первое, на второе, арбуз на третье. Вряд ли сойдет. Батя лютует в таких случаях, а также в некоторых других. Пойти ей сказать? Не стоит, наверное. Рухнет наше хрупкое счастье, полное таинственных шорохов. Сделаем не так. Умный, хитрый охотник Дерсу Узала бесшумно сейчас пойдет и задушит курицу. Бесшумно ее принесет, и мы ее бодро сварим, не возбуждая обид, тревог, избежав вытекающих (и, возможно, втекающих) последствий. “Умный, ч-черт!” – как говорила Нонна, когда я находил очередную ее бутылочку. Приятно чувствовать себя “умным ч-чертом!”. Вышел бесшумно.
Когда вернулся с курицей в когтях, Нонна по телефону громко разговаривала – с Настей, как понял я. Настя наседала, как всегда.
– Ну Настя! – Нонна отбивалась. – Ну хавашо! Ха-вашо! Куплю курицу, как ты велишь! Ладно! Уже бяжу, бяжу.
После этого – долгая пауза и совсем уже другой тон – надменный, холодный:
– …В какой больнице, Настя? Что ты плетешь? Я нигде не была!
Разговор в неприятную стадию вступал – в том числе для меня. Забыла уже все! Быстро. “Аромат степу” уже все помещение властно заполнял.
“Я маленькая, – Нонна поясняла, когда мы еще на эту тему могли шутить, – поэтому запах весь снаружи находится!” Есть такое.
Бесшумно, зажав курицу под мышкой, к кладовке пошел. Поглядев пристально в глаза Льву Толстому, приподнял его. Эх, Лев Миколаич!
“Маленькая” в тебе стоит! “Зачем люди одурманивают себя?” Нет окончательного ответа. Пойти с этой “маленькой” к ней? Подержав, опустил Толстого. Пусть хотя бы обед нормально пройдет. Хочется ведь немного счастья – или покоя, на худой конец.
Когда она на кухню пришла, я уже озабоченно куру вилкою тыкал в кипящей воде.
– Ч-черт! – с досадою произнес. – Никак не варится курица /твоя!/
Мороженую, что ли, купила?
Смутилась чуть-чуть, лишь тень сомнения промелькнула… потом проговорила доверчиво:
– А других не было, Веч!
Легко ее обмануть! Потом – радостно уже – брякала, я весело на машинке писал историю курицы, отец с дребезжаньем двигал у себя в комнате стул, видимо, то отодвигая его от стола, то снова придвигая, садясь и продолжая свой неустанный труд.
Звонкий голосок Нонны с кухни донесся:
– Иди-ти! Все гэ!
Вот она, долгожданная идиллия! Заглянул к отцу, в его маленькую комнатку, с атмосферой тяжелого труда:
– Пойдем обедать.
Согнувшись над бумагами, мрачно кивнул, но больше движений не последовало. Ну, идиллию же надо поддержать, хлипкую! Неужели не понять?? Донеслось наконец дребезжание стула, когда я уже далеко ушел.
