Старожилы палаты уже привыкли к этому чуду. И даже поставили его на службу собственных нехитрых развлечений. Васька Адамчук, мой погодок из-под Гродно, заработавший гепатит на Саланге, обожает взять и открыть кран, когда какой — нибудь несчастный лежит под капельницей.
Звук журчащей струи одновременно с вливаемой в вены глюкозой срочно заставляют мочевой пузырь вспомнить о своей главной обязанности. Минут пять корчишься на койке, с тоской глядя на здоровенную банку у себя над головой — когда же она кончится?! — потом не дожидаешься и начинаешь орать удрным голосом:
— Сестра… Сестра. Сестра! Сестра!!!
К приходу медсестры остряки мгновенно закрывают кран и рассаживаются по койкам с самым невинным видом. Ты же, сгорая от стыда, объясняешь медичке причину своих воплей.
Если дежурит Маша, толстая крашеная блондинка лет двадцати пяти, то на твою голову вываливается сноп возмущений:
— Мужик, называется! Перетерпеть нее можешь! Какой же ты солдат… — и только после этого сестра вытаскивает из вены иглу.
С превеликим трудом выволакиваешься в коридор, ползешь по стене и сортир. В голове громоздятся нецензурные выражения в адрес этой представительницы военной медицины. Достается также соседям по палате, которых ты не можешь призвать к ответу по причине собственной слабости. Клянешься всем святым, что позже заставишь их пить воду ведрами, после чего завязывать брызгательный аппарат морским узлом.
Светлана не ворчит. Легким движением, совсем не причиняя боли, она освобождает тебя от капельницы. И, обдав свежим ветром накрахмаленного халата, насмешливо бросает виновникам его появления:
— Обормоты!
Щелкает первого попавшегося обормота по стриженому затылку. Тот на седьмом небе от счастья — выделили из общей массы!
Палата кряхтит завистливо и пытается втянуть Свету в разговор. Светка весело обещает пожаловаться «кэпу» — начальнику отделения капитану Беспалову. Все делают вид, что верят этому и дружно клянутьсяб «Это не мы! Это он сам чуть в трусы не напузырил!» При этом прекрасно знают, что прапорщик медицинской службы Светлана Горбунова не имеет привычки жаловаться на своих больных кому бы то ни было, за что бы то ни было.
— Доползешь? — интересуется у меня Светлана, пока я торопливо и расслабленно спускаю ноги на пол и шарю ими под койкой в поисках тапочек.
В ответ благодарно киваю головой. Даже в мыслях не могу представить, что она, такая легкая и красивая, станет поддерживать рукой обмякший мешок костей под названием «Андрей Протасов». Нет уж, лучше сам…
— Через пять минут назад зайду — обратно поставлю, — говорит Света. И — снова свежий ветер халата, который совсем не пахнет лекарствами, обдает меня на этот раз в направлении двери.
Палата восхищенными взглядами провожает медсестру до выхода и тотчас начинает судачить: сколько ей лет, насколько у нее серьезно с «кэпом» и что она — баба героическая, успела побывать «за речкой», в Афгане. Про меня, естественно, все забывают. Заработавший щелбан счастливчик сидит с блаженным видом, будто удостоился самой интимной милости.
Подозреваю, что вся эта суета с открытием крана делается не столько для того, чтобы помучить новенького (тем более, что новенький, окрепнув, может и репу начистить), сколько для внепланового посещения Светой нашей палаты.
…-Ну, ты как сэбя чувствуешь? — после капельницы я успел еще раз посетить толчок и теперь лежу, изображая беседу со страшиной нашего инфекционного отделения Ваганом Гарагяном, или «Вагоном», как его здесь зовут за глаза.
С того самого момента, как я появился в палате, Вагон проявляет к моей персоне повышенное внимание и заботу. Человеку со стороны это может показаться естественным: ребята из одной роты! Но я знаю истинную причину вагоновых душевных порывов.
Знаю и не перестаю удивляться причудам природы, составляющей в одно целое, казалось бы, несопоставимые человеческие элементы. Ваган Гарагян, рослый представительный красавец с мужественным орлиным профилем, глубоким баритоном, настоящий «горский князь и мечта всех женщин» — чмо и трус, каких свет, конечно, видел, но не в таком героическом облике.
Мое представление о кавказцах, как о горячих, невыдержанных, порой наглыйх до крайности, но неизменно храбрых до глупости людях, поколебалось после знакомства с Ваганом. Горячести и вспыльчивости у него хватало на десятерых, но вот храбрости не наблюдалось.
Ей — Богу, сложные чувства испытываешь, когда перед тобой на койке санчасти стонет и мечется, стараясь вызвать жалость у окружающих, здоровенный красавец — мужик, у которого не проникающее ранение в живот, а всего лишь «розочки» на ногах.
Эти гнойные язвы — стрептодермия, говоря медицинским языком, вызванные отсутствием витаминов, чуждым климатом, однообразной и некачественной пищей, были для нас вещью достаточно неприятной. Под голенищами сапог они растирались в кровь, отчаянно зудя под бинтами, но все равно им было далеко до куска железа в теле.
«Розочки» были у каждого второго: проходили, потом снова появлялись. И это не давало повода не ходить на боевые, не «умирать» в нарядах» и не получать по зубам от «дедов». Потом прошла акклиматизация, прошли и «розочки», оставив на память черные пятна на ногах. Они были как этап, через который нужно перешагнуть. Вагон перешагивать не хотел.
Он отчаянно «косил», пользуясь любой заразой, которая приставала к нам в этом проклятом тропическом краю — дизентерией, стрептодермией, наскоками малярии, прочими болезнями и недугами, названий которых мы не знали. «Косил», чтобы не ходить на боевые, чтобы подольше отлежаться в санчасти, чтобы слинять в Союз.
Чего греха таить, мы все не рвались на операции в горы или сопровождения колонн. Были не прочь недельку поваляться в санчасти, не делая ни хрена. А о Союзе мечтали, как о манне небесной. Но чтобы зарабатывать все это, идя на любые ухищрения, вытирая ноги о собственное достоинство… Не получалось как-то.
У Вагона получалось. Свои же земляки — армяне, державшиеся в батальне особняком, своей «кавказской мафией», старались Гарагяна не замечать, сторонились. Чтобы он не позорил Кавказ на боевых, «подмазали» старшину роты и устроили каптером. Но и там Вагон не задержался — сбежал в санчасть.
Он кочевал с «кичи» в медпункт и обратно, считался «личным клиентом» начштаба полка майора Игрунова — службиста до жестокости, но служить упорно не хотел. «Розочки» на ногах экс-каптера держались вопреки всем ухищрениям нашего полкового доктора капитана Махмудова. В конце концов тот не выдержал и отправил великолепного «косаря» в госпиталь, в Кабул. Про него быстро все забыли, и тут, спустя год, такая встреча…
Гарагян за этот год времени зря не терял. Сумел перебраться в Союз, до тонкости постиг порядки и нравы наших лечебных учреждений и на основе этого опыта стал бессменным старшиной инфекционного отделения.
Старшина-фигура важная, уполномоченная от начальства следить за порядком среди больного несознательного рядового и сержантского состава. Голос у Гарягана раскатистый, внешность внушительная, поэтому в пререкания с ним никто вступать не решался. Ко всему прочему он распространил по отделению слух, что был в «своей» роте также старшиной, а до госпиталя полгода отважно воевал на Саланге. Был якобы даже представлен к «Красной Звезде», но в штабе дивизии наградной лист потеряли.
Естественно, «кэп» знал, что за птица этот Вагон, но в интересах дела помалкивал. Типичная позиция многих начальников: какая разница, что на самом деле представляет этот субъект, если он идеально подходит к своей должности? Незаменимых у нас нет, но ведь эту замену нужно еще искать…
А у начальника отделения и без того забот полон рот, чтобы еще выполнять функции комиссара Фурманова. Капитан совсем недавно стал начальником отделения, в перспективе ему светило, как минимум, звание подполковника. Но это при условии, если он сумеет удержать на этой должности. А доверие не оправдаешь, разбрасываясь опытными кадрами. Они, в случае чего, всегда могут прикрыть. Поэтому наш кэп проявлял по отношения к Гарагяну разумную сдержанность.
…Все текло своим чередом, Вагон уже готовился к близкому дембелю, пока в госпитале не появилась наша непотопляемо — неубиваемая рота в почти полном составе. Вернее, в полном составе из тех, кто остался в живых.
В терапию и хирургическое отделение, где лежало большинство из наших ребят, старшина старался не заглядывать. Со мной же ему было необходимо договориться. Иначе — полная потеря авторитета, перспектива оказаться на уровне бесправных «духов» и, как следствие — обязательная выписка в часть. Где, это уж точно, Вагону оказали бы самый «теплый» прием.
В первый же вечер, спустя час после того, как я оказался в палате, ко мне подошел Гарагян и тихим голосом, честно (я это оценил) обрисовал ситуацию. Тогда мне было глубоко наплевать на Вагона и его проблемы: ему жить; и без этого муторно, а тут еще это выслушивать…
