Вдруг из её сумочки выпали две глиняные фигурки. Упали на пол с глухим резким стуком. Левшин поднял их и, поднеся к лампе, стал разглядывать.
Одна изображала лилию с полу раскрывшимися изогнутыми лепестками. Точная мастерски выполненная лепка выдавала руку почти законченного мастера. Лилия тянулась к небу, к солнышку, словно хотела о чем-то поговорить с ним. Искусствовед мог бы добавить, что работа эта выполнена под влиянием стиля модерн.
Другая была фигуркой человека. Растопырив непомерно длинные руки, точно намереваясь что-то сцапать, заграбастать, схватить, клонилась книзу жутковатая человеческая фигурка. Женская она или мужская — трудно было сказать. Скорее всего, какая-то злая бабища! Волосы вздыблены, лицо словно сведено злобной гримасой и как бы сдвинуто, разделено надвое. Верхняя половина вытянута вперед и вправо, нижняя — прогнута и сбита влево. Вместо глаз — темные дуры, замазанные внутри чем-то черным.
— Н-да-а-а, — протянул Левшин. — Ну, понятно: первая работа твоя. А вторая чья? Подруги? Или какого приятеля?
— Она… тоже моя! — выпалила с вызовом Женя и выхватила обе фигурки у него из рук.
Сделала она это так порывисто, что одна из них — лилия — упала и разлетелась на мелкие кусочки.
И тут Никита заметил, что перстень у неё на пальце начал тускло светиться. Он весь день наблюдал за камнем, но тот не подавал никаких признаков жизни. Никита поймал себя на мысли, что думает об этом злосчастном перстне как о живом существе…
— Но тогда… тогда по-моему тебе стоит как следует в себе разобраться. Подумать зачем ты лепишь эти фигурки и что хочешь этим людям сказать? Ведь любая работа, поделка любая — в них, как в зеркале, душа того, кто их сделал. Вот и помозгуй на досуге, какая твоя душа. Чем она дышит? Художник — он вперед с собой поработать должен — и без жалости к себе, без соплей… а уж букеты, да банкеты — потом!
Левский сказал это сухо, жестко, — Никита даже не ожидал от их гостеприимного хозяина подобного тона по отношению к совсем юной гостье.
— Но, Нил Алексеевич… — попытался он заступиться за Женю. — Может быть, эта фигурка, которая вам не понравилась… а я вижу, что вот эта вам не понравилась, — указал он на скрюченную бабу. — может она у Жени просто не получилась? Всяко бывает — она же только начинает, нигде не училась и вообще…
— Видишь ли, Никита, — продолжал Левшин, немного смягчившись, — они обе — фигурки эти — сделаны, если и не с мастерством, то с хорошим чувством материала. Тот, кто сделал их — Женя — обладает природным чувством формы. А это для керамиста решает все! Остается освоить тонкости: какие пропорции соблюдать для приготовлении глины, какие нужны для глазури, какая температура для обжига, какой цвет получается при соблюдении тех или этих условий… Это все мастер осваивает со временем. Керамисту нужны: темперамент, смелость, чутье и, главное, чувство формы. И вот этим главным качеством подруга твоя наделена в большой мере.
— Я тебя не хвалю! — обратился он к Жене. — Это все тебе дал Господь Бог. Только вот как ты сумеешь этим распорядиться? Пойми, что художник в ответе: какими творениями он населяет мир. И что за голуби полетят из его мастерской — со злой или с благой вестью… Наша жизнь и без того черной краской сверх меры замазана! Так помоги нам вздохнуть, улыбнуться… подышать спокойно возле вещиц твоих…
Он взял папиросу, подошел к раскрытой форточке и стоял там молча курил и глядел за окно — в ночь. Потом погасил окурок и вернулся к свом притихшим гостям. У них было такое чувство, будто Левшин ощутил вдруг приступ мучительной боли и перемогал эту боль, стоя один у окна.
— Дело даже не в том, что ты слепила эту уродицу! — продолжал он, уже чуть поспокойнее. — И слепила мастерски, поверь мне! Важно то, что ты к ней относишься… как бы это сказать… слово не могу подобрать. А! Словно она часть тебя. Вот! Ты сделала автопортрет. Я не прав?
— Может быть… — Женя отвернулась. — Да, вы, наверное, правы.
— И такой ты себе нравишься?
— Что вы меня все мучаете! — не выдержала девчонка. — С самого утра меня все спрашивают, да допрашивают… не могу больше. Оставьте вы меня все в покое!
Она одним ловким движением зашвырнула фигурку в раскрытую форточку. И принялась судорожно запихивать свои немногочисленные вещички в сумку. Кое-как напялила куртку, про шарф позабыла, шапку в сердцах швырнула поверх вещей… Не могла же она в такой обстановке спокойненько надевать её, стоя перед зеркалом, а нелепо выглядеть со сбившейся набекрень шапкой Евгения не хотела… Не такая она была девочка! В ней просыпалась настоящая женщина, которая пусть лучше промерзнет до костей, чем будет выглядеть пугалом огородным…
Она было хотела выскочить на улицу не попрощавшись, но в последнюю минуту обернулась на пороге и попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки.
— До свидания, Нил Алексеевич. И… спасибо вам. Спасибо за все! Не вспоминайте меня… плохо.
Дверь хлопнула, стылый морозный воздух вздохнул у дверей… Никита как сидел на своем стуле, так и не смог подняться. Он сейчас что-либо плохо соображал.
— Ну? Чего сидишь? — неожиданно тепло улыбнулся ему Левшин. — Догоняй свою подругу. Ты, что, одну её в ночь отпустишь?
Никита стремглав вскочил, в одну минуту собрался, запихнул в карман дубленки Женькин шарф, подхватил тяжеленную печь подмышку, бросил… и кинулся на шею к Нилу Алексеевичу.
Рыдания помимо воли рвались из горла.
— Ну что, брат? Любовь — это дело такое… Придется помучиться! Но она, брат, того стоит, ты уж поверь мне, старику…
Левшин закашлялся, закурил, легонько прихлопнул парня по плечу и подтолкнул к порогу.
— Приезжайте, когда все у вас утрясется! — крикнул он, высовываясь на улицу вдогонку Никите, со всех ног догонявшему свою беглянку. — Все у вас будет хорошо, мальчик, слышишь? Хорошо-о-о-о…
Его крик истаял во тьме Рождественской ночи. Где-то вдали послышался слабый, глухой удар колокола.
Глава 14
ШЛЮЗ
Никита догнал Женю у ручейка в самой глубине крутого овражка. Она запыхалась, волосы рассыпались по плечам, щеки пылали, а в глазах светилось упрямство.
— Женька, погоди… Ну, куда ты, глупая!
Он нагнал её и, с силой ухватив за плечи, развернул лицом к себе.
— Ты ж замерзнешь без шапки. На-ка, надень.
Кит бросил в снег свой неподъемный груз — печку для обжига — и осторожно, чтобы не вызвать очередного приступа ярости, достал из кармана шарф, плотно укутал им её шею, потом вынул из её сумки шапку и аккуратно, бережно надел ей на голову. Та стояла покорно, не сопротивлялась. А когда он так же тихонько и заботливо вдел её измерзшиеся ладони в рукавички, лежавшие тут же — в сумочке, прежде надышав на них горячим своим дыханием, она… расплакалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
