Дёрнул на себя руку, и ее клыки разорвали мне кожу, склонившись, прошипел в ухо:
— Нравится быть моей подстилкой, Викки?
* * *
Он перенес меня к перилам и наклонил вперед, заставляя вжаться в них всем телом, цепляясь дрожащими пальцами, прогибаясь, позволяя войти глубже, чувствуя приближение оргазма, ощущая, как достигаю точки невозврата. Контроля больше нет. Игры нет. Я настоящая. Обнаженная до костей в диком первобытном желании получить от него все, чего так долго хотела. И вдруг услышала его хриплый голос над ухом.
— Нравится быть моей подстилкой, Викки?
Дернулась всем телом от резкого проникновения, отклонилась назад, обхватывая его рукой за шею.
— Нет, — голос сорвался, — не нравится! Будь ты… - меня накрывало, я больше не могла это сдерживать. — Проклят… — закатила глаза от наслаждения. — Рино!
Его имя я уже прокричала. Меня разорвало на части от мощного оргазма. Это не просто наслаждение — это бешеный взрыв, это разрушительное цунами. Я сжимала его изнутри и содрогалась в его руках, слыша собственный крик, переходящий в надсадный стон, в хрип….Казалось, агония наслаждения бесконечна, по щекам градом покатились слезы.
* * *
Викки подавалась бёдрами навстречу моим движениям, покоряясь всем телом, признавая своё поражение. Но, демон её разорви, вслух произнося слова, от которых хотелось исполосовать тонкую спину когтями. Почувствовать запах её крови. Впитать в себя её боль. Только от этой мысли новая волна возбуждения прокатилась по телу, заставляя двигаться всё быстрее, всё беспощаднее, пока она не закричала, отдаваясь оргазму, сжимая меня мышцами лона. До невозможности горячая, сладкая девочка. МОЯ. Я готов слышать ее крики бесконечно. Потому что раньше не слышал. Раньше все в тишине. Только вздохи и стоны, и это первый ее крик, подаренный мне. Нет, не подаренный. Вырванный мной. Взятый нагло, без спроса. Но мой. Только мой.
Склонился к ней, не прекращая таранить сочное тело, и процедил:
— Я. Уже. Давно. Проклят. Девочка.
Взмах руки, и треск ткани вплетается в музыку наших тел, а на спине Виктории появляются тонкие чёрные полосы, в ноздри забивается пряный аромат её крови, смешанный с запахом дикого секса. Её вскрик- теперь уже от боли, и я кончаю, изливаясь в неё, задыхаясь от дикой эйфории, наполнившей всё тело, повернув в сторону её лицо, чтобы видеть слёзы. Плачь, Викки, плачь! Я хочу, чтобы даже оргазм у тебя ассоциировался с болью. Я хочу, чтоб ты плакала для меня от этого коктейля. Слизал слезу, все еще подрагивая после оргазма.
Я отпустил её и начал приводить себя в порядок.
— Сходи в дамскую комнату — умойся.
Её спина напряглась. Викки медленно повернулась и посмотрела прямо на меня. Вздёрнул бровь, демонстративно разглядывая её, растрепанную с искусанными губами, горящими щеками, в разорванном платье. Я набрал Арно.
— Через двадцать минут к тебе спустится Виктория. Отвезёшь её домой. У меня здесь ещё незаконченные дела.
Глава 15
Иногда можно ненавидеть себя за отсутствие сожаления. Я себя ненавидела. За то, что позволила ему, за то, что не сопротивлялась, а жадно наслаждалась каждым прикосновением, впитывала, вбирала в себя и сходила с ума от извращенного, неправильного, ненужного удовольствия чувствовать его ласки. Они взрывались во мне воспоминаниями, фейерверком прошлых объятий, поцелуев, дикой страсти и изнуряющей, больной одержимости им. Мое тело помнило все. Оно, проклятое, сохранило каждую малейшую реакцию на запах, на касание, на голос, на его имя.
И никогда, и ни с кем не будет, и не было, как с ним. Оно выбрало хозяина, именно хозяина, никак иначе, оно не признавало никого, оно не реагировало ни на какую механику, инстинкты, проклятую природу, оно оставалось мертвым со всеми, кроме него. Словно он носил в себе какой-то тайный код, какой-то зашифрованный доступ ко мне, к моему сердцу, душе, телу, ко всему, что являлось мной. За все эти годы я забыла, что такое возбуждение, я забыла, что значит пульсировать, дрожать, покрываться мурашками, изнемогать до боли, до агонии. Ледяная, мертвая, бесчувственная. Я была именно такой, пока не увидела его снова, и не было десятилетий и столетий, и не было никакого расстояния и времени. Словно их вырезали дьявольскими ножницами, обрубили от и до. Было вчера — где я любила его до безумия, и сегодня — где я все еще люблю его до безумия. И нет ничего между. И не было никогда. Только я больше не та маленькая Девочка, у меня нет ни одной иллюзии, они все разбились на осколки, и я резалась до мяса каждым из них, пока даже этого не осталось. Я знала, кого я люблю, и так же дико, исступленно ненавижу — психопата, маньяка, убийцу, садиста с извращенной, искалеченной психикой. И мне не будет пощады, я — лишь способ удовлетворить его жажду мести моему отцу за все годы унижения и пыток. Какая-то часть меня понимала его, сочувствовала, изнывала от сожаления, что именно ему пришлось пройти через ад, но Рино протащил меня через него и продолжает топить меня в нем, то приподнимая за волосы, то снова погружая в огненную магму его ненависти, до полного уничтожения всего живого во мне. Но, вопреки всему, противоестественно, необъяснимо… я оживала, и я ненавидела себя именно за это. За то, что меня разорвало от наслаждения, за то, что мысленно отдалась ему еще при первой встрече, за то, что унизительно текла от его прикосновений, от звука его голоса, от его запаха, дыхания…даже от боли, которой он беспощадно убивал меня даже в тот момент, когда остервенело вбивался в моё тело.
Эту ночь я провела в своей комнате, глядя в белый потолок. Я понимала, что все, что сейчас происходит, постепенно подводит меня к тому краю, за которым я просто потеряю себя. Растворюсь в своей зависимости, стану его игрушкой и возненавижу себя еще больше. Второй раз я сломаюсь, я не переживу. Я и так вся сломана. Только с виду целая, а внутри покрыта шрамами, трещинами, ранами. Одно неверное касание, и я рассыплюсь в пепел. Не знаю, что меня все еще держит на поверхности, какие силы ада дают мне желание продолжать дышать, есть, двигаться. Но и они уже на исходе. Я на какой-то чертовой грани, и мне безумно страшно, что я переступлю ее, и дороги назад уже не будет никогда.
Вечером за мной пришел один из его псов, верных, фанатично преданных, не решающихся даже посмотреть на меня. Им запретили. Я уверена в этом. Запретили даже разговаривать со мной. Рино слишком хорошо изучил актрису во мне. Ту самую, которая способна заморочить голову любому.
Я переоделась, не глядя в зеркало…зная, что я там увижу. Точнее, что он хочет увидеть — дорогую, изысканную шлюху. Одетую настолько шикарно, что можно фотографировать на обложки журнала. Алое платье, колье с рубином, стоимостью в несколько миллионов, туфли на высоких каблуках. Игра. Показуха. Я не понимала, зачем Рино это нужно. Потешить самолюбие? Унизить меня, возвышая себя за счет высокородной любовницы. Он не был похож на тщеславного болвана. Дело не в этом. Есть другая причина. А, может быть, несколько. И я примерно догадывалась, какая — выманить моего отца. Ничего больше. Если бы он мог прилюдно распять и казнить меня, он бы это сделал, но я ему пока нужна. Он казнит, но позже. Поправила волосы за уши и прошла мимо охранника, ожидающего меня за дверью и подавшего мне ярко-алый плащ.
Мне казалось, что вместо проклятого мартини я глотаю яд. Порционно. Глоток за глотком. Этот яд течет по моим венам и заражает меня ненавистью, до дрожи, до лихорадки. Я постукивала костяшками пальцев по столешнице и смотрела, как он разговаривает с Еленой. Не просто разговаривает, а что-то шепчет ей на ухо и у той глаза закатываются от его слов. В голове образы… яркие…и его голос….над моим ухом…Увидела, как провел костяшками пальцев по ее плечу и бокал треснул в моих руках, кровь капнула на платье. Это ничего не значит. Мне плевать. На него и на его шлюх. На все наплевать. Больнее не бывает. Что может быть хуже того, что уже произошло? Что может отравить больнее, чем предательство, чем его равнодушие и ненависть, чем его звериная жестокость, цинизм и унизительная потребительская похоть?
Я резко встала с кресла, направилась к дамской комнате. Охрана за мной, но они не пойдут дальше двери. Они будут наблюдать. Я вышла на лестницу и глубоко вздохнула, а потом увидела, как высокий блондин в элегантном костюме закатил рукав белоснежной рубашки и, вскрыв ногтем вену, всыпает ярко-алые кристаллы. Мои ноздри затрепетали. ДА! Я хочу забыться. Я хочу в небытие. Я хочу эту гребаную анестезию, иначе сойду с ума от ненависти и ревности, сойду с ума от этих волн отчаяния, от собственного ничтожества. Шагнула к парню и провела кончиком языка по пересохшим губам. Он вскинул голову и его затуманенные глаза вспыхнули… в малых дозах красный порошок возбуждал сексуальное влечение, в тех дозах, что его принимала я — давал полное забвение.
