СЕМЕЙНЫЙ КРУГ
[...] Ему захотелось есть. Долгая дорога и накопившаяся за день усталость притупили боль от случившегося, и к небольшому трактиру, в витрине которого красовались разбухшие в ликере ломтики дыни, он подошел, уже забыв про свои несчастья.
Шеренги бутылок с глухо поблескивавшими свинцовыми пробками и звездочками, сиявшими на выпуклых боках, широким полумесяцем окружали два ряда помятых сырных голов, тарелки с говяжьим заливным в уксусе и тушеной фасолью с ломтиками тыквы; тут же стоял поднос с песочным печеньем, грязно-желтый верх которого уродовали черные пятна пригари.
В железном котелке шипели остатки риса на молоке, синеватые яйца лежали в расписной салатнице, заячья тушка, распластанная на блюде лапами кверху, открывала взору выпотрошенное брюхо с единственным лиловым пятном печени в обрамлении веера бледно-алых ребер; перед батареей из поставленных одна в другую глиняных мисок и целой башней из блюдец с голубой каемкой высилась затянутая сеткой старая бутыль из-под сливовицы, наполненная водой, в которой мокли теперь стебли поникших гладиолусов.
Андре уселся за свободный стол и, ожидая, пока ему подадут суп, принялся неторопливо осматривать зал. Это была довольно большая комната, с потолка которой свисали зеленые абажуры, а по стенам тянулись газовые рожки; массивный литой камин, стойка с темной крышкой, выкрашенной темными разводами под красное дерево, на ней — ваза синего стекла с букетом цветов, десяток оловянных кружек, выстроенных на манер гигантской флейты Пана, большой никелированный бокал, мирно дремавшая кошка и старая чернильница: вот, пожалуй, и вся обстановка. На громоздившихся за прилавком полках стоял фарфоровый чайник, рядом — початые бутылки и несколько белых чашек с пообившимся золотистым вензелем в центре и выкрашенными киноварью изогнутыми ножками и ручкой. В разделявшем полки зеркале отражались верх торчавшего из вазы букета, изогнутый дымоход чугунки, три пустовавших вешалки на стене, край траченной молью подкладки чьего-то плаща и засаленная шляпа. Целые полчища мух покрывали оставленные на приютившемся в углу столике ломоть бургундского сыра и разрезанный на части желудок с потрохами; к ящикам, где ждали своего часа схваченные стальными кольцами салфетки, кто-то пододвинул массивным ларь с длинными непропеченными батонами хлеба, едва не задевавшими подвешенную к потолку птичью клетку. Клетка опустела после скоропостижной смерти ее обитателя, и теперь ее занимала сушеная каракатица, покачивавшаяся на тонкой бечевке.
Заведение это напоминало одновременно деревенскую харчевню и кафе в бедных кварталах Парижа. Хозяин, засучив рукава и выпятив вперед свой выпиравший наподобие горба живот, которому словно вторил вздернутый нос, прохаживался с довольным видом между столами, перекинув полотенце через руку, шаркая своими расшитыми туфлями с изображением игральных костей и карт по полу, усеянному плевками и обившейся с ботинок засохшей грязью.
Через не закрывавшуюся ни на минуту дверь кухни слышался звон посуды и громыхание котлов, шипение кипящего масла и тягучее бульканье мучной подливки. Временами оттуда доносился оглушительный треск поджаривающегося на сковороде мяса или отбивных, капавших соком на раскаленную решетку, вырывались окрашенные отблесками пламени клубы пара и едкие струйки голубоватого дыма. Поверх этого шума стелился глухой рокот неразборчивых фраз посетителей и окриков хозяев, распекавших своих слуг.
Тощая служанка с бледным лицом, искаженным внутренним страданием, а также врожденной глупостью, едва держалась на ногах: бедняжку истощали нескончаемые боли. Другая сновала с горами тарелок между кухней и общим залом, однако сонное выражение ее лица подсказывало, что она слабо представляет себе важность порученной ей работы.
Андре начинал нервничать: суп никак не несли. Созерцание набившихся в зал людей его быстро утомило; все они прекрасно знали друг друга, он словно оказался в каком-то затхлом семейном пансионе, стойле, где набивала себе брюхо поистине странная публика. За некоторыми столиками посетители вели себя тихо, беседуя вполголоса, а, смеясь, прикрывали рот салфеткой, однако попадались и настоящие кабацкие балагуры, не стесняясь сыпавшие грубыми шутками и привлекавшие всеобщее внимание.
Хозяин, знакомый накоротке со всеми своими клиентами, хохотал, приговаривая время от времени: «Это ты здорово сказал!», потом, мигом стерев улыбку с лица, орал на кухню: «Фрикандо с подливкой и филе в томатном соусе один раз!».
Андре молча поглощал лапшу, которую ему наконец соизволили принести. Слева от него две кумушки корпели над блюдом потрохов, время от времени запуская пальцы в берестяную табакерку и усердно опустошая свои стаканы. Облокотившись на стол, они жеманно предлагали друг другу подлить соуса, болтали, подобно старым знакомым, — наверное, обсуждали какую-нибудь соседку или жалели знакомую консьержку, у которой вспучило живот от мидий.
Общее веселье понемногу захватывало и Андре, однако компания, расположившаяся у огня, перекрывала своим криком общий шум. Больше всех старался местный парикмахер, изрекавший следующие истины: «Коли есть деньжата, так все перед вами шапками пол метут. А нету — взять вот хоть меня, я все свое добро заложил по разным фондам, да толку чуть — только и слышишь отовсюду: "Дай вам Боже, что нам негоже!". Или стоит мне только прикупить акций, как назавтра же они катятся вниз; но я уже как-то привык: не могу без острых ощущений».
Его приятели, явно увлеченные рассказом, подбадривали его, то и дело подливая ему в стакан, и этот напыщенный кретин, закатывая глаза, продолжал: «Нет, что ни говори, а поваляться с милкой в постели я люблю. Без этого никуда — вот будь я птичкой какой, удодом, тот знай только за детишками своими ходит, тогда другое дело», и, ухмыльнувшись найденному в параллель к своей профессии каламбуру, добавил: «Но он-то свой хохолок растит, а я срезаю».
Взрыв смеха и хор неразборчивых возгласов были ответом этому потоку несуразиц.
Андре не терпелось взяться за шляпу и выскочить за дверь, однако быстрая подача блюд здесь явно была не в чести. Съев половину пережаренного ростбифа и отодвинув тарелку, он ждал, пока принесут желе из ревеня, которое словно сквозь землю провалилось. Подозвав хозяина, улыбавшегося ему с совершенно идиотским видом, он спросил свежую газету. «Век» уже кто-то читал, пришлось довольствоваться «Объявлениями». Ему хотелось с головой окунуть в чтение, только бы не слышать гогота за соседними столами, заткнуть уши от досадливой трескотни этих глупцов — но тщетно. Он заставил себя прочесть подряд три страницы принесенной ему газетенки; взгляд его остановился на объявлении, предлагавшем «великолепную возможность»: оставшаяся без родителей сирота и восемнадцать тысяч приданого, уцелевшие после описи родительского имущества за долги. Он задумался. Вместе с пометкой «срочно», красовавшейся внизу объявления, в голове пронесся целый поток той грязи, которая между строчками анонса явно не вмещалась. За венчанием, разумеется, не замедлит воспоследовать раздувшийся живот, а там не за горами и преждевременные роды. Немало же горя хлебнет с этой сироткой тот простак, который позволить себя облапошить подобным образом; он-то будет думать, что взял в жены невинную девушку, а та с пеленок не знала, что такое честность! Не так-то просто избежать рогов, размышлял он, даже если ты знаешь об этой семье все и давно уже живешь с невестою бок о бок. Кому приятно думать, что благоверная потихоньку изменяет тебе за спиной? Вот опять, эти размышления привели его к тому, о чем он, не переставая, думал все последнее время — к невзгодам в собственной семье. Ему захотелось стряхнуть набежавшие воспоминания, и он почти принудил себя поднять глаза и оглядеться по сторонам, прислушаться в голосам с соседних столиков.
В уши врезался чей-то надтреснутый фальцет. Пока Андре предавался своим мыслям, парикмахер исчез, и его место занимал теперь некий господин с огненно-рыжей бородой и нависавшим над ней носом, плотно охваченным с боков позолоченными дужками пенсне. Он втолковывал сидевшему перед ним молодому человеку секреты зубоврачебного ремесла; тот старательно таращил глаза и ловил каждое слово своего собеседника, видимо, желая попробовать себя в этой области.
— Ну, основная часть вашего дохода, голубчик, это вставные зубы. Делают их обыкновенно в Англии, а у нас проще всего найти в пассаже Шуазей. Барыши тут приличные — судите сами, за один такой зуб можно попросить до десяти франков, а стоят-то одни всего десять су без насадки в десну или франк с резиновой насадкой.
— Там ведь есть розовые и такие бурые, не так ли? — осмеливался вставить молодой человек. — Я бы, честно говоря, предпочел розовые.
