Но это, как говорится, хорошая теория, а что же делалось на практике?
В реальной жизни все было не так просто. Осведомителей многие жандармские генералы глубоко в душе презирали и давали им это понять самым бесцеремонным и неприкрытым образом. Русский историк М. К. Лемке (1872–1923) утверждал, что как Бенкендорф, так и Дубельт, рассчитываясь с ними, в зависимости от ранга информатора исходили из сумм 3, 30 и 300 рублей или червонцев — как бы в память о 30 сребрениках, за которые Иуда продал Христа. Некоторые «добродетельные» генеральские сердца становились даже на путь предательства — такие, например, как упоминавшийся уже нами генерал А. А. Сапынский, в частности, предупредивший А. И. Герцена о необходимости соблюдения осторожности в разговорах: «Почем вы знаете, что в числе тех, которые с вами толкуют, нет всякий раз какого-нибудь мерзавца, который лучше не просит, как через минуту прийти сюда с доносом». Тот же Сагтынский во время ареста петрашевцев 23 апреля 1849 года демонстративно держал в руке документ, в котором был указан агент-доноситель П. Д. Антонелли, да так, чтобы арестованные непременно могли прочитать. Первым фамилию секретного сотрудника прочел Ф. М. Достоевский и тут же поставил об этом в известность своих товарищей. Что пережил потом бедный Антонелли, можно только догадываться.
Такое поведение первых жандармов России мы можем объяснить только тем, что тайный сыск со всеми его «прелестями» был для них делом новым и непривычным. Все они только что оторвались от чисто военной среды, в которых доносы считались гнусным и позорным делом. «Чистоплюйство» неоднократно подводило дворян и мешало им приспосабливаться к новым условиям жизни и работы. Корпоративный дух, корпоративная мораль только начинали зарождаться в недрах Третьего отделения, и понадобятся десятилетия, прежде чем они зримо и прочно воплотятся в деятельности руководителя Особого отдела Департамента полиции С. В. Зубатова, считавшего для себя «сношение с агентурой самым радостным и милым воспоминанием», а «агентурный вопрос — святая святых»[40].
«Алчущий счастья быть полезным…»
Моих преступлений много, но милостей в душе венценосца… еще более…
Роман Медокс
Откроем еще одну главу из повседневной жизни Третьего отделения, главу, может быть, не самую славную, но зато увлекательную и поучительную. В центре нашего повествования — «сын доброго англичанина», непревзойденный мастер провокации и авантюрист высочайшей пробы Роман Михайлович Медокс. Его похождения так необычны, а повороты судьбы настолько головокружительны, что требуют большого изобразительного искусства, ибо, говоря его собственными словами, «буквы, сухие знаки, слабо изображают» их. Жаль, что история Романа Медокса не попала в руки Н. В. Гоголю — пьеса могла получиться не хуже «Ревизора».
Кратко о происхождении нашего героя.
В № 81 «Санкт-Петербургских ведомостей» от 9 октября 1767 года появилось объявление: «Через сие объявляется, что славной английской эквилибрист Меккол Медокс 15 числа сего октября месяца на театре, что при деревянном зимнем доме, искусство свое показывать будет, к чему всех охотников почтеннейшее приглашает». Через много лет это не помешает его сыну и нашему герою, эквилибристу пера и кинжала Роману Медоксу написать в автобиографии, что семья Медоксов вела свое начало от древних финикийских племен, живших на Кавказе, а его упомянутый выше отец Михаил Георгиевич Медокс, рожденный 14 мая 1747 года в Англии, был профессором математики Оксфордского университета, который в 1766 году прибыл в Россию, был представлен воспитателю великого князя Павла Петровича графу Н. И. Панину и определен преподавателем физики и математики к наследнику русского престола. Излишне говорить, что никакого преподавателя по фамилии Медокс у будущего императора Павла I никогда не было. От эквилибристики отец нашего героя перешел к механике и физическим опытам и представлениям, чем и заслужил признание своих современников. Его диковинные часы с двигающимися фигурками были выставлены в 1872 году на московской политехнической выставке. Какое-то отношение он имел и к учреждению Большого театра — вероятно по части оборудования механизмов сцены. Механик-эквилибрист М. Г. Медокс умер в 1822 году.
Что касается трех его сыновей, то об одном из них, адъютанте генерала Вельяминова, известный нам А. П. Ермолов в 1822 году в письме А. А. Закревскому писал, что это — «величайшая дрянь»[41]. Как у всякого авантюриста, у Романа Медокса не было даже единой даты рождения: сам он заявлял, что родился в 1795 году, его племянник утверждал, что дядя появился на свет 18 июля 1789 года, а жандармы Третьего отделения полагали, что он родился в 1793 году. Мы считаем, что в этом отношении следует поверить жандармам.
Роман Михайлович был способным и незаурядным человеком, а получив неплохое и разностороннее образование в доме отца, мог бы сделать в российском государстве отличную карьеру. Но эквилибристика, склонность к мистификациям, чудесным превращениям и переодеваниям оказались наследственной чертой нашего героя, и он все свои помыслы и способности направил на авантюры уголовного характера.
Первый раз Роман Медокс дал о себе знать в драматический для России момент — в период нашествия Наполеона. Коленьке Гоголю было всего три годика, а в России уже объявился Хлестаков. Да что там Хлестаков! Медокс по своей необузданной фантазии и мастерству перевоплощения превзошел гоголевского героя во сто крат. «В те дни, как Россия, зрев пламенем объятую Москву, мечтала снова пасть рабою пред другим Батыем, я, 17-ти лет от роду, в пылу юности рвался на ее защиту, был корнетом по кавалерии и, по ходатайству лейб-медика Виллие — при атамане Платове…» — так объяснял он потом свои «подвиги» в записке Николаю I в 1830 или 1831 году.
Что же «учинил» наш потомок кавказских финикийцев, сын английского «профессора», протеже знаменитого Виллие и корнет Войска Донского? А вот что: назвавшись флигель-адъютантом Соковниным и выдавая себя за адъютанта министра полиции А. Д. Балашова, он явился в город Георгиевск, центр Управления Кавказом, показал соответствующее предписание и заявил, что имеет высочайшее поручение сформировать из кавказских джигитов кавалерийскую воинскую часть и направить ее в помощь М. И. Кутузову. Для осуществления сей благородной цели он потребовал выдать ему соответствующую сумму денег.
Убеленные сединами и украшенные орденами заслуженные русские генералы и представители местной власти приняли молодого патриота с подобающими его служебному положению почестями. Вице-губернатор[42] барон Врангель, вопреки установленному порядку и предупреждению со стороны казенной палаты, распорядился выдать Соковнину 10 тысяч рублей; командующий войсками генерал С. А. Портнягин решил перещеголять вице-губернатора: он разослал к местным горским князькам воззвания и лично выехал сопровождать Соковнина по Кавказской линии, показывая крепости, устраивая гарнизонам смотры и вызывая на беседы чеченцев, кабардинцев и других добровольцев, предлагая им поучаствовать в войне с французами. Как и в гоголевском «Ревизоре», местное начальство стало наперебой чествовать, увеселять, угощать и развлекать столичного флигель-адъютанта и всячески способствовать выполнению его патриотической миссии.
Барон Врангель не замедлил доложить генерал-адъютанту и министру полиции, что «…наставления о завязывании сношений с горскими народами, преподанные ему через адъютанта Соковнина, он постарается выполнить». Министру финансов Д. А. Гурьеву губернатор пожаловался на свою казенную палату, которая под надуманным предлогом чинила ему препятствия при выдаче денег представителю Петербурга, и похвастался, что, в отличие от казенной палаты, верит подписи Гурьева на документе, представленном Соковниным, а потому взял на себя ответственность за выдачу ему казенных денег, чтобы «не задерживать успеха дела».
В рапорте военному министру Горчакову от 31 декабря 1812 года генерал Портнягин сообщал, что хотя и не имеет ни от своего начальства, ни от министра полиции прямого предписания, но «горя ревностным усердием содействовать во всем том, что относится к пользе и славе государя и отечества», он, Портнягин, старался во всем помочь Соковнину. При этом генерал отмечал, что «если этот молодой офицер будет так же и впредь действовать, то успех не сомнителен».
Генерал был недалек от истины: на самом деле, миссия Соковнина имела большой успех среди горцев, они валом валили к нему на прием и записывались на войну с французами. Полученные от барона Врангеля деньги Медокс-Соковнин употребил на подмазывание горской аристократии и племенной верхушки. На свои личные нужды он почти ничего не взял, да деньги ему были не нужны, поскольку местное начальство взяло его на полное довольствие.
