Она была гораздо меньше ростом, чем я думала. Я представляла почему-то, что у такого рослого брата и сестра должна быть по меньшей мере с меня, если не выше, но женщина у огня едва достигала пяти футов. Повернувшись к нам спиной, она потянулась за чем-то на полке китайского шкафчика, концы пояса ее платья спускались почти до полу.
Джейми так и замер, увидев ее.
– Дженни, – сказал он.
Женщина обернулась, и я успела увидеть черные как смоль брови и широко распахнутые голубые глаза на белом лице, прежде чем она бросилась к брату.
– Джейми!
Совсем маленькая, она едва не сбила его с ног силой толчка. Его руки обхватили ее плечи, и оба замерли на мгновение, она – уткнувшись лицом ему в рубашку, он – сцепив кисти рук у нее на затылке. На лице у Джейми было выражение неуверенности и одновременно такой сумасшедшей радости, что я почувствовала себя почти незваной гостьей.
Потом она еще теснее прижалась к нему, что-то бормоча по-гэльски, и на лице Джейми прежнее выражение сменилось совершенно другим: он был потрясен. Обеими руками он отстранил ее от себя и посмотрел на нее сверху вниз.
Они были очень похожи: те же чуть раскосые темно-голубые глаза, те же широкие скулы. Тот же тонкий, немного длинноватый нос с узкой спинкой. Но в отличие от Джейми сестра его была брюнеткой, волны вьющихся черных волос были стянуты на затылке зеленой лентой.
Она была красива: тонкие черты лица, кожа белая, как алебастр. Судя по фигуре, беременна на последнем месяце или около того.
У Джейми побелели губы.
– Дженни, – прошептал он, – о Дженни, сердце мое.
Ее внимание как раз в эту минуту было отвлечено появлением в дверях маленького мальчика, и она оставила брата, не заметив его волнения. Взяла ребенка за руку и ввела в комнату, тихонько подбадривая. Малыш, засунув в рот большой палец, несмело поглядывал на незнакомца из-за материнской юбки.
Она несомненно была его матерью, но, унаследовав от нее копну черных кудрей и прямые плечи, лицом он пошел не в нее.
– А это наш маленький Джейми, – сказала она, с гордостью глядя на сына. – Это твой дядя Джейми, сердце мое, тебя назвали в его честь.
– В мою честь? Ты назвала его в мою честь?
У Джейми был вид кулачного бойца, которому только что въехали под ложечку.
Он пятился от матери и ребенка до тех пор, пока не наткнулся на кресло, и повалился в него так, словно у него подкосились ноги. Повалился и спрятал лицо в ладони.
Сестра сообразила, что произошло неладное. Осторожно потрогала брата за плечо.
– Джейми? Что с тобой, милый? Ты болен?
Он поднял на нее глаза, и я увидела, что они полны слез.
– Ты нарочно так поступила, Дженни? Ты считала, что я недостаточно мучился из-за всего этого, хоть оно случилось и по моей вине? Ты назвала отродье Рэндолла моим именем, чтобы упрекать меня всю мою жизнь?
Лицо Дженни, от природы бледное, утратило малейшие оттенки цвета.
– Отродье Рэндолла? – тупо повторила она. – Ты имеешь в виду Джона Рэндолла? Капитана красных мундиров?
– Да, капитана красных мундиров. Кого еще я мог иметь в виду, во имя Господа? Надеюсь, ты его помнишь?
Джейми уже овладел собой, и в его голосе прозвучала насмешка.
Дженни пристально посмотрела на брата, приподняв одну бровь.
– Ты что, малость не в себе, паренек? – спросила она. – Или по дороге хватил лишку?
– Я не должен был возвращаться, – сказал он.
Поднялся и, неловко переступая ногами, хотел пройти мимо нее. Не тут-то было: Дженни встала у него на пути и крепко схватила за руку.
– Поправь меня, братец, если я ошибаюсь, – произнесла она медленно, – но у меня сложилось ясное впечатление, что ты назвал меня шлюхой капитана Рэндолла, и теперь я спрашиваю себя, какая блажь в мозгах позволяет тебе нести такое.
– Блажь, ты говоришь?
Джейми повернулся к ней, рот у него свело гримасой горечи.
– Хотел бы я, чтобы это было так. Я предпочел бы умереть и гнить в могиле, чем видеть, до чего дошла моя сестра.
Он взял ее за плечи и слегка встряхнул, а потом вдруг закричал:
– Зачем, Дженни, зачем? Одно то, что тебя обесчестили, должно было убить меня. Но это…
Он отпустил ее и жестом, полным отчаяния, указал на ее выступающий живот – свидетельство вины, весьма заметное под легкой тканью.
Он резко повернулся к двери, и застывшая возле нее пожилая женщина, которая жадно слушала разговор, поддерживая уткнувшегося в ее юбки ребенка, в испуге попятилась.
– Я не должен был приезжать. Я ухожу.
– Этого ты не сделаешь, Джеймс Фрэзер, – резко заявила его сестра. – По крайней мере до тех пор, пока не выслушаешь меня. Сядь, и я расскажу тебе о капитане Рэндолле, раз ты хочешь о нем услышать.
– Я не хочу слышать о нем! Ничего не хочу знать!
Дженни шагнула к нему, но он шарахнулся от нее к окну, которое выходило во двор. Она пошла за ним: «Джейми…» – но он яростным жестом отмахнулся от нее:
– Нет! Не говори со мной! Я этого не перенесу!
– Ах вот как!
Несколько секунд она смотрела на брата, который, ухватившись обеими руками за подоконник и широко расставив ноги, стоял к ней спиной. Потом она закусила губу, явно что-то обдумывая. Молниеносным движением она сунула руку ему под килт.
Джейми испустил вопль возмущения и боли и замер на месте, словно громом пораженный. Попробовал повернуться, но снова застыл, поскольку она явно усилила хватку.
– Этого все мужики боятся, – сообщила она мне со злой усмешкой. – С некоторыми не сладишь, пока не схватишь за яйца. А теперь ты любезно выслушаешь меня, – обратилась она к брату, – не то я их покручу. Ну?
Он стоял неподвижно, весь красный, и тяжело дышал сквозь стиснутые зубы.
– Я выслушаю, – сказал он, – а потом сверну тебе твою миленькую шейку, Дженет! Отпусти меня.
Но едва она это сделала, как он на нее набросился:
– Что ты себе позволяешь? Позоришь меня перед моей собственной женой?
Эта вспышка не произвела на Дженни ровно никакого впечатления. Она повернулась на каблуках и сардонически поглядела на меня и на Джейми.
– Отлично, если она твоя жена, значит, она лучше, чем я, знает твои яйца. Я их не видела с тех пор, как ты достаточно вырос, чтобы мыться одному. Они, наверное, подросли, а?
Выражение лица у Джейми претерпело сложную трансформацию – требуемая от него любезность боролась с элементарным намерением младшего брата влепить сестре затрещину. Воспитанность в конце концов одержала победу, и он со всем доступным ему в данных обстоятельствах чувством собственного достоинства процедил сквозь зубы:
– Оставь мои яйца в покое. А теперь, поскольку ты не успокоишься, пока не заставишь себя слушать, расскажи мне о Рэндолле. Расскажи, почему ты не послушалась меня и предпочла обесчестить себя и свою семью.
Дженни уперла руки в бока и выпрямилась во весь свой рост, готовая к битве. Она не столь быстро давала волю своему темпераменту, как ее брат, но темперамент у нее был – вне всякого сомнения.
– О, я тебя не послушала, вот в чем дело! Именно это тебя и не устраивает, Джейми! Ты все знаешь, и мы все должны делать то, что ты велишь, иначе нас ждет полная погибель.
Она гневно передернула плечами.
– Если бы я тогда поступила, как ты велел, тебя убили бы прямо во дворе, отца повесили или посадили в тюрьму за убийство Рэндолла, а имение отошло бы к короне. Не говоря уж о том, что мне, потеряв и дом и семью, пришлось бы просить милостыню на дорогах.
Джейми, и без того не бледный, налился кровью от гнева.
– Да, и ты решила лучше продать себя, чем просить милостыню! Да я бы предпочел захлебнуться собственной кровью и видеть отца и все эти земли в аду, и ты это прекрасно знаешь!
– Да, я это знаю! Ты дурак, Джейми, и всегда им был! – вспылила Дженни.
– Прекрасно сказано, как раз в твоем духе! Тебе мало, что ты запятнала свое доброе имя, да и мое тоже, ты должна еще устроить скандал и выставить свой позор напоказ перед всеми соседями.
– Не смей разговаривать со мной подобным образом, Джеймс Фрэзер, хоть ты мне и брат! Что ты имеешь в виду, говоря о моем позоре? Ты, большой дурак…
– Что я имею в виду? Да то, что ты ходишь с таким брюхом, как бешеная жаба!
Джейми малопристойным жестом изобразил ее живот.
Дженни отступила на шаг, размахнулась и влепила ему пощечину со всей силой, на какую была способна. От удара голова его откинулась назад, а на щеке белыми линиями отпечатались все пять пальцев Дженни. Он приложил к щеке ладонь и посмотрел на сестру. Глаза у нее пылали гневом, а грудь тяжело вздымалась. Бранные слова бурно вылетали сквозь стиснутые зубы:
– Я жаба? А ты вонючий трус! У тебя только на то и хватило храбрости, чтобы оставить меня здесь, и я думала, что ты погиб или сидишь в тюрьме, и от тебя день за днем не было никакой весточки, ни единого слова, а потом ты являешься в один прекрасный день – с женой, никак не меньше, – и сидишь в моей гостиной, обзываешь меня жабой и шлюхой и…
