Видя, что московские власти ценят его слишком дешево, Медокс собрался в Петербург, и Лесовский поспешил приступить к выполнению секретного указания Бенкендорфа. Но авантюрист заявил Лесовскому, что вступать в контакт с тайным обществом не будет, не получив дополнительные наставления от петербургского начальства. Жандарм, однако, интерпретировал это заявление агента как желание пополнить в столице свои пустые карманы, о чем немедленно доложил в Петербург. Проницательному жандармскому генералу, в отличие от гоголевского городничего Сквозник-Дмухановского, понадобилась всего лишь одна беседа с Хлестаковым-Медоксом, чтобы разгадать его натуру. «Разговаривая с ним довольно долго, — сообщал он Бенкендорфу, — я не нашел в нем ни одного из тех качеств, кои нужны для тайных сношений, открытий или предприятий, и мне кажется, что все им рассказанное есть большей частию выдумка и ложь: мудрено, чтобы столь лукавые бездельники, каковы государственные преступники, содержимые в Петровском Заводе, были столь же плохи, что вверили важную для них тайну Медоксу, такому ничтожному человеку и по способностям ума, и по предшествовавшей жизни его». Не желая обидеть скудное по уму начальство, Лесовский приписал, что мог ошибиться в оценке Медокса, поскольку не знал всего того, что знало высшее начальство.
Покрутившись с неделю в Москве, Медокс выехал в Петербург. Там его в приемной Бенкендорфа случайно встретил Э. И. Стогов, наблюдавший как частное лицо за Медоксом в Иркутске в 1830 году и состоявший теперь на службе при шефе жандармов. Уже тогда Стогов составил себе не очень лестное мнение о рядовом солдате Медоксе, и вот эта темная личность появляется у самого Бенкендорфа! Предоставим слово Стогову.
«Я подошел к нему и поздоровался:
— Как вы здесь?
— Я не хотел оставаться без Лавинского.
Это он сказал спокойно, как бы сказал: хорошая погода. Вообще, Медокс в зале шефа был как дома. Вышел граф Бенкендорф, подошел к Медоксу, назвал его по фамилии, спросил, давно ли приехал.
— Вчера, — заикаясь, отвечал Медокс.
— Ты будешь жить в Петербурге?
— Ваше сиятельство, в России нет человека без звания, а я никакого звания не имею; прошу пожаловать мне какое-нибудь положение.
Граф засмеялся и ласково сказал;
— На днях зайди.
Дубельт, видя, что я разговаривал с Медоксом как знакомый, спросил меня, и я рассказал ему об Иркутске, а на вопрос мой Дубельту — кто такой Медокс? — он отвечал:
— А кто знает этого чертова сына? Он и сам сбился с толку.
Через немного дней Медокс явился; граф объявил ему, что государь пожаловал ему звание отставного солдата, на которое и получил свидетельство.
Медокс, казалось, был очень доволен. Я много раз встречал его в щегольском фаэтоне; он раскланивался со мною; я сказал ему мою квартиру; он не сказал мне своей, говорил: „Живу временно, скоро перееду“. Медокс всегда отлично одет, всегда вежлив и всегда скуп на слова…»
Р. М. Медокс продолжал получать деньги из кассы Третьего отделения и разъезжать в изящных фаэтонах, и не думая приступать к делу. А. Н. Мордвинов, двоюродный брат декабриста А. Н. Муравьева, вслед за Лесовским тоже распознал в Медоксе проходимца. Оба они, находясь в родстве с государственными преступниками, боялись поднять голос и указать начальству на истинную ценность агента Медокса, а граф Александр Христофорович, зная настроения царя, тоже не осмеливался посмотреть на дело непредвзятым взглядом. Приходилось надеяться на то, что Медокс рано или поздно разоблачит себя сам. С. Я. Штрайх справедливо полагает, что если бы нити всех козней неутомимого авантюриста не находились в руках Лесовского и Мордвинова, то его усердие обернулось бы для декабристов еще большими бедами.
Роман Михайлович, нимало не беспокоясь о раскрытии Союза великого дела, приятно проводил время и составил на имя Бенкендорфа еще одну записку, в которой учил шефа всероссийской службы политического сыска способам «уловления крамолы», предлагал заменить собой все Третье отделение и… просил денег. А. X. Бенкендорфу предложения Медокса казались убедительными, и с разрешения царя он давал ему возможность и дальше развивать провокацию. Шли, однако, недели и месяцы, Медокс блаженствовал, живя на свободе, одеваясь у лучших портных Петербурга и нанимая шикарные экипажи; он продолжал дурачить царских министров и губернаторов и, как Хлестаков хвастался перед своим приятелем Тряпичкиным, так и он извещал сибирских знакомых о своей жизни в столичных эмпиреях. Супруга декабриста Юшневского откликнулась письмом, в котором изъявляла искреннюю радость, что судьба к дорогому Роману Михайловичу оказалась благосклонной.
Наконец в декабре 1833 года Медокса «выперли» обратно в Москву, где его ждал Лесовский. Все пошло, как в первые дни знакомства с Медоксом: имитация деятельности, ноль результатов, жалобы на нехватку денег. Теперь, правда, у Медокса появилось новое препятствие: он стал ссылаться на то, что выполнению задания мешает его низкий социальный статус. Кроме того, он решил жениться, и непременно на богатой невесте.
15 января 1834 года генерал вручил наконец Медоксу заветный купон, а через два дня агент якобы попытался спросить князя Валентина Шаховского, пора ли вручить купон его тете К. Ф. Шаховской, главной связной Союза великого дела в Москве, и попытался выяснить у него, кто является главой союза. Князь якобы ответил, что в этих делах он не компетентен, что тетя вряд ли захочет принять купон, и посоветовал Медоксу ничего не спрашивать и быть поскромнее, если хочет, чтобы ему оказали доверие. Лесовский окончательно понял, что Медокс тянет время, поскольку никакого союза на свете не существовало. Через несколько дней агент рассказал Лесовскому, что был у князя Касаткина, который якобы заверил его в полном к нему доверии, и добавил, что купон в скором времени понадобится. Мельница махала крыльями, в жерновах ее не было ни зернышка, а еврей Медокс бегал вокруг ветряка и делал вид, что скоро будет мука.
«Впрочем, — писал Лесовский в своих отчетах в Петербург, — невзирая на ничтожность настоящих открытий Медокса, обещающего многое, я наружно показываю полную веру к обещаниям его в открытии злоумышленного общества…» Он повторил в отношении его имевшиеся ранее подозрения и высказал мнение, что за всеми выдумками Медокса скрывается личный корыстный интерес, в чем его убеждает и выгодный брак Медокса — он женился на падчерице секретаря городской думы И. И. Смирнова и получил в приданое дом, на 10 тысяч рублей всякого платья, белья и других вещей. Сверх того, отчим жены завещал Медоксам по смерти все свое имущество. Лесовский отмечал, что выгодный брак Медокс совершил с помощью своих контактов с высокопоставленными лицами, подозреваемыми им в связях с тайным сообществом, намекая тем самым на недопустимость использования агентом деловых связей в личных интересах. Р. М. Медокс зажил со своей женой в квартире на Плющихе, в доме княгини М. А. Голицыной.
Царь с Бенкендорфом сильно разгневались на Медокса, но не в связи с его бездеятельностью, а из-за того, что в брак он вступил без их разрешения! «Как он мог жениться без позволения?» — написал Бенкендорф Лесовскиму. Московский генерал, прикидываясь дурачком, отписал шефу Третьего отделения, что он был в курсе сватовства Медокса к девице Смирновой, но поскольку в предписании и инструкциях графа насчет Медокса никаких запретов относительно изменений в его семейном положении не содержалось, то никаких мер принято не было.
После этого случая Николай Павлович, кажется, начал понимать, с каким проходимцем имеет дело Бенкендорф. Он вызвал к себе графа и потребовал or него ускорить реализацию доноса Медокса. Бенкендорф взял под козырек и приказал Лесовскому разобраться с тайным сообществом в восьмидневный срок. В противном случае, писал граф, Медокса следует снова арестовать и отправить обратно в Сибирь. Лесовский знал, чем может кончиться этот ультиматум, но возражать не стал. Через два дня он был вынужден писать Бенкендорфу срочную депешу о том, что Медокс, несмотря на принятые меры наблюдения за ним, 3 апреля 1834 года сбежал из Москвы в неизвестном направлении, захватив 6 тысяч рублей из приданого жены и оставив ее в полном неведении относительно своих намерений. Действовал он при этом конспиративно грамотно: днем заехал с женой к ее крестной матери, там, посидев некоторое время, сказал, что ему срочно нужно навестить свою сестру и что заедет за супругой потом обратно, а сам сел на извозчика, доехал до Пречистенки, отпустил его к жене, взял другого извозчика, добрался с ним до Малого театра, отпустил его и пешком пошел в направлении Лубянки. Там его следы затерялись.
Опять по всей России пошли циркуляры о поимке Романа Михайловича Медокса, опять рассылались его приметы, снова были подняты по тревоге сотрудники ведомства Бенкендорфа… При этом Бенкендорф упорно продолжал верить в существование тайного общества и приказал довести расследование по этому делу до конца. Всех фигурантов доноса Медокса взяли в разработку, в том числе князя Касаткина-Ростовского, убежденного монархиста и богомола, никогда не имевшего никаких контактов с семьями декабристов. Шпики Третьего отделения несколько недель не спускали с него глаз, шли по пятам за его домочадцами и окружили не только его московский дом, но и подмосковное имение. Князь взывал о помощи, Лесовский предпринимал попытки распутать этот гордиев узел, а в Петербурге его запутывали все больше и крепче. В конце концов жандармы устали и дело прекратилось само собой.
