– Сравнил! У нас любой, особенно если выпьет, и сменщица моя любая, если допекут, так выступят – всех депутатов заткнут! Но нам за выступления никто денег не даст. Поставили бы друг против друга – нашу бригаду и депутатов самых горластых – узнали бы, за кого народ. Одного Клеща возьми!
Поначалу Виктор собирался полностью взять сторону Иды, чтобы в будущем, если снова доведется быть современником исторической драмы, не смалодушничать и защитить народ. Но Лена так нагло и небрежно зачислила его в депутаты, что с каждой своей ответной фразой он увязал всё безнадежнее и чувствовал, что ее ядовитые стрелы, летевшие то в одну, то в другую голову в телевизоре, попадают именно в него. Лена смирилась с новым пристрастием мужа и находила развлечение в том, чтобы без конца высмеивать депутатов, особо не вникая в их речи.
Таня следила, чтобы родители принимали лекарства. Температура у матери спала до тридцати семи, но она всё еще лежала, у отца держался жар, но и на второй день он смотрел жадно, во все глаза, сидел на стуле, придвинувшись к телевизору, стараясь не упустить ни слова.
– А не такая уж Ида и умная, – заметил он вдруг. – Нет, Лена, народ еще не понимает, и ты – как все… Прозреют люди, а поезд тю-тю… Хасбулатов верно спросил: что это за правительство? Мальчики в розовых штанишках. А старики в помойках роются. Ельцин… С похмелюги выступал, прическа набекрень, зал хохочет. Чего гадать, разгонит депутатов и дальше будет пить беспробудно.
– Прям… По новостям смеялись: депутат, забыла фамилию, вышел покурить, увидел машины снегоуборочные и принял их за танки.
– Павлов. Николай Павлов. Смеялись? От телевизора правды не жди. Когда депутатов разгонят, тот же телевизор тебе скажет: так им и надо.
С тех пор в жизнь Брянцевых вошли новые персонажи, чьи фамилии, лица, поступки и слова Виктор стал знать, как болельщик, кого-то одобряя, кого-то ругая.
Ойкина и Аксючиц, Бабурин и Челноков, Константинов и Астафьев, Якунин и Юшенков, Андронов и Уражцев, Исаков и Шашвиашвили…
На апрельском референдуме девяносто третьего года на избирательном участке у Тани в школе родители голосовали так.
Мама: да-да-нет-да.
Папа: нет-нет-да-нет.
В конце мая девяносто третьего в школе устроили дискотеку. Родители копались на огороде, Рита зашла, наряженная в короткое, обтягивающее красное платье. Таня была поражена эффектностью подруги: она покачивалась в душном облаке духов, рот лоснился и краснел, как рана. Таня была одета скромнее: джинсовая юбочка, детская розовая майка с морской звездой, выложенной стеклянными бусинками.
– Такая и пойдешь? – Рита хмыкнула.
– Какая? Блин, погоди, – Таня взбежала по лестнице к маме в комнату, открыла ее ящик в подзеркальнике.
Она давно подкрашивалась незаметно, но сейчас ей захотелось выглядеть не хуже Риты и накраситься на всю катушку. Достала помаду, круговым движением намазала губы, вглядываясь в зеркало. Схватила черный тюбик и жесткой щеточкой провела по ресницам, подтягивая их вверх, обвела контур глаз карандашом. Вытащила прозрачный флакон с янтарной жидкостью, запшикала над головой. Капелька духов попала в глаз – защипало, но Таня силой воли не стала его тереть, чтобы не размазать тушь.
– Ты что делаешь? – спросила мама за спиной.
Таня быстро спрятала косметику в ящик.
– Зачем без спроса лезешь? – продолжила мама миролюбиво. – Все духи выжала?
– Тань, мы опаздываем! – крикнула снизу Рита.
– У меня своих нет.
– Отца попроси – может, тебе и купит, – сказала мама.
– Что купит? – спросил Виктор с порога. Он шел в свою комнату мастерить деталь для укрепления парника. – О чем разговор?
– Купишь ей духи? – спросила Лена проказливо.
– Духи? Кому? Какие еще духи?
– А что ты хотел? Она уже красится!
Отец ввалился в комнату, пристально заглянул Тане в лицо и испугался увиденному, как будто это не его дочь, а зловещая кукла. Светлые родные глаза, густо обведенные черным… Он повернулся к Лене:
– Ты посмотри, на кого она похожа. Готовая… – Слово вертелось у него на губах, но ругаться он не хотел; можно было бы сплюнуть, но и плевать в доме было неправильно.
– Я, что ли, ее малевала…
– А ты не мать? Погоди, годок пройдет, на наш дом показывать будут: “Ничего себе дочку воспитали”.
– Долго тебя ждать? – крикнула Рита.
– Иди мойся, – бросил отец.
– Не пойду, – сказала Таня. – Я уже взрослая!
– Что-о? – Схватив за руку, он поволок ее за собой вниз по лестнице.
Таня пробовала упираться и, наткнувшись на кривой гвоздь в стене, содрала кожу на запястье. Лена спешила за ними:
– Витя, не надо! Витя! Витя, не зашиби ее!
Отец впихнул Таню в ванную, открыл кран на полную катушку:
– Тебя умыть? Или сама? – обернулся, пронзил глазами Лену, увидел изумленную рожицу Риты. – Еще одна растет! Штукатурка сыпется! Чего ждешь? Пшла!
Таня почувствовала: отец устроил ей разнос, пожалуй, чтобы впечатлить мать, он говорил так гневно, потому что, глядя на Таню, вспомнил что-то неприятное и досадное о маме…
С самого Таниного детства родители праздновали ее день рождения. Пятнадцатого июня они преображались: веселели, были ласковы, всё прощали, как будто их подменяли. Тане почему-то было немного обидно в каждый день рождения.
Тем летом накануне Лена перечисляла предстоящие покупки:
– Торт в Пушкино возьму, курицу пожарю, свечек куплю для торта…
– Сколько нашей исполняется? – как бы в шутку спросил отец. – Четырнадцать вроде?
– Вроде, – отозвалась мать тоже насмешливо.
– Четырнадцать? – переспросил отец у Тани, и она, подражая матери, ответила, подернув плечами:
– Вроде.
– Вино пить еще рано, – сказала мама с сомнением.
– Какое вино? – возмутился папа. – Так, шампанского бокальчик.
Янсы отсутствовали, они отдыхали за границей. Пришла Рита, хорошенькие одноклассницы Зоя и Света, застенчивый румяный отличник Шмаков и огнеглазая соседка цыганка Аза со скобой на зубах. Ребята сели с Таней в гостиной. Звонила баба Валя, долго поздравляла, перешла на стихи, а Таня в это время гримасами смешила гостей.
Заглянув в гостиную, мама приникла к Тане и оглушительно зашептала: “Отец петь хочет. Не обижай его!” Таня пожала плечами.
Вошел Виктор с гитарой, сел на диван и, смазав рукой по всем струнам, выдул губами:
– Тым…
Аза хихикнула.
Ты мне в сердце вошла, словно счастья вестница,Я с тобой новый мир для себя открыл…
Он смотрел на маму – в упор, живым блестящим взглядом опасного, но игривого пса.
Но любовь, но любовь – золотая лестница…
Таня взглянула на маму. Мама шевелила губами, подпевая, но безмолвно, чтобы не помешать. Потом на цыпочках вышла. Вернулась с круглым кремовым тортом, над которым колыхались огоньки беленьких свечек.
Отец допел и вытер губы кулаком.
Таня втянула воздух, задержала дыхание, на миг ощутила себя утопленницей, выдохнула изо всех сил. Огоньки дернулись и пропали, но через мгновение оказалось, что парочка огоньков лишь зажмурилась, лукаво наклонив головки набок, и вот уже они распрямились, воинственно потрескивая и подмигивая ярче прежнего. Таня дунула опять. Огоньки исчезли.
– Четырнадцать, – сказал отличник Шмаков. – Ты же говорила, что тебе пятнадцать!
Для верности он громко пересчитал свечки.
– А ей и есть четырнадцать, – нервно засмеялась Лена.
– Пятнадцать ей, – буркнула Рита.
Таня молчала.
– Недоразумение… Запутались… – сказал Виктор утихомиривающим тоном. – Ничего, ничего… Для дамы чем моложе, тем лучше.
Он снова перебрал струны, очевидно, ему не терпелось снова петь.
Родительский дом – начало начал,Ты в жизни моей надежный причал…
– выводил он через минуту с бархатистой хрипотцой.
Лена отлучилась, вбежала обратно, воткнула в торт свечку:
– Задуй, дочка!
Таня погасила последний огонек.
“Они даже забыли, сколько мне лет!”
Глаза ее оставались пусты и сухи, но внутри словно окатил ледяной душ.
Глава 9
Просторным солнечным августовским утром они собрались в лес.
– Тань, пойдешь с нами? – спросила Лена.
– Дома посижу.
– Грибов, говорят, тьма-тьмущая.
– Я лучше возле дома с козой погуляю.
– Грибы собирать не хочешь, лентяйка, – сообразила Лена. – Что найдем – сами съедим.
– А я с ней своими грибочками обязательно поделюсь, – пообещал Виктор.
Собирались долго. Виктор полез на чердак за корзиной побольше. Все ему казались маленькими, и он сокрушался, куда же подевалась самая большая. “Это она и есть!” – уверяла Лена, показывая на ту, что он прижимал к груди, темно-коричневую, грубого плетения. Свою светлую корзинку она долго мыла от козьей шерсти, налипшей на дне к чему-то вроде черного пластилина (остатки сгнившего гриба?). “Куда такую малютку?” – спросил Виктор. Потом выбирали, во что одеться, со второго этажа на первый перекрикиваясь и аукаясь, как будто уже в лесу. В итоге нашли старые рубахи и тренировочные штаны: главное, чтобы тело было закрыто.
