– Говорить-то легко. Дядя мог бы наглядно показать племяннику, как это делается.
– Ну, у нас уже было несколько практических уроков, но в последний раз вышла небольшая неприятность. – Они с племянником обменялись взаимно обвиняющими взглядами. – Нечего на меня смотреть, это была твоя ошибка. Я же говорил тебе, что надо стоять спокойно.
– Гм, – сухо произнесла Дженни и строго поглядела на сына, а потом точно так же на брата.
Джейми-младший в ответ задрал подол себе на голову, но старший, ничуть не растерявшись, весело улыбнулся, встал и отряхнул с себя мусор. Опустил руку на закутанную подолом головенку племянника и повернул мальчугана к дому.
– «Всему приходит свой черед, – процитировал он, – и всякой вещи свое место под солнцем». Сначала мы работаем, маленький Джеймс, потом умываемся, а потом – слава богу! – наступает время ужинать.
Разделавшись с наиболее неотложными делами, Джейми на следующий день выбрал время показать мне дом. Построенный в 1702 году, для своего времени он находился на уровне новейших достижений, был оборудован изразцовыми печами для обогрева комнат, а в кухне – большой кирпичной духовой плитой, так что хлеб не приходилось печь прямо в золе очага. Стены коридора на нижнем этаже, лестница и гостиная были увешаны картинами. Были среди них пасторальные ландшафты, были изображения животных, но больше всего портретов.
Я задержалась возле портрета Дженни в ранней юности. Она сидела на каменной ограде сада на фоне виноградной лозы с красными листьями. Прямо перед ней на той же ограде рядком расположились птицы: воробьи, дрозд, жаворонок и даже фазан; все эти пернатые теснили друг друга, стараясь подобраться поближе к своей смеющейся хозяйке. Это было совершенно не похоже на строгие позы на других портретах, с которых предки таращились с таким видом, словно тугие воротники не давали им вздохнуть.
– Это написала моя мать, – сказал Джейми, заметив мой интерес. – На лестнице висит еще несколько, написанных ею, их немного, а здесь только два. Этот она любила больше всего.
Большой огрубевший палец осторожно коснулся холста и провел линию по краснолистной лозе.
– На ограде сидят ручные птицы Дженни. Время от времени кто-нибудь находил птичку с перебитой ногой или сломанным крылом и непременно приносил Дженни, а она лечила их и кормила из собственных рук. Вот этот напоминает мне Айена.
Палец уткнулся в изображение фазана, который, распустив крылья, чтобы сохранить равновесие, с обожанием смотрел на хозяйку темными глазками.
– Джейми, ты просто бессовестный! – Я засмеялась. – А твой портрет есть?
– О да.
Он отвел меня к противоположной стене, где рядом с окном висела картина.
С холста важно и серьезно глядели два маленьких мальчика, оба рыжеволосые, оба в тартанах. Возле них сидела огромная охотничья собака – должно быть, Найрн, дедушка Брана, а мальчики – Джейми и его старший брат Уилли, в одиннадцать лет умерший от оспы. Джейми в то время, когда был написан портрет, было, вероятно, года два; он стоял между коленями брата, положив руку собаке на голову.
Джейми рассказал мне об Уилли по пути из Леоха, когда мы с ним однажды ночью сидели у костра в уединенной лощине. Я вспомнила маленькую змейку, вырезанную из вишневого дерева, – Джейми вынул ее из своего споррана и показал мне.
– Уилли подарил мне это на день рождения, когда мне исполнилось пять лет, – сказал он и с нежностью провел пальцем по деревянным изгибам.
Змейка была маленькая и смешная, тельце изящно извито, головка повернута таким образом, словно змейка смотрит через плечо – воображаемое, потому что у змей, как известно, плеч не имеется. Джейми дал мне змейку подержать, я повернула ее.
– А что это здесь внизу написано? «С-о-н-и»… Сони?
– Это я. – Джейми, отчего-то смутившись, опустил голову. – Ласкательное от моего второго имени Александр. Уилли называл меня так.
Лица на портрете были очень похожи; у всех детей Фрэзеров такой вот прямой взгляд, который заставляет вас принимать их в соответствии с тем, как они сами себя рекомендуют. На портрете у Джейми щеки по-детски округлые и носик тоже по-детски курносый, но в телосложении брата уже видны черты будущего мужчины, которым не суждено было до конца воплотиться.
– Ты очень его любил? – тихонько спросила я.
Джейми кивнул, задумчиво глядя на огонь в камине.
– Да, – сказал он со слабой улыбкой. – Он был на пять лет старше, и я смотрел на него как на Бога или по крайней мере как на Христа. Увязывался за ним повсюду, то есть повсюду, куда он разрешал.
Он отошел к книжным полкам. Я осталась у окна, чтобы дать ему побыть одному.
С этой стороны дома я разглядела сквозь дождевые струи туманные очертания отдаленного скалистого холма, на вершине поросшего травой. Он напомнил мне заколдованный холм, на котором я прошла сквозь камень и появилась из кроличьей норы. Всего лишь полгода. А кажется, что было это ужасно давно.
Джейми подошел и встал рядом со мной у окна. Отсутствующими глазами глядя на дождь за окном, он вдруг произнес:
– А ведь был-таки еще один повод. Самый главный.
– Повод? – глупо переспросила я.
– Почему я на тебе женился.
– Какой же это повод?
Я не представляла, что я услышу. Может, дальнейшее раскрытие сложных семейных дел и отношений. Но то, что он сказал, меня просто сразило.
– Я хотел тебя. – Он повернулся лицом ко мне. – Больше, чем чего бы то ни было за всю мою жизнь, – добавил он тихо.
Я молча уставилась на него. Чего-чего, а этого я никак не ожидала. Он негромко продолжал:
– Когда я спросил отца, как мне узнать, та ли это женщина, он ответил, что придет час – и у меня не будет сомнений. Их и не было. Когда я очнулся в темноте под деревом на дороге в Леох, а ты сидела у меня на груди и проклинала меня за то, что я истекаю кровью, я сказал себе: «Джейми Фрэзер, хоть ты и не знаешь, как выглядит эта женщина, хоть весит она как добрый конь, но это и есть она самая».
Я подалась к нему, но он отступил и заговорил очень быстро:
– Я сказал себе: «Она починила тебя дважды за несколько часов, а жизнь среди Маккензи такая, что хорошо бы жениться на женщине, которая может унять кровь из раны и поставить на место сломанные кости». И еще я сказал себе: «Если тебе, Джейми, парень, так приятно ее прикосновение к твоей ключице, вообрази, насколько приятнее будет, если она запустит руки пониже».
Он увернулся и отскочил за кресло.
– Я, конечное дело, подумал и о том, что, может, это результат четырехмесячной жизни в монастыре, без благодатного женского общества, но потом эта совместная поездка сквозь тьму… – Он театрально вздохнул и ловко высвободил свой рукав из моих пальцев. – И этот прелестно широкий зад, сжатый моими бедрами… – Он уклонился от удара, направленного ему в левое ухо, и отгородился от меня низеньким столиком. – И тяжелая, как камень, голова у меня на груди… – Небольшое металлическое украшение отскочило от его собственной головы и со звоном упало на пол. – Я сказал себе…
Он так хохотал, что вынужден был то и дело прерывать свою речь, чтобы набрать воздуха в легкие.
– Джейми… сказал я… она же англичанка… язык у нее что змеиное жало… задница ничего… ну а если у нее не лицо, а овечья морда?
Я таки повалила его на пол – от грохота содрогнулся дом – и встала ему обеими коленками на живот.
– Ты хочешь сказать, что женился на мне по любви?
С трудом дыша, он поднял брови.
– Разве я… только что… не сказал об этом?
Облапив меня одной рукой за плечи, он засунул другую мне под юбку и несколько раз немилосердно ущипнул за ту самую часть тела, которую так восхвалял.
В это время в комнату вошла за своей рабочей корзинкой Дженни и вперила в своего брата изумленный взор.
– Чем это ты тут занимаешься, братец Джейми? – поинтересовалась она, приподняв одну бровь.
– Занимаюсь любовью с моей женой, – пропыхтел он, задыхаясь от смеха и возни.
– Так найди более подходящее место для этого, – посоветовала она, вздернув и вторую бровь. – На этом полу как бы не занозить тебе задницу.
Лаллиброх был спокойным местом, но вместе с тем и весьма деловитым. Все поднимались с петухами и немедленно включались в круговорот жизни. До самого захода солнца хозяйство работало, как заведенные часы, но после этого один за другим останавливались зубцы и колесики, отпадали от общего механизма и катились в темноту в поисках ужина и постели, чтобы утром, словно по волшебству, вернуться на свои обычные места.
Столь необходимым казался каждый человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, для того чтобы все шло своим порядком, что я не могла себе представить, как это они тут несколько лет обходились без хозяина. Не только руки Джейми, но и мои были немедленно пущены в ход. Впервые я поняла всю серьезность, с которой шотландцы осуждали безделье и лень, раньше – впрочем, вероятно, надо сказать «позже» – мне это казалось не больше чем причудой. Безделье расценивалось не просто как признак нравственного падения, но как нарушение естественного порядка вещей.
