— Не знаю.
— Задолго до вас убили его? Остыл он уже?
— Остыл, наверно. Я не смотрел, в голову не пришло.
— Чем же занят он был, что сзади убили? Насколько я знаю, не таков был Демирджан, чтобы врагу спину подставить...
Керим проглотил комок в горле. Хорошо еще, что Осман-бей скакал на голову впереди и говорил не оборачиваясь.
— Мылся, по-моему...— Он чуть было не сказал «полное омовение хотел совершить», но устыдился.— Разделся до пояса...— Керим понял, что Орхан давно уже рассказал отцу обо всем, а нет, расскажет рано или поздно. Какой смысл лгать? — Наверняка мыться собирался, полное омовение.
Осман-бей не стал допытываться. С юности не любил двусмысленных разговоров.
Керим вдруг увидел себя со стороны с мечом на поясе, с колчаном и луком за спиной, скачущего на рысях с Осман-беем. «Разве взял бы меня с собой Осман-бей, если бы матушка не заставила стать воином? Стал бы приучать к оружию? А что, если привыкну?»
— Сдается мне, невеста брата твоего содержит караван-сарай в Кровавом ущелье?
— Невеста? Да.
— Если я не запамятовал, ее отца звали Кара Василем... И брат еще у нее был...
— Да, Мавро зовут его.
— Не пришло мне на ум, а то послал бы в караван-сарай поговорить с нею. Ничего она не заподозрила, не почуяла? Может, ее кто другой тоже сватал?
— И правда!
Керим прикусил губу. «Если убили при ней, должна была она видеть убийцу и опознать... Может, подозревает кого?..» Саднящая боль пронзила сердце.
— Поп Маркос сказал...— Пожалев, что завел об этом речь, Керим умолк.
— Что?
— Она там была вчера... Орхан говорил, привезла брату еды...
— Да?
— Поп сказал: не трех коней они увели, а четырех.
— Один был верхом... В толк не возьму, как решились они вдвоем средь бела дня напасть на Демирджана? Смерти, что ли, искали? Деревня близко, собаки рядом.
— Может, прятались в болоте. Смотрели за деревней... Видят, брат мой задумался. Вот и пустили стрелу ему в спину,
— Никто в деревне крика, шума не слышал?
— Нет.
— Если она была рядом... Увидев чужаков, испугалась бы, наверно, закричала.
— Кто? Лия? — Керим чуть было не осадил коня.— Какое там! Да она бы палкой прикончила обоих, а не закричала...
— Откуда такая смелая? У баб от испуга, бывает, руки-ноги отнимаются.
— Дочь Кара Василя Лия не из таких. Иначе не поселилась бы с братом в Кровавом ущелье...
— Ну а так, значит, она или раньше уехала, или с ней тоже беда стряслась, или заодно с убийцами...
— Что ты, мой бей? Любила она брата моего. От нее нам зла не ждать, нет.
Осман-бей пришпорил коня, будто там, куда они скакали, их ждала Лия и они могли получить ответ на свои вопросы.
Тростниковое море вдали застыло в безветрии, словно затаилось, как враг, и это безмолвие внушало тревогу. Солнце ушло за тучу. Горы впереди поголубели. Выскочив из-за поворота, они увидели вдали скакавшего им навстречу во весь опор всадника.
Осман-бей сразу узнал его.
— Да это же наш Кедигёз!
— Точно, Кедигёз! По рыжей кобылице вижу.
— Куда это он ездил?
Керим помолчал, но потом вспомнил слова Орхана: «От беев правду не скрывают».
— Вчера ночью старейшина Хасан-эфенди приказал мне отыскать его. Гонцом куда-то посылал.
Осман-бей улыбнулся.
— Понятно. Сообщил весть шейху. По обычаю ахи старейшины обязаны тотчас сообщать шейху все важные вести...
Подъехав, Кедигёз хотел было соскочить на землю. По туркменскому обычаю младшие по возрасту или по чину, спешившись, должны были первыми приветствовать старших. Осман-бей, подняв руку, не дал Кедигёзу соскочить с коня, но Керима не остановил.
— День добрый, Кедигёз! Откуда это ты с утра пораньше?
— Спешная весть была, мой бей! Передал в Итбурун!
— Как святой шейх? Не болен ли?
— Нет! Жив-здоров, слава аллаху... Не обессудь, мой бей, вчера вечером не успел тебя повидать... Да упокоится в раю наш Эртогрул-бей!
— Спасибо! Поезжай своей дорогой...
Осман-бей немного успокоился. Значит, шейх Эдебали уже знает о его избрании, и теперь ему легче будет говорить с человеком, который не хотел отдать за него свою дочь. Он все еще любил Бала-хатун, которую с детства все звали Балкыз. Шейх Эдебали происходил из Аданы, первая жена его была арабкой. Может, поэтому у Балкыз были такие огромные черные глаза и полные, сочные губы, свидетельствовавшие о ее ранней зрелости. Стройный, словно молодое деревце, гибкий стан, плавная походка, идет покачивается. А как звонко она смеялась, обнажая в улыбке ровные белые зубы. Три года назад, когда Балкыз было четырнадцать, заручившись ее согласием, Осман-бей попросил ее руки у отца. Однако шейх счел неуместным сватовство, совершаемое в тайне от Эртогрула, и, даже не поговорив с дочерью, отказал, сославшись на ее малолетство. А это могло означать только одно: «Ты нам в зятья не подходишь». Осман-бей, хоть и не показывал виду, был оскорблен отказом. С того дня стал реже улыбаться, чаще впадать в гнев. Было в нем задето мужское самолюбие, и, казалось, ничто не могло залечить этой раны. И если бы не обременяли его сейчас власть и ответственность, не нужен был бы ему совет шейха, ни за что не согласился бы он на это свидание. В досаде потеребив усы, спросил просто так, чтобы избавиться от неприятных мыслей:
— Значит, поп Маркос — лихой следопыт?
— Лихой. Повел нас, по сторонам не рыская, без остановки по следу шел, довел до караджахисарской земли.
— Значит, любили они твоего покойного брата?
— И еще как... Видал бы, мой бей, как бабы убивались. Вот такие ребятишки и те плакали. Попадись им тогда наши кровники разорвали бы.
— Храбрый джигит был Демирджан. И друг и враг мог на него положиться. Прям был, что столп. Прямота — сурова, а брат твой, если надо, и мягким был. Словом, справедлив не только к себе был наш Демирджан — и к другим тоже. Силен, да не показывал, ловок, да не хвалился.
За порыжевшим от солнца холмом в глубокой лощине дорога раздваивалась: направо шла в Иненю, налево — в Итбурун. Отсюда до реки Итбурун простиралась голая степь. Показался колодец, из которого кто-то доставал воду. Осман-бей спросил:
— Хочешь пить, Керим Челеби?
— Нет, мой бей.
— Сказал: «Челеби», а ведь слыхал, будто Баджибей запретила так называть тебя...— Он помолчал.— Вот ты расстраиваешься, а зря — не так уж плохо все складывается. В медресе-то и лепешки сейчас сухой не сыщешь. Что бы ты делал, куда пошел, став муллой, Керим Джан?
В человеке у колодца они узнали пленника с цепью на ноге. Он провел ночь в Сёгюте, а на заре отправился в путь. Пленник не
слышал стука подков, лишь подняв ведро над головой, заметил коней и робко улыбнулся.
— Путь добрый, джигиты! Воды испить не хотите? — То ли не видел он Осман-бея в Сёгюте, то ли не ожидал встретить здесь и потому не узнал.— Напоить коней ваших? Я сейчас еще достану...
— Нет! Да будет беда твоя в прошлом! Куда ты собрался?
— Зашел в Сёгют к Эртогрул-бею, и надо же... Всем я несчастье приношу... Да упокоит его аллах в раю!.. Беем стал его сын Осман. Думаю, не до пленников ему сейчас. Пойду в Игнеджи, в Тараклы. Не знаю, правда ли, но слыхал я, благодатные там места. Самса Чавуш со своим племенем кайи там живет. Взял вот ноги в руки. Посмотрим, что нам аллах уготовил, в Сёгют загляну на обратном пути.
Он говорил, глядя в землю, и не видел, что Осман-бей вынул деньги. Когда у ног его упал венецианский золотой, вздрогнул. Может, и не узнал Осман-бея, но по деньгам понял — перед ним знатный воин. Растрогался, припал к его руке.
— Имя твое соблаговоли, джигит! Имя!
Осман-бей медленно отнял руку.
— Сочти наше малое за многое, приятель. Ничего мы тебе не сделали, чтобы имя наше помнить.
— Да сохранит вас великий аллах от бедности да нищеты, от бед видимых и невидимых!
— И тебе пусть дарует избавление! — Осман-бей пустил коня, но через несколько шагов натянул поводья, обернулся.— Ты здесь раньше проходил?
— Нет.
— Не забреди в болото — пропадешь! По этой дороге доберешься до обители шейха Эдебали в Итбуруне. Он даст тебе проводника, переведет через Сакарью.
И они пришпорили коней.
Керим снова загрустил, а Осман-бей, как все воины при виде побирающегося пленника, ощутил страх перед неудачей.
— Неплохо ты начал службу воина, Керим Джан! Самого главного голыша отделал. Радуйся, что он не настоящий голыш.
— Не настоящий?
— К счастью, нет. Дели Балта говорит, что после разгрома Джимри остался он без хозяина, а был он наемным ратником у Караманоглу. Как в стране порядка не стало, кое-кто из наемников переоделись дервишами, а большинство голышами заделались.
— Откуда узнал Дели Балта, что он не настоящий голыш?
— Просто. Спросил, кто столп мира? Никто, кроме маленького чернявого дервиша, и не знал. Остальные и о двух имамах не слыхали. А вот черненький лысый — тот голыш настоящий. И лихой!
