Пока Медокса везли в Петербург, он снова умудрился бежать, написав по пути письмо сестре, в котором сообщал, что определен рядовым в Омск и что «…дух мой скоро воспрянул — и я на краю пропасти нашел случай писать к государю, который по первой почте отвечал». Медокс находился в бегах, но не унывал и даже «воспрянул духом» от возможности заслужить прощение царя. Казалось, он теперь сам в первом попавшемся на пути городе явится с повинной, но не тут-то было: Медокс, напротив, сменил паспорт, поехал в Одессу и целый год вертелся там среди друзей и родственников сосланных в Сибирь декабристов, не испытывая нужды в средствах.
Из Одессы Роман Михайлович написал еще одно письмо Николаю I (30 мая 1828 года), в котором он излагал историю своих приключений в 1812 году на Кавказе, описывал страдания в тюрьме и просил помиловать его, определив рядовым в Молдавскую армию. Царь отдал новое распоряжение схватить нахала, но тот казался неуловимым: со своими знаниями иностранных языков он легко растворился в многонациональном контингенте портового города. Как бы дразня власти и самого Николая I, «нелегал» Медокс отправил царю еще одно письмо — теперь на хорошем английском языке. Далее в биографии Медокса наступает более чем годичный провал. Аналогичным образом в архивах Третьего отделения по странному совпадению отсутствуют какие бы то ни было сведения о том, что происходило с Медоксом в июле 1828-го — сентябре 1829 года и какие действия в это время предпринимало отделение по его поимке.
После указанного периода Медокс при загадочных обстоятельствах оказался не в Омске, а в Иркутске! Предписание царя сослать Медокса рядовым в Омск все-таки исполнилось, но сосланный повел в Сибири образ жизни отнюдь не простого рядового солдата. Он появляется в Иркутске, заводит тесные связи с наиболее видными декабристами, входит в их дома, пользуется их полным доверием, становится учителем в семье опального городничего А. Н. Муравьева[44], одного из основателей Союза спасения, и даже пытается завести роман с приехавшей в Сибирь его родственницей. Командированные из Петербурга жандармские полковники и ротмистры тайно встречаются в Иркутске с Медоксом, они доставляют от него письма Бенкендорфу и Николаю I. Странные отношения у рядового солдата завязываются с генерал-губернатором А. С. Лавинским, оказывавшим Медоксу тайное покровительство. С бароном П. Л. Шиллингом, агентом Третьего отделения и изобретателем электромагнитного телеграфа, он выезжает в Кяхту, а потом появляется на Петровском заводе.
Вся эта активность, естественно, не могла не привлечь внимания властей и даже посторонних наблюдателей. Когда же до высшего военного начальства и гражданского губернатора Иркутска доходит весть о том, что какой-то солдат беспрепятственно общается с каторжниками, которым запрещены всякие контакты даже с родственниками, и когда это начальство справедливо требует вернуть солдата к месту его службы в Омск, то этот ссыльный солдат грозит… убрать иркутского губернатора, который мешает раскрыть ему новый декабристский заговор!
Становится окончательно ясным, что Медокс был запущен в Иркутск не без ведома и согласия А. X. Бенкендорфа, для того чтобы вести наблюдение за поведением сосланных дворян. Недаром Роман Михайлович так долго и тщательно собирал сведения об опальных декабристах и их родственниках — теперь они ему пригодились и сделали его весьма привлекательным для Третьего отделения. Р. М. Медокс оказался идеальным агентом, оказавшимся в самом центре ссыльной среды, еще не остывшей от событий 1825 года и не утратившей идеалов, которыми они жили три года тому назад.
Впрочем, городничий А. Н. Муравьев, кажется, отлично понимал, какую щуку запустили в его пруд, и имел на счет ловкого, образованного и неглупого Медокса обоснованные подозрения. Когда «учитель Медокс» появлялся в его доме, Муравьев сказывался простуженным и не выходил из своего кабинета. Впрочем, другие декабристы были менее щепетильными при общении с агентом Бенкендорфа.
Медокс влюбился в свояченицу городничего княжну Варвару Михайловну Шаховскую, воспетую в стихах Н. А. Некрасовым и А. И. Одоевским в числе жен декабристов, последовавших за своими мужьями в ссылку. Чувства жандармского агента к Шаховской были неискренними, да и княжне влюбленный Медокс показался не очень симпатичным, к тому же она приехала в Сибирь, чтобы соединиться со своим женихом декабристом П. А. Мухановым[45]. «Влюбленность» же Медокса помогала ему успешно прикрывать свою шпионскую миссию и одновременно вести собственную игру.
В архивах Третьего отделения сохранились сведения о том, как барон Шиллинг весной 1831 года предложил Бенкендорфу принять Медокса на службу и как шеф жандармов ответил ему, что пока (июнь 1831 года) он считает это преждевременным. Вероятно, речь шла о формальном зачислении Медокса агентом Отделения, а пока он, по всей видимости, с учетом своего авантюрного прошлого, проходил у графа испытательный срок, начавшийся еще в 1829 году.
И Медокс оправдал возлагаемые на него надежды. В сентябре 1831 года он сообщает Бенкендорфу о том, что в Иркутске им раскрыт новый большой антиправительственный заговор, что им вскрыты тайные каналы связи нераскаявшихся в ссылке декабристов с людьми в Центральной России и что для полного раскрытия заговора непременно следует вызвать его в Петербург и Москву (!). В письме Медокс лицемерно «удерживается… ненавистью к доносам и страхом казаться подло ищущим личных польз в деле столь прискорбном, сопряженном с падением многих». Он льет крокодиловы слезы о будущей судьбе своих жертв и подписывает послание высокопарной фразой: «Истинно алчущий счастьем жить полезным и честно пребыть навсегда… Роман Медокс».
О существовании переписки сосланных декабристов с оставшимися на родине родственниками и друзьями Бенкендорфу было известно, но считалось, что она носила обычный бытовой характер. Нет нужды упоминать о том, что сообщение о заговоре с большим облегчением было воспринято Николаем I, которого давно грызли подозрения в отношении тех, кого он совсем недавно отправил в сибирские рудники или рядовыми в действующую Кавказскую армию. Он всегда чувствовал неуверенность в своих подданных, и вот эта неуверенность и мучительные подозрения наконец подтвердились. И скоро дело по раскрытию нового заговора декабристов завертелось…
Враг доносов и алчущий счастья быть полезным не дремал. Он писал и советовал не только Бенкендорфу, но и установил связь с иркутскими жандармскими офицерами капитаном Алексеевым и полковником Ф. Кельчевским и начал их теребить, понукать и поучать, как лучше поступить в том или ином случае. Полковник Ф. Кельчевский докладывал Бенкендорфу: «На третий день выезда княжны Варвары Шаховской из Иркутска в Тобольск явился к капитану Алексееву известный Медокс… и заявил, что он твердо решился открыть ту переписку, которой отчасти и он был предводителем… Многое кажется невероятным… по собранным нами в Иркутске сведениям, Медокс поведения хорошего, но в характере его есть что-то странное, и имеет пылкие воображения…»
Княжна Шаховская, влюбленность к которой служила Медоксу прикрытием для шпионажа, уехала в Центральную Россию и лишила агента возможности для оправданных визитов в дом городничего. Медокс уже достаточно глубоко проник во взаимоотношения декабристов и решил, что настало время дать своему «пылкому воображению» волю. Но жандармы все еще испытывают к нему известное недоверие и многое им вполне справедливо кажется невероятным. Но в заговор уже поверили царь и Бенкендорф, так что Ф. Кельчевский может спрятать свой скептицизм куда-нибудь поглубже и помалкивать. (Впрочем, полковник нагоняет на царя еще больше страха своим намерением проверить слухи о появлении в Сибири старца, выдававшего себя за покойного Александра I.)
«Главной комиссионеркой» в поддержании связи заговорщиков со своими людьми в Центральной России Медокс называет княжну В. М. Шаховскую (любовь побоку!), а главными действующими лицами в России — вдову и мать двух сосланных на Петровский Завод декабристов Е. Ф. Муравьеву, сестру П. А. Муханова Елизавету, связников верхнеудинского купца Шевелева, используемого якобы декабристами «втемную», а также иркутских купцов Белоголового, Портнова и Мичурина, оренбургских декабристов Таптикова и Дружинина[46], сестру И. И. Пущина Анну, жену Юшневского (следовательно, под подозрение попадал и сам декабрист), графа Н. П. Шереметева[47] и многих других.
Отечество в опасности! В обеих столицах и Одессе появилось новое тайное общество!
Для спасения отечества собрались генералы нач-штаба корпуса жандармов граф А. И. Чернышев и граф А. X. Бенкендорф и выработали для Николая I доклад, согласно которому необходимо было под соответствующей легендой перевести на другое место гражданского губернатора Цейдлера (пожелание Медокса выполнялось с точностью), заменить на Петровском Заводе в Чите проштрафившегося жандарма плац-майора Лепарского, находившегося в родстве с декабристом С. Г. Волконским; для связи с Романом Медоксом в Иркутске назначить нового офицера, а за княжной В. М. Шаховской учинить негласный надзор.
