На обратном пути поднялся большой ветер. Ливень заколотил по воде. Волна подняла кораблик и под визг пассажиров передала другой волне. Таня оскорбленно замкнулась с видом дьявольского ребенка, вызвавшего эту бурю. “Что будет?” – спросила Лена с ужасом, точь-в-точь как давно в цирке. “Утопнем. Как моряк тебе говорю”, – Виктор шутейно нахмурился, потянулся ртом. Они поцеловались в соленых брызгах.
Благополучно причалив к Ялте, купили дыню и вино и вечером сидели на балконе, пили из казенных стаканов и самозабвенно хлюпали, вгрызаясь в ломти. Они пили вино и ели дыню, и целовались уже в комнате, извиваясь во тьме. Розовый свет мерцал в них, придавая движениям плавность и ловкость. Наутро девочка плакала, потому что ей не оставили дыни, а к полудню она чуть не утонула, когда отец занес ее глубоко в воду и упустил, поскользнувшись. Лена разозлилась, Виктор разозлился на себя, на нее, на дочку. Больше не было поцелуев, балкона, не пили вино, и от Крыма осталось впечатление блажи и миража, чего-то несбывшегося и никогда не бывшего.
Лене тоже было что вспомнить. Как-то она ехала с Витей в метро, и с него глаз не сводила девушка. Симпатичная. Похоже, студентка. Они сидели, а эта сука стояла у дверей и неотрывно на него смотрела, иногда, опомнившись, отворачивалась, но потом смотрела снова, наверно, найдя в нем своего героя. “Тебе чо надо?” – хотела Лена спросить, но сдержалась, чтобы не привлекать Витино внимание. Он повел головой, засек взгляд барышни – и зевнул. Он зевнул широко и длинно, животно, втягивая воздух и воздух выдыхая, притом не закрывая пасть, издавая протяжный тихий скрип: “аха-ха-ха-ха-ха-ха”. Барышня погасла. Зато внутри Лены вспыхнул благодарный свет. Не удержавшись, она погладила мужа по его большой руке.
А с год тому назад, тоже в августе, в будний день – народу мало, ехали с ним и Таней в электричке из Пушкино, с вещевого рынка (тулуп и по паре валенок купили задешево, готовь сани летом). В вагоне какой-то хмырь лет двадцати сидел, раздвинув ноги, грыз фисташки и между ног сплевывал и бросал скорлупки, которых уже накопилась горка.
– Э, дорогой, ты зачем свинячишь? – спросил Виктор угрюмо.
Парень смущенно вскинул белесые зенки:
– Да ладно, я немножко…
– Папа, хватит! – испугалась Таня.
– Убирайся отсюда, – сказал Виктор.
– Пошел вон, придурок! – поддержала Лена.
– Вы чего обзываетесь?
Парень бочком, ожидая удара, выбрался в проход и быстро зашагал в другой вагон.
– Хоть бы за собой убрал! – запоздало оживились пассажиры, до этого молчавшие.
Виктор пересел на место хмыря. Он равнодушно наступил на горку скорлупок, черепов в миниатюре, и они заскрипели под его подошвой.
Лена с горделивой тревогой посматривала на мужа. Он, похоже, уже забыл об изгнанном парне. Она думала, какой он внушительный – даже кулаки в ход пускать не нужно. Почему-то она об этом редко задумывалась: а ведь он защитник; у других – сплошь хлюпики, тут же – могучий человек, сразу ясно: лучше не связываться.
А в этом году возились в огороде, Лена схватилась за хоть и юную, но ошпарившую крапиву:
– Ой-я!
– Бо-бо? Ничего, полезная вещь…
– Ага, сам ее возьми, попробуй!
– Да не вопрос! Смотри и учись! – И Виктор двумя руками выдрал с корнем эту самую крапиву, приземистую толстуху.
Он стоял и ухмылялся, ломая колючее растение в ладонях, изгибал, крутил, завязывал узлами и, наконец, скатал в шар.
– Выбрось, умоляю! – попросила Лена.
Он мял и вращал зеленый нелепый шар, переламывая сочные изумрудные хрящики и присматривался к следующей крапиве, длинной, роскошной, неодолимой, темневшей у забора.
– Выбрось ее! Я сейчас на колени встану!
– Почему? – посмотрел с любопытством.
– Ты перед кем выделываешься? Ты что, мальчишка?
Она действительно была готова упасть в мольбе, так ее терзало это зрелище – муж, добровольно отдающий свои руки ожогам, чтобы доказать ей не пойми что.
Он выбросил шар, и она взяла его за руки и жадно рассматривала их, большие и грубые: сочетание розовых волдырей, рыжих волосков, ржавых мозолей и крепких ногтей.
…Они поднялись, и пошли обратно.
У заветной полянки с поваленной сосной Виктор посмотрел на часы:
– Сколько мы ходили? Почти три! В одиннадцать, считай, в лес зашли.
“Ау-у!” – раздалось совсем близко, из малинника с видом заговорщика вышел мужичок с пепельной бородкой и железным ведром.
– Много набрали?
– Нет, – сказал Виктор. – Мы недавно пришли. Но я уже белый нашел. – Он похлопал корзину. – А вы?
Мужичок поднял красный клетчатый платок: ведро было доверху набито грибами. Виктор присвистнул, Лена сказала: “Вот вы молодец!”
– Ау, ау, – сварливо раздалось из-за берез, и, прихрамывая, вышла коренастая женщина с розовым широким лицом. Она несла корзину, сквозь прутья которой было видно: грибов много и им тесно.
– Еще наберете, – прощающим тоном сказал мужичок. – Каждое утро новые подрастают. Давно такого не было.
– И вроде дождей особо нет, с чего бы? – нашлась Лена.
– Грибное лето к войне, – сказала женщина.
Глава 10
Таня пританцовывала у открытого окна под музыкальный канал 2×2.
Дева-дева-дева-девочка моя,Если бы ты знала, как люблю тебя,То, наверно, сразу прибежала бы ко мне,
– пел в телевизоре круглый бочонок Крылов.
За окном – улица и железная дорога.
Зеленым ветром налетел скорый поезд. Таня пыталась прочитать, что написано желтыми буквами: какое-то простое слово, кажется, “Воркута”. Она давно тренировалась читать из своего окна надписи на скорых поездах.
По улице, будто догоняя поезд, неслась машина. Затормозила с визгом.
– Здорово! – из красного “опеля” скалился бритый парень.
Он вылез, запрыгнул на капот и скрестил ноги.
Это был Егор Корнев.
– Как жизнь, вербочка?
– Лучше всех! – подражая его развязности, сказала Таня, высунувшись из окна. Сердце ее колотилось.
– А я купнуться хочу… Три дня назад тачку добыл… Теперь с ветерком гоняю… А всё равно такая жарень… Хочешь, покатаю?
Он говорил тоном хозяина.
– У меня дел много, – сказала Таня неуверенно.
– Смотри, два раза не предлагаю. В Тишково мотанем. Ополоснешься, и обратно доставлю… Чо ты мнешься? Маленькая, что ли?
– Не маленькая.
Ну!
– Значит, на сколько?
– На скоко, на скоко… На час! Ноги в руки, и дуй сюда.
– Хорошо, подожди…
Таня звонко закрыла окно, надела зеленый купальник, поверх – белое платье, бегом поднялась к матери в комнату, припудрилась, мазнула помадой по губам, пшикнула духами. Сбежала вниз, повесила на плечо полотенце, влезла в босоножки. Заперла дверь, спрятала ключ под коврик; из сарайчика заходилась в безутешном плаче Ася. “Да заткнись ты!” – на ходу бросила ей Таня, коза пресеклась и задумалась, а девочка ощутила себя окрыленной предвкушением чего-то нового и радостного.
– Но мы ненадолго, точно?
Машина, взревев, сорвалась с места. Егор молчал, показывая профиль со шрамом в полщеки.
– Искупаемся и обратно, да? – она повысила голос, от этого ставший пискляво-тонким.
– Боисся?
– Ты что, обманул? – спросила со страхом. За стеклами было расплывчато от приставшей пыли. – Ты куда меня везешь?
Егор повернулся, у него были наглые яркие глаза на загорелом лице:
– Да ты чо упала, соседка? Доставим в лучшем виде. Как я тебя обману? Скажи спасибо лучше. Скучно одному в воде бултыхаться. Все кикиморы разъехались, дружки заняты… Тебя увидел, позвал… Ну вот и сиди, кайфуй.
Они уже стояли на железнодорожном переезде.
Егор потянул воздух тугим носом. Губы его, чуть вывернутые наружу розовым нутром, дрожали, пульсировали и, казалось, тянулись к Тане, как две присоски.
– А ты хороша, – он громко причмокнул. – Рыжая – это класс. А глаза зеленые, да?
– Серые. Иногда бывают зелеными.
– А когда?
– Когда… Не знаю…
– Куда ж ты, баран гребаный, едешь? – он с силой нажал, сигналя “жигулям” впереди.
Они домчали до водохранилища минут за пятнадцать и встали у магазина-стекляшки на пятачке.
– Взять тебе чего? Ну чего ты любишь… Чупа-чупс? Водку? – гоготнул. – Обожди, скоро буду…
Вернулся с пакетом, в котором угадывались бутылка, батон и жестянки.
– Ты же за рулем, – сказала Таня с тревогой.
– Спокуха! Ты чо, думаешь, я много пить буду? Треснем по глоточку, чтоб лучше плавалось, обсохнем, еще по маленькой, и назад поедем. Я ваще не пьянею! Мне литра два надо, чтоб окосеть. Тут ехать-то – раз плюнуть. Все мусора свои. А если чужие – капуста на что? Га-га-га! – Он упивался своей манерой разговора. – Пивко признаешь?
– Бывает.
– Будет! Я еще шипучку купил и хавчика дэцел. После разберем…
Таня хотела сказать, чтобы он поворачивал назад и что, если он выпьет, она отказывается с ним ехать и знаться, но безволие не дало сказать ничего, да и было стыдно показать себя мелкой трусихой, а главное – он нравился ей.
