– Что скажешь, Олексич? – весело спросил он ближайшего друга и советника.
– Дозволь на переговоры пойти, Ярославич, – степенно сказал Гаврила. – Кровушку лить понапрасну – великий грех.
– А если рыцари повесят тебя?
– Вот тогда ты за меня и рассчитаешься.
На рассвете Гаврила Олексич без оружия подъехал к центральным воротам. Его сопровождал трубач с пикой, на острие которой болтался белый лоскут. После первого же трубного рева ворота приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить парламентера с трубачом, и закрылись, как только они въехали в крепость.
– Отметь тень, Савка, – сказал Невский. – Как только на шаг отползает, атакуем одновременно. Приказ передашь командирам лично. Заодно проверь, готовы ли у них тараны.
Савка отметил тень и напрямую, не щадя коня, помчался к изготовленным для штурма отрядам. По нему постреляли лучники со стен, но как-то и негусто, и нехотя. Савка передал приказ, лично убедился, что в середине каждого отряда припасено по доброму бревну на ремнях, которые должны были доставить к воротам три пары особо крепких дружинников, и вернулся к Невскому. Но доложить не успел, потому что крепостные ворота приоткрылись и из них целыми и невредимыми выехали Гаврила Олексич с трубачом.
– Отпустили, – вздохнул князь и перекрестился.
– Не поверили, – усмехнулся Гаврила, подъехав. – Не мог-де большой отряд подойти незаметно, а от малого мы-де всегда отобьемся. Подумалось мне, Ярославич, что так оно даже лучше, и переубеждать их я не стал. Рыцарей там человек тридцать, а чуди да вожан раза в три поболе.
– Трубы!.. – во всю мощь голоса выкрикнул Александр, выхватив меч из ножен. – Покажем, что не шутки играть пришли!..
Взревели трубы, и все три отряда одновременно помчались к крепостным воротам. Подскакав к ним, передовые расступились перед теми, кто за их спинами вез на ремнях тараны, и тяжелые бревна начали ритмично и гулко бить в створы ворот.
Первыми рухнули центральные ворота, и первым в крепость ворвался Невский. Впрочем, схватка была короткой: и ворвавшиеся вослед за князем всадники оказались в более выгодном для боя положении, поскольку рыцари так и не успели сесть на коней, а ритмичные удары таранов и оглушительный рев боевых труб мало способствовали упорству кнехтов из чуди и вожан. Чудины бросились сами открывать ворота нападающим, вожане попытались было разбежаться, но дружина быстро сбила их в кучу.
– Рыцарей милую за разумность, – сказал Александр. – Чудь – за помощь, хоть и запоздалую, но не всех. И вожан не всех. Сами вытолкайте тех, кто уговаривал вас ливонцам служить, а Новгород предать. Помедлите – каждого десятого на частоколе вздерну.
Ни вожане, ни чудины медлить не стали, буквально выбросив из толпы наиболее ретивых сторонников немцев. Было их десятка два, и все они тотчас же стали на колени.
– Изменникам – смерть, – сурово сказал Невский. – Рыцарей я Новгороду покажу, чтоб знали, что не так страшен черт, как его малюют. А вас, кнехты, милую. Расскажите, что увидели, всем в своих селениях. Повесить изменников на частоколе. Немедля!
– Князь Александр, дозволь нам самим справедливый твой приговор исполнить и тем грех с души снять. – Из толпы помилованных кнехтов шагнул рослый, заросший светлой до белизны бородой чудин.
– А у тебя, видать, совесть не всю еще купили, – усмехнулся князь. – Разумные слова. Действуй.
Под руководством рослого чудина кнехты быстро развесили изменников по всему частоколу. Дружинники тем временем запрягли в найденные телеги рыцарских коней и погрузили в них все отбитое оружие.
– Добро поработал, – сказал рослому чудину Невский.
– Дозволь слово молвить, князь. От сердца слово, поверь.
– Говори.
– Дозволь послужить тебе не за страх, не за честь, а по совести. Изгои мы бессемейные и безземельные, но битвы не страшимся.
– И много ли вас таких?
– За полсотни я тебе ручаюсь.
– Как зовут?
– Урхо. Богатырь, по-нашему.
– Хорошее имя, – улыбнулся Александр. – Богатырей ценю. И верю им. Я с дружиной и пленными рыцарями вперед уйду, времени у меня мало. А ты, Урхо, спалишь крепость дотла, а телеги с оружием доставишь мне в Новгород вместе с теми, за кого поручился.
И снова Новгород встречал Невского колокольным звоном, искренней радостью и всеобщим воодушевлением. Только Чогдар почему-то не улыбался, и Александр это сразу же отметил.
– Случилось что?
– В твое отсутствие приезжал в Новгород посланец от Бату-хана. Велено тебе без промедления прибыть в его ставку на Волге.
– Как звучало то, что передал гонец Батыя?
– «Хочу тебя видеть, чтобы показать мощь и силу державы моей», – сказал Чогдар. – Это – обычное повеление хана, другое меня насторожило. Посланцем был простой чербий, то есть младший офицер.
– Ну, так я же еще не великий князь, – усмехнулся Александр. – Батый нрав мой проверяет, так думаю. А я обиды не покажу, и какой же чин он ко мне после этого пришлет?
– К отъезду все готово, мы с андой подарки подобрали. Одна просьба… даже не просьба, князь, необходимость. Тебе нужен свой толмач, которому ты полностью доверяешь. Мы с Яруном решили, что ты должен взять с собой Сбыслава. Он знает не только язык, но и все обычаи. А там промахиваться нельзя.
– Со Сбыславом поеду с удовольствием.
– С Федором, – весомо уточнил Чогдар. – Сбыслав убил татарского десятника, а Федор перед татарами безвинен.
– Верно, – сказал Александр. – Это ты вовремя мне подсказал, Чогдар. Пошли кого-нибудь предупредить… Федора, что мы встретимся с ним во Владимире.
– Ярун уже послал гонца к князю Андрею.
– Значит, все в порядке. – Невский вздохнул. – Не вовремя. Ох, как же это не вовремя!.. И – скверно. Очень скверно.
Чогдар тоже считал, что очень скверно. Приказ включить в поездку Сбыслава он получил от того же чербия, но не от имени Бату-хана, а от имени Субедей-багатура. И это – настораживало.
6
Обоз был невелик. Пароконная телега с дарами, отобранными Яруном и Чогдаром: уж он-то знал особые пристрастия монголов, а потому и даров было немного. Такая же телега с продовольствием да пожитками, небольшая, скорее почетная, нежели боевая, стража и совсем немного челяди, которой распоряжался Савка, заменивший погибшего Ратмира. Ехали быстро, поскольку временем Невский дорожил, и скорость эту определяли князь и Сбыслав, всегда скакавшие впереди.
– Когда позовут, ноги поднимай повыше при входе в юрту, – втолковывал Сбыслав. – Споткнуться о порог – значит оскорбить хозяев. Монголы особенно следят за этим.
– Ноги у меня длинные.
– Придется пить кумыс. Постарайся не пролить ни капли.
– Придется, – недовольно вздохнул Александр. – Отпустил мне этот грех владыка Спиридон. Очень он противный?
– Привыкнешь, так и вкусным покажется, – улыбнулся Сбыслав. – Противно, что чаш они не моют. Летом запрещено им мыться.
– Почему?
– Религия запрещает. А может, обычай. Войдешь в юрту, сразу опустись на колени и не вставай, пока хан не позовет. Тогда иди прямо к нему, смотри в глаза и остановись за шаг до костра. Кстати, через огонь нельзя перешагивать ни в коем случае.
– Что-нибудь я обязательно перепутаю.
– А ты на меня почаще поглядывай, князь. И делай так, как я.
– Чем кормят они, Сбыслав?
– Федор я, – усмехнулся Сбыслав. – Смотри, князь, не оговорись. Монголы злопамятны и мстительны, дядька Чогдар меня особо предупреждал. А кормят тарой, поджаренным пшеном то есть. Редко – мясом. Кобылятиной да бараниной. Едят руками, руки вытирают о сапоги либо о войлок. Тебе могут позволить тряпицу. Ножи для еды носят на поясе, а мясо обрезают возле самых губ одним движением ножа. Ножи эти у них особенно острые. Нельзя дотрагиваться ножом до огня и ломать кость о кость.
– Хоть записывай за тобой, – проворчал Александр.
– Путь неблизкий, и так запомнишь. Если пригласят на охоту, избегай молодых птиц, а во взрослых не промахивайся. И еще: пользуйся монгольским луком, ты из него отлично стреляешь.
– Как я понимаю, твоя задача – все сделать для того, чтобы я Батыю понравился. Так, что ли?
– Так, – помолчав, сказал Сбыслав. – Если есть у монголов хорошие черты в характере, то главная из них – преданность в дружбе. Для друга они все сделают. Даже больше, чем все.
Вечером началась гроза. Александр и Сбыслав лежали на попонах в наспех поставленном походном шатре. Вспышки молний на мгновение освещали пространство, оглушительно, с долгими перекатами рокотал гром, от ливня сотрясались полотнища.
– Чего примолк? – спросил князь.
– Мощь слушаю. Я ведь в степях вырос, здесь грозы пострашнее северных. Но я их люблю. Может, потому, что не пугал никто. Меня ведь воины вырастили. Отец нянчил да пеленал, а Чогдар кобыльим молоком выпаивал. Кобылицу для меня отдельно держали, и, отец рассказывал, я к ней сам подползал, когда есть хотел. А она ложилась и вымя подставляла. Как-то горячка схватила, так дядька Чогдар меня татарским способом на ноги поставил.
